Мы легко нашли «трассу» на Невер — это была пыльная грунтовка, идущая вдоль железной дороги. Не успели выйти из города, как остановилась машина — маленький двухместный джип с кузовом. Молодой водитель узнал меня, видев в телевизоре и пригласил нас садиться в кузов. Провёз он нас километров семь, хотя ему было не по пути. Остановились, мы вылезли из кузова, водитель из кабины, поговорили; водитель подарил нам на дорогу несколько длинных огурцов, а мы ему — книжку «Практика вольных путешествий». Машина развернулась и поехала в Сковородино, а мы пошли в Невер пешком, поскольку машин не наблюдалось. Вернее, их оказалось по 2–3 в час.

Мы шли пешком, по дороге помахивая проходящим машинам и отмахиваясь от мошки. Вещество от комаров «AUTAN», которым мы пользовались, хорошо отпугивает комаров, но только комаров; а глупые мошки не успевают догадаться, что это мы «AUTAN» применили, и лезут в нос, в глаза, в уши, в рот и другие отверстия. В процессе автостопа невозможно было удержать взгляд на водителе, поскольку ежесекундно в глаза лезли сии насекомые. Пришлось на лицо одевать сеточки, а это ухудшает автостоп: я водителя вижу, а он моё лицо — нет.

Уже приблизившись к своей цели, поймали «Уазик», который довёз нас один километр до Невера и провёз нас через половину оного.

ИЗ НЕВЕРА ПО АЯМУ

Невер был хитрым посёлком, протянувшимся на север, вдоль магистрали, километра на три. Обыкновенные деревенские домики. Перед каждым домом на улицу выставлены одна-две железные бочки литров на двести каждая. Колодцы в этом посёлке не предусмотрены, воду развозят машинами.

Пройдя пешком до конца посёлка, мы остановились, ожидая машин. На север уходила 1200-километровая трасса Невер-Якутск, трасса общесоюзного значения, представлявшая собой пыльную грунтовку. Вскоре появился местный грузовик, мы застопили его и поехали в кузове.

Поездка по якутскому тракту в кузове грузовика напоминала езду в бомбовом отсеке самолёта. (Мы не летали в бомбовом отсеке самолёта, но трясло и подкидывало очень сильно.) Подпрыгивая в кузове, мы размышляли о том, достигнем ли мы к вечеру Тынды. Дорога отнюдь не предрасполагала к быстрой езде. Недаром АЯМ назывался прежде «верблюжий тракт». Когда, в начале XX века строилась эта дорога, грузы на золотые прииски доставляли при помощи верблюдов. Да и теперь машинам на этой раздолбанной дороге явно не место.

Наконец, нас высадили у стелы «Тындинский район» (Невер относится к Сковородинскому району), и машина свернула куда-то в лес.

У этой стелы мы провели часа полтора. Проехало всего несколько машин, причём каждая поднимала за собой тучу пыли. Наконец, в кузове другого грузовика мы достигли Соловьёвска — посёлка, которому, судя по въездному плакату, недавно исполнилось 130 лет.

За 130 лет в Соловьёвске машин образовалось не очень много. Нам посоветовали договариваться с неким джипом, который якобы шёл на Якутск. Мы встретили джип на бензоколонке. В нём содержалось двое загорелых якутов, которые не имели денег и пытались купить бензин на 1200 км бесплатно или в долг. Это им не удалось, и, за отсутствием бензина, они и нас не взяли. Затем якуты принялись ездить по посёлку (видимо, одалживать бензин), а мы вышли из посёлка и стояли на трассе. Машины проходили редко, раза два в час, и нас брать не хотели. Заскучав, мы пошли пешком, выбирая место для ночёвки, и выбрали его не очень удачно.

Выбранное место находилось на склоне оврага среди леса-бурелома. Отчего мы выбрали это место, — не помню. Это было самое поганое место для ночёвки. Комары и особенно мошки нас кусали чрезвычайно интенсивно. Река, на берегу которой мы мыслили себя находящимися, оказалась ещё метрах в ста ниже по склону; спуститься к ней и подняться затем вверх заняло у меня около получаса, вода в реке оказалась мутная и грязная. (Причину этой мутности мы узнали позже — это старатели перелопатили почти все реки в этом районе, моя золото.) Наконец приготовили чай на примусе и уснули, недовольные.

Утром ещё и дождь начался. Злеющие и мокреющие, мы собрали палатку и выскочили на грязную, пустынную трассу.

* * *

Иногда я удивляюсь спокойствию своего напарника. Вообще, я человек нервный, и в подобных случаях начинаю ворчать, злиться и иными способами проявлять недовольство. Андрей всё переносит спокойнее, хотя, я думаю, ему так же мокро, как и мне.

Восток делает людей ругливее. Порой и сейчас, спустя три месяца, в Москве, поскользнувшись на ровном месте, я обругаю гололёд и окружающие явления, и только потом вспоминаю, что я не на востоке. Андрей же, однако, даже не ругается, за что ему и спасибо.

Иногда, в холодных климатических условиях, чтобы найти выход скопившейся энергии, я провоцирую небольшую потасовку, стараясь поколотить Андрея, на что он отвечает мне тем же. А вот серьёзных конфликтов за два с половиной месяца у нас ни разу не было. Думаю, что с Андреем мне крупно повезло.

У СТАРАТЕЛЕЙ

К счастью, всего через час нас подобрал проезжавший на «Уазике» начальник артели старателей (уже седеющий, но бороды не имеющий мужчина лет 55-ти) и повёз нас к себе в артель — он хотел нас накормить. Артель располагалась не на самой трассе, а в стороне от неё. Свернув, минут двадцать мы ехали по тряской узкой грунтовке в коридоре густого леса (ветки прямо нависали над нами, и двум машинам было бы не разъехаться) и слушали воспоминания водителя о жизни. Он сказал, что видел нас на трассе ещё накануне, в районе Невера, но не мог взять, так как вёз золото. Ну, а сейчас — пожалуйста.

— В первый год, когда я приехал на Север, работал я в Якутии, в N-ском районе. И вот, я ещё непривычный был, а зимой как прихлопнуло — семьдесят градусов мороза! Одно хорошо, ветра нет. И вот живут же! А в апреле уже распогодилось, до -40 днём было, и ветра никакого. Так во дворе можно было по пояс голым ходить: солнце, и снег повсюду, отсвечивает, ярко так, слепит аж. Ходить можно, но только в тень зайдёшь, сразу, как ошпаренный, выскочишь: сорок градусов мороза! И вот, загорел весь, к маю. Друзья приехали, удивляются: где это ты так загорел?

Я ехал и думал: не преувеличивает ли водитель? И про себя решил, что если и преувеличивает, то немного. Я читал, что -70 (и ниже) в Якутии бывает, но редко, ну а -60, -62, особенно в Оймяконском районе, бывает каждый год. Неожиданно было лишь явление загорания при столь низкой температуре, но проверить слова сии мы не могли.

Узнали мы также, что в этом районе золото моют уже больше ста лет, многократно перемывая одну и ту же породу. Техника улучшается, и те отвалы, где содержание золота казалось низким (нерентабельно было перемывать), — с улучшением техники перелопачивают ещё раз, потом ещё, и ещё… Поэтому здесь все речушки мутные. Узнали, что каждая артель переползает с места на место, и, если ехать далеко, все избушки и постройки бросают. Дешевле новые построить, чем старые разбирать и перевозить по бездорожью.

А вот и приехали в артель. Проскочив запрещающий знак («STOP! ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА!») и переехав вброд мелкую речушку, оказались на месте. Шёл дождь, было довольно прохладно, даже мошка куда-то попряталась. Посреди леса, на берегу речки, стояло несколько деревянных домиков: столовая, ещё два жилых дома и туалет. В столовую и привёл нас водитель, оказавшийся начальником артели, сказал повару: «Накорми мужиков!» и уехал по делам, пообещав заехать через часик и вернуть нас на трассу. В столовой было тепло, полутемно, стояли две деревянные лавки и деревянный длинный стол, пахло едой, которая варилась в этом же помещении. На огне большой печи стояла большая кастрюля с супом (газовых, и, тем более, электрических плит там не было). В столовой, кроме нас, было только два человека: повар и один питающийся. Люди казались загорелыми из-за отсутствия освещения. Повар мягко ругал питающегося, за то, что он только и делает, что питается, а последний, насыпая в кружку с чаем сахар из огромной миски, отвечал, что он работает тоже вполне усердно.