И Князев стал работать. Из его показаний с полной очевидностью явствует, что принадлежность к троцкистской организации отдавала его — Князева — целиком в японские руки. Японцы получали троцкистские кадры как хозяева, и фактически между руководством японского господина Ха и германскими хозяевами Троцкого не было никакой разницы. Имя господина Ха могло звучать как дальневосточный псевдоним Троцкого.

И вот Князев показывает о своих делах троцкиста, выросшего в шпиона под руководством другого шпиона, выросшего в троцкиста.

Подумать, сколько стоит стране эта мелкая паскудная вошь, сколько им вымотано нервов у честных людей, сколько нанесено материальных убытков, испорчено честных репутаций, наконец, сколько погублено красноармейских жизней!

Но возможно, что это только один Князев такой не в меру усердный японофильствующий троцкист, а другие, хотя и имели сношения с японцами, но, как Сокольников, — культурно, политично, не снисходя до грубой техники дела и даже чураясь ее? Но вот послушайте показания Лившица, одного из верховодов, — теперь он признал свою шпионскую работу, хотя и отрицал ее на предварительном следствии. Оказывается, не один Князев с японским господином Ха додумались до понимания троцкизма, как теории и практики вредительства и шпионажа, но «сам» Лившиц думал так же. Более того. Он именно и давал Князеву конкретные указания на производство крушений. Но, может быть, это уж Лившиц перепутал что-нибудь и не так, как надо, понял директиву сверху? Да нет, об этом же толковали Лившицу и Серебряков и Пятаков.

В общем какого бы звена троцкистской работы мы ни коснулись, везде одно и то же умилительное единство цели и общность средств, редкое единение оперативников со своим центром, который, как в трех лицах божество, появляется то в виде господина Троцкого, то в образе японского господина Ха, то в виде «духа голубине» — германского контрразведчика господина К. Когда классически законченный, мастерски нарисовавший самого себя в показаниях подсудимый Арнольд, масон и жулик, пробует пробиться всеми неправдами «в высшие слои общества», — он попадает к троцкистам. Когда чехословацкий, а затем германский шпион Граше активизируется, — он попадает к троцкистам. С невыразимым цинизмом говорит он, что ему — как шпиону — не обязательно было иметь какие-нибудь убеждения, но мы должны признать, что между ним, не имеющим убеждений по роду занятий, и остальными шестнадцатью, как бы обязанными иметь их, нет совершенно никакой разницы.

Итак, господин Ха мог убедиться на параде своих друзей, что он постиг все глубины самой модной философии шпионажа и способен заменить Троцкого в любом его деле. С другой стороны, и Троцкий может быть совершенно уверен, что справится с любой контрразведкой любой фашистской страны.

Впрочем, нам кажется, тут даже господин Ха начинает понимать, что у этого «алжирского бея-Троцкого под самым носом шишка». Можно купить и перепродать Троцкого с его организацией так, что они и не заметят этого. Но купить Приморье? Его уже как-то пробовали японцы покупать у Колчака и Семенова. Нехорошо получилось. И деньги были заплачены, и войска привезены, и вдруг произошло что-то такое, до того (по японской совести говоря) неприличное, что до сих пор многими в Японии не забывается: голодные, разутые, плохо вооруженные приморские партизаны выбросили к чертям непрошенных гостей и создали о том песню, которую и распевают со всем советским народом. Из этой песни слова не выкинешь.

А с той поры, т. е. с дней Волочаевки, Спасска и Николаевска-на-Амуре, прошло много лет, и в Приморье нерушимой стеной стоит Красная Армия. Еще не воюя, она создает нам подлинно народных героев, как Овчинников и Баранов. Это тоже песня. И из этой песни тоже слова не выкинуть.

«Правда» от 28 января 1937 г.

Перед Верховным судом предстали «герои» троцкистского центра во всей своей омерзительной наготе. С затаенных врагов, изменников родины, втихомолку совершавших свое гнусное дело, сорваны маски. И вот они проходят перед нами — вредители, шпионы, диверсанты, террористы, прелюбодеи чести, торговавшие в розницу драгоценным телом нашей страны, готовые растерзать ее на куски и бросить под ноги хищным псам фашизма.

К одной цели стремилась эта банда: понадежнее заковать свободный советский народ в капиталистические цепи, отнять у рабочих фабрики и заводы, распустить колхозы, лишить крестьян земли, в клочья разорвать Конституцию, надеть ярмо на народ, поскорее взобраться ему на шею и командовать им.

Не было той цены, которая бы казалась этим фашистским бандитам слишком дорогой для достижения столь «заветной» цели. Террором, злодейскими убийствами из-за угла они хотели обезглавить народ, уничтожить его вождей, расчленить на части его территорию: Германии отдать Украину, японским империалистам— Приморье, Приамурье, вручить иностранным агрессорам ключи от естественных богатств Советского Союза — железной руды, марганца, нефти, золота, леса, апатитов, — вообще ублаготворить аппетиты хищников, потчевать их советским хлебом и маслом.

И не было тех средств, которыми бы эти ползучие гады брезговали. Для закабаления народа им казались все средства хороши. Поджигатели войны, они всеми доступными им способами ускоряли кровавую бойню, какой еще не знал мир. За границей Троцкий вступает в сделку с помощником Гитлера по фашистской партии Гессом, и оба строят планы раздела и грабежа Советского Союза. А здесь, в нашем советском доме, притаились другие изменники родины, которые на действительно высоких постах советской дипломатии, промышленности, транспорта, печати — на постах, вверенных им нашей партией и правительством, несли свою предательскую службу для тех же иностранных генштабов и разведывательных органов, что и Троцкий. Официальные представители советской власти, они были на самом деле неофициальными чиновниками чужеземной фашистской власти.

Вся эта мразь выискивала места почувствительнее, чтобы ужалить побольнее. Троцкисты организовывали покушения на жизнь руководителей большевистской партии и советского правительства. Они устраивали крушения воинских поездов, поджоги и взрывы шахт и заводов. На их руках — близкая нам кровь, на их совести— не мало человеческих жертв.

Массовые убийства и чуму несли народу эти человекоподобные скоты. «Даже лучше, если будут жертвы», — заявил один из этой шайки, уголовный бандит Дробнис.

А Пятаков в декабре 1935 г., используя свою служебную командировку за границу, встречается в укромном местечке, неподалеку от норвежской столицы Осло, с Троцким, и через девять месяцев, в августе 1936 г., во время суда над троцкистско-зиновьевским контрреволюционным блоком, выступает со статьей, в которой пишет:

«Заявление Троцкого в норвежской газете насчет необоснованности обвинений против него является актом беспримерной наглости и лживости опустившегося на дно авантюриста…».

Уж Пятакову доподлинно было известно, что обвинение обоснованно. Он это знал из первых рук. Могли бы удивить только непочтительные выражения по адресу шефа, если бы эта непочтительность не входила «в состав игры» и не имела своей задачей спасти «общее дело» и собственную шкуру Пятакова. В тех же целях он клеймит своих соратников на скамье подсудимых самыми крепкими словами, клянется в своей чистоте, припадает иудиным поцелуем к руководителям партии и правительства.

«Вся эта подлая контрреволюционная деятельность, — подтверждал Пятаков, — окутана невыносимыми, смрадными клубами лжи, двурушничества, обмана всех и каждого. Надо дойти до самых низин человеческого падения, надо пасть ниже Азефа и Малиновского, чтобы создать эту отвратительную систему непрерывной чудовищной лжи и провокации.

Мне нестерпимо стыдно вспомнить о том, что и я в 1925–1927 гг. шел вместе с этими бандитами. Я ошибался, ошибался тяжело… И когда я понял, что мой путь — это путь врага партии, я сошел с него резко и бесповоротно и с ощущением огромной радости пошел по новому, правильному пути, по пути Сталина, по которому с тех пор твердо и радостно иду вместе со всей партией».