Спешить с выводами Перрин не любил – потому-то и считали его многие тугодумом, – и складывал рядком все, что говорила Мин, к ошеломившему его заключению. Челюсти его стали выжевывать необходимые слова:

– Уг... Мин, ты мне вообще-то нравишься, но... Это... сестренки у меня не было, жаль, а вот если была бы... Я имею в виду, если ты бы была бы... – Здесь поток его слов споткнулся, словно ударившись в плотину, ибо женщина подняла головку и посмотрела на богатыря, удивленно подняв брови. Улыбка Мин едва касалась ее горьких уст.

– Что ж, Перрин, ведь должен же ты знать наконец: я люблю тебя! – Рот его то растягивался в неслышном смехе, то обескураженно сжимался. А Мин стояла над ним и глядела на шевелящиеся губы воина-кузнеца. Говорить она начала, неторопливо и осторожно подбирая слова:

– Люблю, но люблю как сестра любит брата, деревянная твоя тыква-башка! Все вы, мужланы, ну до того кичливы – я могла бы над вами всю жизнь свою хохотать! Вечно они за все в ответе, вечно все бабы должны перед ними пластаться!

– Да я никогда бы... Я и не хотел же вовсе!.. – Он ощутил жар, обливающий его щеки. – Так что ты там усмотрела насчет этой женщины распрекрасной?

– Тебе следует, Перрин, исполнить мой совет, вот и все! – известила рыцаря Мин и поспешила вниз, к бурливому ручью. – Все остальное выброси из головы, помни только мои слова!..

Перрин хмуро смотрел вслед девушке: впервые мысли его сами собой разложились рядком, быстро-быстро сцепившись вместе. Потом он в два шага нагнал Мин.

– Ты имела в виду Ранда, верно?

Посмотрев на Перрина искоса, она промолвила непонятное слово. Мин, однако, уже не так поспешала к ручью.

– Ты, Перрин, может быть, и не самый упрямый тупица на свете, – проговорила она. А потом добавила, как будто с собой разговаривая: – Я срослась своей судьбой с его путем так же крепко, как вколоченная в бочку заклепка. Но не думаю, что сумею когда-нибудь Ранду понравиться. Да и не одна я такая.

– А Эгвейн знает? – спросил Перрин. Ранд и Эгвейн с детства считались обрученной парой влюбленных друг в друга голубков. Между ними состоялись уже все обычные взаимные уверения в верности, произошло все, что полагается в подобных случаях, кроме одного: они еще не встали на колени перед деревенским Кругом Женщин, дающим благословение обрученным. Перрин не знал в точности, насколько все далеко ушло, если что-то и изменилось с тех пор.

– Знает обо всем и Эгвейн, – Мин усмехнулась. – Столько же, сколько и любой из нас!

– А Ранд? Ему тоже известно?

– Безусловно, – промолвила Мин с горечью. – Я же сама и посвятила его во все тайны. Так и сказала: Ранд, я вижу твою судьбу, и моя доля в ней – это любовь к тебе. Придется, конечно, делить тебя с другими женщинами, что вовсе мне не по нраву, но противиться року я не должна... А ты, Перрин Айбара, и вправду, выходит, чурбан с деревянной башкой. – Мин свирепо полыхнула глазами. – Была бы я с ним – помогла бы Ранду как смогла. Уж и не знаю, как и чем, но я бы вырвала Ранда из лап беды. Если же он погибнет, не знаю, хватит ли у меня сил вынести это горе... Свет!

– Послушай-ка, Мин, – проговорил Перрин, пытаясь побороть свою смущенность. – Все силы я приложу, но вызволю друга из переплета! – Во что бы то ни стало! – Верь моему слову. А для тебя сейчас самое лучшее – отправиться в Тар Валон. Там ты найдешь защиту.

– Защиту? – Мин словно пробовала слово на вкус, как будто слегка удивляясь. – Ты думаешь, Тар Валон для меня не опасен?

– Не найдешь защиту в Тар Валоне – нигде не найдешь!

Мин едва сдержала громкий издевательский смех и вместе с Перрином пошла готовиться к походу.

пускаться с горных высот – не развлечение, а труд. Но чем дольше отряд одолевал крутые спуски, тем реже Перрину требовалось обороняться от холода своим плащом, подбитым мехом. Час за часом путники гнали своих коней, оставляя позади снега зимы, врываясь в наступающую весну. Вот раздроблены лошадиными копытами последние наледи на тропе; по высокогорным полянам, где держали путь всадники, уже проклевываются к свету травы и цветы – нежно-алые или белолицые, как девичья краса. Потом одинокие деревья ниже по склону превратились в густолиственный лес с песнями жаворонков и малиновок, укрывшихся в кронах. Были в лесу и волки. Под взгляды людей они не являлись, даже Лан не заметил ни одного, но Перрин знал: серые где-то близко. Он заслонил от них свой разум, и все же изредка чувствовал где-то в затылке, будто кто-то касается его ума нежным перышком: не забывай, мы рядом с тобой...

Следы Ранда отыскивал Лан, проводивший почти все время за разведкой. Изредка мелькал впереди его вороной боевой конь Мандарб, а спутники следопыта ориентировались по знакам, что оставлял для отряда Страж. Выложенная во мху стрелка из камушков, на развилке – еще одна, несколькими легкими царапинами начерченная на валуне. Свернуть сюда. Через седловину. Вот этот поворот, затем – по оленьей тропе, за мной, сквозь перелесок, дальше, вдоль узенького ручейка, хотя порой ничто не указывало, что здесь кто-то проходил раньше. Ни единого следа, только знаки Лана. Вырванный корешок или пук диких трав, по-особому перевязанный, молвил: за обочиной слева – медвежья берлога, иной символ указывал, что зверя можно найти справа, в буреломе. Согнутая ветка. Горка из камней означала – впереди крутой подъем; два листа, наколотых на шип, – далее будет обрывистый спуск. Перрину подумалось: Стражу известен не один десяток условных знаков, ведает их все и Морейн. Лан возвращался к отряду лишь затем, чтобы в часы общего отдыха присесть рядом с Морейн где-нибудь подальше от общего костра и спокойно обсудить дела. За пару часов до рассвета он уже покидал лагерь.

Розовое сиянье еще лишь начинало освещать восточный край небес, а Морейн уже восседала в седле, готовая скакать вслед за Ланом. Обычно Айз Седай не спускалась на землю со своей белой кобылы, Алдиб, пока не наступали сумерки или даже позже, да и то только потому, что Лан отказывался вести по следу дальше, так как становилось совсем темно.

В ответ на понукания Лан отвечал Морейн, что задержка выйдет куда дольше, коли лошадь ногу сломает. Однако Морейн твердила свое:

– Если ты не в силах двигаться побыстрей, мне придется отправить тебя к Мирелле, не ожидая, пока ты состаришься. Ладно, с этим можно погодить, но быстрее нам надо, быстрее!..

Слова ее могли показаться и шуткой, и раздраженной угрозой. Да, проскальзывала в них тень угрозы или же предостережения Лану, как полагал Перрин, наблюдая, как углубляются складки у губ Стража, когда после этих слов Морейн улыбалась и похлопывала следопыта по плечу, подбадривая.

– Кто же такая Мирелле? – спросил у Айз Седай Перрин, впервые услышав ее разговор с Ланом. Лойал в ту минуту покачал головой, бурча что-то себе под нос насчет того, какие беды ожидают тех, кто сует свой длинный нос в дела Айз Седай. Лошадь под огир, с мохнатыми щетками над копытами, была огромная и тяжеловесная, точно жеребец дхуранский, однако украшали ее длиннющие ножищи Лойала, свисающие вдоль кобыльих боков, а потому гужевая тварь казалась росточком не выше, чем пони.

– Мирелле – это Зеленая сестра, только и всего! – Морейн напустила на свои губы колдовскую улыбочку. – Та самая, кому Лан должен в определенный день и час вручить на сохранение некую посылку.

– Не скоро ударит сей час! – молвил Лан с обнаженным, ко всеобщему удивлению, гневом в голосе. – А если судьба сыграет мне на руку, он не пробьет никогда! Ты переживешь меня надолго, Морейн Айз Седай!

Что-то многовато у дамы секретов, отметил в тот миг Перрин, но расспрашивать на эту тему, способную разбить в прах железный самоконтроль Стража, он не стал.

К седлу леди Айз Седай был приторочен позади обмотанный одеялом сверток – знамя Дракона. Из-за этого флага, постоянно и тайно осеняющего отряд, Перрин ощущал смутное беспокойство, но Морейн мнения Перрина не спрашивала и не вслушивалась в его советы. Однако вовсе не потому, что кто-то мог вызнать подлинную его суть; Перрин надеялся, что Морейн с не меньшим умением станет хранить секрет и от других людей, а не только от него.