– Ты сказал, что магия угодна твоему Богу. А сейчас ты уже и сам не знаешь, какому Богу молишься. А если окажется, что ты не прав? Если магия – зло? Если...

– Проще говоря, что будет, если Господь захочет твоей смерти? Не сэр Герман, не пастыри – сам Господь велит мне тебя изничтожить? – Артур развернул брата лицом к себе, внимательно посмотрел в спокойные – слишком спокойные – черные глаза. – У меня есть орден и Бог – это моя семья, мой отец, моя мать, мой дом и моя любовь, так? Обменяю ли я все это, включая свое имя, свою душу и своего Господа на одного-единственного грешника? – Он покачал головой. – Братик, ну я понимаю, Зако – дурак, и вопросы у него дурацкие, но ты-то у меня ученый: Священное Писание раньше, чем я, прочитал, неужели сам ответить не можешь?

– В твоем Писании...

– Не в моем – в Священном – черным по белому написано: нет того, что не сделал бы Господь ради грешника. Рано или поздно ты уверуешь, спасешь свою душу, и Он будет этому очень рад. Очень. Тебе Он обрадуется больше, чем всем нашим рыцарям вместе взятым. А ради того чтобы доставить Ему радость, я, честное слово, пошлю на... э-э... далеко пошлю и сэра Германа, буде ему вздумается говорить глупости, и всех братьев-рыцарей, и себя самого, если потребуется. Ну это же просто, братик. Это так же просто, как то, что Он есть.

– И ведь не врешь. – Альберт пытливо смотрел ему в лицо. – Вижу, что не врешь. Но почему у таких дураков, как Зако, есть все, а у нас с тобой – ничего нету? У Рыжей – и мать, и отец, а она про них даже вспоминать не хочет. Ирма твоя врет, что нет никого, а на самом деле есть, я знаю... то есть знаю, что врет. Даже у Галеша мать в Вылче живет. А он ей только деньги присылает, сам не показывается. – Альберт сердито поджал губы. – Ведь мы же не сироты, Артур, были бы сироты – не так обидно. Она же нас не захотела. Сама. Родила и бросила. Почему?!

– Может, она болела чем? Откуда нам знать? Или при смерти была? Или... не знаю, Недремлющие за ней охотились.

– Между нами год разницы, – неохотно напомнил младший, – многовато для «при смерти», да и рыцари Кодекса обычно быстрее работают.

– Ты не спал – боялся, что сны плохие будут? – вместо ответа спросил Артур.

Альберт молча поморщился.

– Вот тебе всякая гадость в голову и лезет, не спишь потому что.

– Засну – приснится, как тебя Цветочница на кусочки режет.

– Так и так – неладно, – улыбнулся Артур, – а спать все-таки надо. Я с тобой посижу. А завтра Зако морду набью.

– Завтра Галеш будет.

– Вот же... ладно, завтра и посмотрим.

С утра Галеш, деликатно постучав, заглянул в келью Альберта.

– Артур, – позвал шепотом, – а я тебя ищу, ищу. На заутрене тебя нет, на поле для занятий – нет, а ты, оказывается, здесь. Артур, я...

– Сгинь.

– Я только спросить: с Альбертом все хорошо?

– Нет. Уйди.

Галеш кивнул и исчез, бесшумно затворив за собой дверь.

Сейчас, когда рассвело, за младшего можно было уже не беспокоиться. Демоны и мары, пытавшиеся тревожить беззащитную во сне душу, убрались прочь. Но Артур, молившийся весь остаток ночи, для верности прочел над Альбертом и все часы, вплоть до третьего, после чего, вверив брата Пречистой Деве, отправился искать менестреля.

– Он знал... – Галеш, поджидавший во дворе, начал говорить раньше, чем Артур успел открыть рот – Зако знал, что ночь сегодня плохая. Потому что я знал. Понимаешь?

– Ты-то откуда?

– Да боже мой, Артур, чтобы этого не понять, нужно быть слепым. Альберт боялся, что ты не вернешься до темноты. – Галеш покачал головой. – Артур, я не знаю тонкостей, но ты должен был быть здесь. Как тогда, в Цитадели Павших. Там мы ведь все видели: Альберт спал как убитый, а ты над ним молился. Варг еще удивлялся, чудеса – рыцарь за мага молится. Да такой маг, как Альберт, десять таких рыцарей одной ладонью прихлопнуть может. Куда ему эти молитвы? И вчера тоже. Главным Зако был – его очередь, но меня-то он слышит, и я ему сказал, я сказал: ты, Золотой Витязь, на мальчиков сердит очень, но сегодня, будь добр, гнев свой придержи. Он мне говорит: почему это? А я... – музыкант виновато вздохнул и потупился, – я ему сказал, что нынче ночью Альберта обидеть очень легко и кто знает, к чему это приведет. А Зако... пока он во мне, он может, как я. В душу чужую заглянуть может. И сделать там может все, что захочет.

– Просто словами? – Артур смотрел поверх головы музыканта.

– Просто словами, – подтвердил Галеш. – Извини меня, пожалуйста.

Артур отмахнулся. Винить Галеша было не в чем. Ему бы язык укоротить, чтоб не болтал, о чем не просят, но какой из него тогда будет менестрель?

– Альберт вчера...

– Я знаю, – закивал музыкант, – я слышал, о чем ему Зако зудел. Артур, это пройдет, это, наверное, уже прошло. Эти мысли – они для твоего брата чужие, чуждые, и если бы вчерашняя ночь не была особенной, так и вовсе ничего не случилось бы. Он же умный очень. – Галеш странно улыбнулся. – Пожалуй, даже слишком умный. И никого, кроме тебя, не любит. А я смотрю на вас и удивляюсь: как хотя бы эта любовь в нем прижилась, каким чудом разум потеснился, место ей уступив... ой... извини.

– Трепло ты, Галеш, – недовольно сказал Артур.

– Останавливаться я не умею. Знаешь что, пожалуй, я больше Зако не выпущу. – Менестрель помолчал, как будто слушая, как последние слова гаснут в воздухе и спокойно подтвердил: – Да. Не выпущу. Он хочет убить тебя.

– За что?!

– За то, что ты его прадед. Опять не то говорю, правда? Еще одну гадость напоследок, хорошо, Артур? Когда вы вернете Зако тело, тебе придется выбирать, кого убить первым: меня или его.

– Договорись с Тори. Сможешь?

– Наверное. Спасибо, Артур.

– Иди! – обронил рыцарь. – Вчерашний вечер я тебе еще припомню.

А после полудня вчерашний вечер даже как-то и забылся.

Зазвонил колокол, собирая храмовников на молитву девятого часа, которую следовало повторять в середине дня, и Артур, попрощавшись с отцом Михаилом, священником Стопольского прихода, отправился в часовню ордена.

Отец Михаил был болен. Умудрился простыть посреди жаркого лета. Не то молока холодного выпил, не то в погреб спустился, не остыв после работы на солнышке, ерунда какая-то, в общем. Но ерунда или нет, а разболелся стопольский батюшка серьезно, третий день уже лежал в постели. Гостя принять встал, конечно. Сел, точнее. Сидел он, пока они с Артуром беседовали...

Не в этом дело.

Стоя в глубине часовни – он терпеть не мог молиться на коленях, когда рядом был еще хоть кто-нибудь, – Артур вспоминал деревни и городки, мимо которых проезжали, следуя в Стополье. Мимо-то мимо, но на утреню или Обедню в церковь заглядывали обязательно. В смысле, Артур с Галешем – в церковь, а младший с Зако – перекусить чем бог пошлет в трактире, пока славный рыцарь этому Богу молится.

Болел не только отец Михаил.

Еще шестеро священников маялись: кто животом, кто вот так же, простудой нежданной, у кого-то кости ныли, как раны к непогоде, да мало ли бывает всяких болячек.

Шестеро. Здесь, в Стополье, – седьмой.

Он оказался гостеприимен, страждущий батюшка, преемник почившего семь лет назад отца Димитрия.

Вообще, чем дальше от столицы, тем лучше относятся к ордену Храма даже служители епископской церкви. Пастыри-то сюда еще не добрались, от чудовищ защищать некому.

Да, батюшка оказался гостеприимен, но Артуру в его деле ничем помочь не смог. Двадцать два года назад, когда крестился Зако, отец Михаил еще и не помышлял о службе Господу, бегая вместе с другими пацанами по пыльным улицам Тырнова. Впрочем, он высказал кое-какие предположения по поводу «чужого мальчика». Не только в орден Храма детей отдавали с младенчества – многие епископские монастыри набирали маленьких послушников, и последнее время родители все охотнее обрекали собственных чад на монашескую жизнь.

– Двадцать и более лет назад это, конечно, не было повсеместной традицией, – говорил отец Михаил, потягивая горячий травяной отвар, – но отпрыски знатных родов, те, кому не суждено наследовать за отцом или сделать военную карьеру, испокон веку служат церкви. Если, конечно, не находят у них способностей к магии. Возможно, мальчик, о котором вы говорите, был как раз из таких.