Генералу пришлось проходить с отрядом мятежное село. В селе его не встретило начальство: офицеры были перебиты или арестованы. Округом управляла выбранная поселянами тройка — командиры из солдат. Генерал держался с ними трусливо и унизительно. Чтобы умилостивить поселян и самому уйти невредимым, генерал соглашался с поселянами во всем, говорил им о суде над офицерами (!), приказал содержать их под строгим арестом, толковал с выборными командирами-солдатами (каково это было ему — выученику Аракчеева?) о продовольствии, их нуждах и т. д.

Царю он писал: «Взять с собой чиновников и офицеров не мог по причине их болезненного состояния, как и потому, чтобы не произвести нового возмущения».

Рано утром 20 июня Эйлер с карабинерами и артиллерией прибыл в Новгород, но, до конца верный себе, не помышлял об усмирении поселян 1-й гренадерской дивизии.

Новое возмущение вспыхнуло 16 июля за Новгородом в Австрийском полку, в 100 верстах от Старой Руссы.

Связи между 2-й и 1-й гренадерскими дивизиями не было, и поселяне последней плохо знали о событиях, разыгравшихся в округах Старорусского удела военных поселений; до них лишь глухо доходили слухи, что в Старой Руссе бьют ненавистное начальство и господ. Внешне жизнь поселян текла по-прежнему, но внутренне подготовка к возмущению шла интенсивно. Здесь, как и во 2-й поселенной дивизии, почва для восстания была подготовлена долгими годами физического и морального гнета, и потому достаточно было малейшего повода, чтобы восстание вспыхнуло с яростной силой. Помогло этому распоряжение генерала Эйлера об отправке из лагеря резервного баталиона Австрийского полка в район его постоянной стоянки.

Гренадеры резервного баталиона хорошо были осведомлены об успехах восстания в округах Старорусского удела, знали они также о цели своего прибытия: они могли понадобиться только для того, чтобы штыком и пулей заставить своих отцов и братьев покориться и вместе с ними вновь нести чудовищную тяжесть ненавистного режима. С другой стороны, все виденное и слышанное ими за время похода давало неясную, но радостную надежду на избавление. Общение их с поселянами сразу же по прибытии на место стоянки имело роковое значение для поселенного начальства: оно укрепило солидарность во взглядах на события поселян и гренадер и вырвало из рук начальства последнюю его опору на случай возмущения — вооруженную силу.

Уже на другой день по прибытии баталиона поселяне, воспользовавшись незначительным поводом, подняли восстание в Австрийском полку.

Началось восстание во 2-й роте поселенного баталиона, находившейся на покосе, и через час распространилось по всему округу. Посланный на усмирение резервный баталион присоединился к восставшим. Были убиты командиры резервного и поселенного баталионов, несколько офицеров и лекарь. Многие из офицеров были избиты и посажены на гауптвахту, избит был и священник. В это время выступил на сцену начальник строительных работ в округе Австрийского полка инженер-подполковник Панаев, сыгравший немаловажную роль в бурно развернувшихся событиях. Панаев не был непосредственным начальником поселян. Многие его вовсе не знали, и это имело большое значение. Он обратился к поселянам с речью, уговаривая их не трогать офицеров, а донести об их жестокости царю, а царь уже рассудит и сам пришлет палача. Со смертью же офицеров теряется средство открыть их вину и сообщников. Он предложил сдавать офицеров ему под арест. Уговорил он также поселян отправить депутатов к царю, вызвавшись сам быть свидетелем законности их поступков. В дальнейшем он широко спекулировал на чувстве долга и присяги старых солдат, на неприкосновенности и священности знамени, внеся всем этим в среду восставших элементы разложения. Благодаря его вмешательству удалось избежать смерти священнику Лавру и многим офицерам, — всех он брал под свое покровительство и отправлял на гауптвахту «до разбора дела». На гауптвахте скопилось 38 арестованных офицеров. С их помощью он надеялся усмирить восстание, тайно передавая им на гауптвахту оружие. Но для этой цели не хватало вооруженной воинской части. Панаев написал несколько рапортов высшему начальству в Новгород, прося прислать в его распоряжение хотя бы одну роту. Один из рапортов дошел по назначению, но ответ на него получился совершенно неожиданный. Начальство сделало Панаеву строгий выговор за то, что он не доносил ежедневно о событиях в округе, и, испуганное за свою личную безопасность, отказывало ему в присылке вооруженной силы. Впрочем, Панаев и сам скоро убедился, что надежной роты в городе не было. Ночью из города пришли два артиллериста и два мастеровых рабочего баталиона с предложением от товарищей, оставшихся в городе и от устроенных около города постов (кольцо постов было выставлено кругом города для защиты от мятежников), перевязать своих начальников и привести в округ. Все эти происшествия в округе и городе, а также дошедшие слухи о восстании в соседних округах, заставили Панаева убедиться, что возмущение носит характер классовой политической борьбы, а не холерного бунта. Когда он, не уразумевший еще окончательно причин яростной ненависти поселян к начальству, подошел к одному старику-поселянину, пользовавшемуся большим уважением, и сказал:

— Послушай, старик, ты человек умный и можешь рассудить, как же можно отравить всех?

Старик ответил ему:

— Что тут говорить? Для дураков яд да холера, а нам надобно, чтоб вашего дворянского козьего племени не было.

Старик-поселянин выразил этими словами вошедшую в плоть и кровь поселян и накопленную в их сознании столетиями ужасающей эксплоатации и издевательств классовую ненависть крепостного крестьянства к своим эксплоататорам — дворянству и его государственной власти.

Округ Прусского полка находился на правом берегу реки Волхова, напротив округа Австрийского полка. 17 июля, утром, военный поселянин Австрийского полка Федор Федоров переправился через Волхов в 4-ю поселенную роту Прусского полка и сообщил поселянам о восстании в своем округе. Мятеж сразу же распространился по всему округу Прусского полка. Здесь повторились те же события, что и в Австрийском полку: наиболее ненавистные офицеры были казнены на полковом — плацу, другие же наказаны розгами и посажены на гауптвахту. Как и в Австрийском полку, здесь был избран начальником округа «строитель» — инженер-капитан Кастеров. Поселянам он был нужен только как свидетель законности их возмущения; приказов его никто не исполнял, и на другой же день он был отстранен. Командиром округа избрали поселянина Леонтия Красникова. С согласия всех членов реорганизованных ротных комитетов Красников назначил из поселенных унтер-офицеров и рядовых командиров поселенных рот. До 21 июля «все словесные и письменные приказы по округу отдавались им».

18 июля на полковом плацу снова наказывали пойманных офицеров и чиновников. Не избежали наказания и младшие начальники. «За притеснения и лишние подводы» наказаны розгами несколько фельдфебелей и каптенармус. Школьного учителя Гаврилова жестоко высекли розгами поселянки за то, что он сек их детей-кантонистов.

Необходимо отметить, что поселяне, как только власть в округе перешла к ним, строго соблюдали революционный порядок. Попытки грабежа сурово пресекались на месте. Двоих поселян, пытавшихся расхитить имущество офицеров, жестоко наказали на полковом плацу их же товарищи. Семейства офицеров и чиновников не терпели от восставших никаких притеснений и обид. Член прежнего полкового комитета священник Воинов, перенесший от поселян за время возмущения немало оскорблений и не жалевший красок, чтобы очернить «ожесточенных злодеев», принужден был, однако, признать, что поселяне «были в квартире полкового командира и госпитального смотрителя, где оставались их семейства, но там они ничего, кроме осмотра, оскорбительного не причинили, а, напротив, еще старались успокоить их семьи и обнадежили в личной их безопасности». Но ко всем чинам поселенного начальства, которых поселяне считали виновниками своей тягостной жизни, они были беспощадны.