Мне снилась Луиза — очень правдоподобный сон… — Он дерзко разглядывал ее, скользя взглядом с лица вниз по слабовыраженным округлостям фигуры, невольно останавливаясь на груди.

«Однако, как-то мне нужно освободиться от этих пут», — размышлял он.

— На ваш взгляд, я менее соблазнительна, чем толстушка Луиза. Испанец, мне не нравится, когда со мной обращаются, как с полковой шлюхой.

— Так, значит, поэтому ты одеваешься в это бесформенное платье, да еще таких мрачных цветов, или иудейки все одеваются, как монахини? — спросил он, поражаясь своему любопытству.

«Неужели она и вправду верит, что не может быть желанной?»

Мириам возмутилась.

— Я не надела ничего яркого, и тем более юбку с фижмами, потому что это помешало бы моей работе. — С этими словами она решительно направилась к двери.

Риго ощутил знакомое чувство томления и, пораженный, отметил, что эта высокомерная иудейка возбудила его. Он всегда предпочитал пышных женщин. Вспомнив ее реакцию на Луизу, он рассмеялся:

— Лучше бросьте свой пост, леди Мириам, и желательно вам поправиться! — крикнул он вслед закрывающейся двери.

Исаак получил через посыльного письмо на имя Риго. Оно прошло длинный путь из Нового Света через Севилью в места дислокации армии генерала Пескары. Ему писал его брат — Бартоломее.

Нахмурившись, Исаак думал, не служит ли этот монах, состоящий в ордене доминиканцев, инквизиции.

«Может быть, теперь настало время поговорить с племянником и намекнуть, что уже пора решать, где они собираются жить».

Риго полулежал в просторной мягкой постели, Опираясь на подушки, заботливо уложенные миленькой служанкой, в глазах которой читался и страх, и интерес к новому и очень странному члену семейства Торресов.

Он был совершенно счастлив после купания. Длинные черные волосы были аккуратно подрезаны до плеч; и, невзирая на слабость и боль, он чувствовал себя гораздо лучше

За последние два дня Риго ни разу не видел своей докторши. За ним ухаживал Бенджамин, не перестававший удивляться его жизнестойкости. Риго еще не совсем определился своем отношении к брату, который очень старался показать ему свое расположение. Было трудно не симпатизировать его золотистой внешности, хотя он был не просто его братом, а сыном ненавистного отца.

Раздумья Риго были прерваны коротким стуком в дверь…

Риго кивком поздоровался с дядей. Мужчины изучали друг друга. Риго не отвел глаз, и эта самоуверенность удивила Исаака.

Чуть заметно улыбаясь, так, что его умные синие глаза оставались серьезными, он сказал:

— Бенджамин не преувеличивал. Ты действительно выглядишь гораздо лучше.

— Своим медицинским мастерством он спас мне жизнь. Я в долгу и у вас, дон Исаак, ведь вы приняли врага в своем доме. — Взгляд Риго скользнул на письмо, которое держал Исаак, потом снова на его лицо.

— К сожалению, наша встреча состоялась не при самых благоприятных обстоятельствах. В тебе течет моя кровь, и я не мог отказать тебе, — ответил Исаак, подходя ближе к кровати.

— Думаю, мы найдем общий язык, даже если и не понравимся друг другу, — сказал Исаак раздраженно. — Мы оба вынуждены полагаться на свой ум. Сейчас вы в моей власти. И прежде чем я позволю вам отправиться вместе с Бенджамином в Эспаньолу, я больше узнаю о вашем старшем брате — доминиканце. — С этими словами он протянул Риго письмо.

Мельком взглянув на печать и узнав отпечаток доминиканского монастыря в Санто-Доминго, Риго рассмеялся:

— Черт возьми, какой же путь проделало это послание, чтобы добраться до меня, а вы решили, что Бартоломео — шакал Вликой Инквизиции! — При мысли о том, что мягкосердечный Бартоломео может быть инквизитором, Риго расхохотался. — Кто угодно станет наживаться на человеческом несчастье, только не мой старший брат. Он посвятил свою жизнь тому, чтобы защищать жалких дикарей-индейцев. Бартоломео де Лас Касас еще меньше, чем вы, одобряет то, что я стал солдатом. — Потом Риго пришла в голову другая мысль, и он снова едва удержался, чтобы не рассмеяться.

«Что подумает этот благочестивый священник, когда узнает, что семья Риго — иудеи?» Представив себе, как Бартоломео стоит на коленях во время утренней молитвы, Риго преломил печать и начал читать.

«2 июля 1523 года

Мой дорогой Родриго!

Я принял решение присоединиться к ордену святого Доминика, дабы успокоить бурю, царящую в душе.

Став свидетелем кровавых преступлений, совершаемых нашими соплеменниками против коренного населения этих островов, я около десяти лет открыто осуждал ужасную несправедливость, обращаясь к колониальным властям; более того, предпринял путешествие в Испанию, дабы изложить происходящее перед королевским судом. Ничего не добившись, я вместе с несколькими добрыми братьями основал в Санто-Доминго небольшую мирную обитель. Но сердце мое все еще неспокойно.

Мне кажется, что даже каменные стены нашего сада плачут по погибшим людям. Я слышу стоны умирающих даже в тишине часовни. Кажется, Господь помогает мне, хоть в прошлом я так часто забывал о Нём и детях Его. Губернатор, сын моего старого друга Кристобальда, — со всех сторон осаждаем врагами, не последние из которых засели в суде короля Карла. Ходят слухи, что Диего Колон уже во второй раз будет отозван в Испанию. Он просит моего совета, и я не могу отказать ему, хотя меня и тревожит, что я больше не в силах защитить его начинания и помочь индейцам. Рабство приводит к тому, что они вымирают, и Его Превосходительство не в силах помешать этому. Тебе следовало бы пересмотреть свое решение остаться в имперской армии, Родриго. Эспаньола нуждается в честных людях больше, чем твой генерал.

Я знаю, что ты думаешь по поводу своего индейского происхождения. Но если бы ты только приехал сюда прежде чем

все они вымрут, и узнал, что за благородные души у местных жителей, ты изменил бы свое мнение. Ты силен Родриго, и они нуждаются в твоей силе. Как и я.

Молись за нас, как я молюсь за тебя. Храни тебя Господь и матерь наша Небесная, пока мы не встретимся снова здесь в Эспаньоле…»

Риго быстро прибежал глазами конец письма с обычной проповедью. Бартоломео никогда не терял надежды, что его сводный брат приедет в Новый Свет.

Пока Риго читал письмо, Исаак внимательно следил за тем, как менялось выражение его лица — куда-то исчезла грубость и колкость, на смену которым пришли тепло и нежность.

Иуда Талон сидел в конторе, которая одновременно служила и его приемной. Интерьер комнаты составляла темная китайская мебель с резьбой, изображающей диковинных змей и драконов, которые создавали атмосферу богатства и восточной таинственности. Стенные драпировки и занавеси на окнах были тоже с Востока, скорее всего из Турции, и были выдержаны в темных оттенках жемчужного, синего и кроваво-красного. В свете массивных бронзовых канделябров, рассеивавших темноту ночи, купец изучающе разглядывал своего более молодого посетителя.

Ришар Дюбэ почти задыхался от приторно-сладкого запаха ладана. Глубоко посаженные черные глаза Иуды, загадочные, как у многих восточных людей, усиливали ощущение дискомфорта. Он с трудом подавлял желание спрятаться, разглядывая его украшенные драгоценными камнями пальцы. Наконец, когда слуга-христианин, налив им вина, удалился, он осмелился нарушить молчание.

— Вы знаете, я ждал этого брака несколько лет. Но Мириам уже почти 24 года, и самый расцвет ее девичества прошел, пока вы потворствовали ее безумному желанию заниматься медициной. Вы знаете, что я не одобряю этого. Она тратит годы, наиболее благоприятные для деторождения. Если мы договоримся о помолвке, я хочу, чтобы свадьба была как можно скорее, и она должна будет посвятить себя моему дому и детям.

Иуда чуть заметно улыбнулся.

— Хорошо сказано. Я сожалею о своем решении отправить ее в Падую, но не потому, что она стала лекарем, а потому, что обстоятельства свели ее с Бенджамином Торресом.