– Но при всей вашей воинственности, при этих мечах и стрелах, счастья вам не дано!

Как удалось ей понять главное?! Перрин, исполненный куража, вскинул голову, так что буйные его кудри стали развеваться по ветру.

– Мир сотворил Создатель, а не я! – выговорил он. – А мне указано жить как можно достойнее в таком мире, каков он есть...

– Для человека молодого сказано слишком мрачно, – молвила она тихо. – Откуда такая печаль?

– Мне бы по сторонам смотреть, а не болтать! – сказал он с резкостью. – Скажете спасибо, когда я вас заведу куда-нибудь не туда!

Воин так ткнул Ходока каблуками, что жеребец скакнул далеко вперед, прекратив разговор двух всадников. Но Перрин по-прежнему чувствовал взгляд женщины спиной и затылком. Ах, у меня печаль?! Да это не печаль вовсе, это всего лишь... О, Свет, что же со мною? Как понять? Есть, верно, способ для этого, только вот как его узнать...

И снова в затылке у него начался какой-то зуд, но Перрин заставил себя не замечать его и постарался защититься от взглядов Леи, вонзающихся ему в спину.

Всадники спускались по склону горы в лесистую долину, где кони их, по колено в ледяной воде, перебрались через широкий ручей. Издали было видно, что долина рассекает горный кряж надвое и обе его половины – будто две высящиеся статуи. Как решил Перрин, статуи рыцаря и дамы его сердца, но к нынешнему дню ветер и снег смыли с лиц обоих и нежность, и непреклонность. Но и сама Морейн не знала, чьи бы это могли быть статуи и когда же резец касался этих гигантских глыб гранита.

В прозрачной воде меж копыт лошадей серебрились живые лучи – колюшка и блесткая форель. С недоумением проводив взглядом поднявшуюся из потока кавалькаду, выскочил из подлеска олень, запрокинул голову и полетел в чащу леса, так что огромный горный кот, весь в серых полосках и с темными метинами на боках, распластавшийся среди сухих стеблей, едва не прянул за ним вслед. Нет, он успел полоснуть рысьими глазками по крупам коней, а уж потом хлестнул хвостом и пустился за добычей. Но мало было в тот час в горном краю видимых обитателей. Разгуливала на тонких лапках и разгребала листву на проталинах птичья семья. Лишь через долгие недели вернется к отрогам скал полнокровная жизнь. Сегодня же и воронов в небе более не видно.

Ближе к вечеру Перрин провел свой маленький отряд меж гор с крутыми боками и заснеженными пиками, укутанными в облака, и направил коня к ручейку, что с плеском бурлил вниз по склону, омывая валуны каскадом водопадов. Где-то на ветвях липы призывно защебетала птица, другая ответила ей на родном языке. Перрин заулыбался. Сразу признал голубых зябликов, их любовные зовы. Птицы пограничья. Никому еще не удавалось незамеченным проскакать по этой дороге. Воин почесал себе нос, а на липу, с которой чирикала первая «птичка», и не взглянул.

Воины, и с ними Лея, пустили коней сквозь тернистые заросли болотного мирта, изредка объезжая по сужающейся тропе узловатые стволы горных дубов. Проезд вдоль протока, достаточно широкий, чтобы скакать по нему на коне, не становился уже, а сам поток сделался неширок – легко перескочит рослый мужчина.

За спиной у себя Перрин слышал невнятное бормотание Леи. Оглядываясь, он замечал, как взволнованно женщина озирала крутолобые скалы справа и слева. Отдельные сосны и ели робко поднимались по склонам гор. То, что они не падали, казалось чудом. Оставив настороженность позади, шайнарцы ехали, как на прогулке.

Перед всадниками внезапно раскрылась меж гор глубокая овальная долина, с краями уже не столь отвесными, как в теснине прохода. Чаша гор хранила у дальнего своего края источник плещущего ручья. Вдруг зоркий Перрин заметил наверху, на ветвях дуба, человека с шайнарским чубом на макушке. Перрин знал: если бы вместо песни зяблика он услышал крик краснокрылой сойки, дозорный на ветвях дуба был бы не одинок и войти в долину оказалось бы ох как непросто. Здесь горстка мужчин могла перекрыть дорогу целой армии! Пусть явятся тучи врагов – всех отобьют несколько смельчаков.

По краям долины, меж купами вязов, виднелись бревенчатые избушки, совсем неприметные, поэтому те, кто собрался вокруг костров в глубине долинки, поначалу смахивали на бесприютных бродяг. На виду людей было не более дюжины. И, как хорошо знал Перрин, их вообще было немногим больше. Расслышав поцокивание конских копыт, обитатели чаши оглядывались, взмахивали руками. Теперь долина словно стала наполняться духом людской жизни и запахом лошадей, аппетитным запахом еды, разогреваемой над дымным очагом. На высоком древке безвольно свисало белое знамя. Неподалеку некое чудо-юдо, ростом чуть ли не вдвое выше обычного человека, восседая на бревнышке, перелистывало с жадностью книгу, едва заметную в широченных его ладонях. Великан не обратил внимания даже на крик своего соседа без хохолка на макушке: «Так вы нашли ее, да, нашли?! А я уж было решила, что вас всю ночь не дождусь!» Голос должен был бы принадлежать женщине, но отчего же она облачилась в мужскую куртку и штаны, да еще и волосы себе коротко остригла?

Ветер ворвался в лесистый уголок ущелья как завоеватель; он заставил затрепетать плащи воинов, а знамя развернул во всю длину. Многим показалось в тот миг, что зверь, изображенный на знамени, сумел оседлать ветер и полетел. Среди буйных древесных крон царил, извиваясь, змей с четырьмя лапами, с пятью золотыми когтями на каждой, изукрашенный сверкающими золотом и голубизной пластинами чешуи, гордящийся своей полыхающей львиною гривой. Знамя из легенды. Увидев сей стяг, большинство людей не признало бы его, но их сковал бы неописуемый ужас, услышь они, чье это знамя.

Направившись вниз, в долину, Перрин взмахнул рукой, будто бы обводя ее всю.

– Добро пожаловать, любезная Лея, в лагерь Возрожденного Дракона!

Пока плещущее в небе знамя не обвисло вновь, женщина из Туата’ан следила за флагом со вниманием, однако безо всякого удивления. Затем она стала наблюдать за теми, кто собрался у огня. Особенно Лею занимала фигура одного из них, того самого, с книгой в руках, ибо он был вполовину громаднее, чем сам Перрин, и вдвое шире его в плечах.

– С вами огир? Вот уж не ожидала! – Она покачала головой. – Но где же Морейн Седай?

Казалось, что знамя Дракона могло бы и не веять по ветру, – так мало внимания обратила на стяг Лея.

Жестом Перрин указал ей на дальнюю грубо слаженную избушку, что стояла на противоположном конце деревеньки, у другого края долины. Стены и крыша из неоструганных бревен делали ее самой внушительной из всех хижин, хотя и не столь вместительной, как иные дома. Да, лишь немного пошире прочих, но и сего факта было довольно, чтобы называть ее все-таки домом, а не лачугой.

– Морейн живет вон в том доме, – проговорил Перрин. – Она и Лан. Лан – это Страж... А давайте-ка мы с вами подкрепимся чем-нибудь горяченьким!

– Нет. Сначала мне нужно поговорить с Морейн.

Удивлен Перрин не был. Каждая из доставляемых в этот лагерь женщин стремилась говорить с Морейн как можно скорее и непременно наедине. Несмотря на искусство Морейн делить с другими не всегда важнейшие из новостей, дамы-посланницы рвались на встречу с ней как одержимые, – так охотник скачет по холмам за убегающим кроликом, будто тот – последний из кроликов в мире, а семья охотника изголодалась до полусмерти. Так же и та прихваченная морозцем дама-нищенка, отвергнув и одеяло, и тарелку горячего мясного супа, босиком ринулась к жилищу властной Морейн по свежевыпавшему снежку. Соскользнув с седла, Лея вручила Перрину поводья.

– Ее накормят, я могу на вас положиться? – Лея погладила морду своей пегой кобылы. – Пиеза не привыкла таскать меня по такой глуши!

– Корма для коней у нас в обрез, – отвечал Перрин, – но для вашей лошадки принесут сколько смогут.

Лея молча кивнула и поспешно двинулась вверх по склону, не проронив более ни слова, церемонно поддерживая свои яркие зеленые юбки, предоставив покорно полоскаться у нее за спиной красному плащу, расшитому голубыми узорами.