Возможно.

Смотритель колодца в Лыни больше даже, чем Чопичева хозяйка, польщенный визитом «благородного рыцаря» (вот интересно: чем не устраивает здешних жителей повсеместно принятое обращение «сэр»?), «чужого мальчика» вспомнил без напоминаний. Прищурился хитро:

– У Чопичей были, благородный рыцарь? Уж надо думать, рассказала вам хозяйка про мальчика, что батюшке помогал. Был такой мальчик, был, хоть и не мальчик вовсе, лет двенадцати парень, у нас такие в женихах уже ходят. Да у Илоны, как Зако уехал, все – мальчики, все детишки. Вы ее, Илону-то, особо не слушайте, не в себе она малость. Болтает всякое... на Севере, я слышал, людей за такие разговоры живьем жгут. Правду говорят или врут, уж и не знаю.

– Врут, – сказал Артур. – Жгут только за колдовство.

– А-а, ну колдунов-то, ясное дело, только жечь. Колдуна если не сжечь, он ведь снова явится, кровь из живых людей пить. А про паренька этого я вам что скажу: не наш он. Не из Тырновской земли. А с самого что ни на есть дальнего Севера. Я ведь, благородный рыцарь, по должности своей со всякими людьми встречаюсь. И со знатными даже. Вы вот не поверите, а бывает, что и важные господа из Тырнова или Баба-Виды, а то и из Доростола самого через Лынь проезжают. Охотиться или еще что. Так вот, мальчик этот говорил-то как ученый – гладенько. Но не по-церковному, а по-людски почти что. А выговор у него все равно как вот у вас, благородный рыцарь, или купцы когда со столицы приедут – похоже говорят. Там, где мы десять слов скажем, им двух хватает. А если с Марицких болот кто, так те на наши десять своих полсотни найдут. Я почему помню-то: парнишка этот Семке Чопичу совсем не глянулся. Семка ведь от самого Миротворца... да вы знаете, раз у Илоны побывали. Чуток был покойник на это дело. Он монашка вашего как увидел, так хотел сына в охапку и обратно в Лынь – в другой раз, мол, окрестим. Ну Илона его кнутовищем поперек спины – горячая баба, и рука тяжелая, а Семка даром что здоровый был бугаина, но тихий, мухи не обидит. Илона его, значит, по шее: ты что, дескать, удумал, дурак, зря ли лошадей гоняли, дома люди ждут, соседи – праздник ведь, наследника крестим... Вот и окрестили.

– Послушников из монастырей, – рассказывал отец Михаил, – невзирая на благородство происхождения, отправляют в самые разные приходы, где они помогают священникам в отправлении служб и выполняют разного рода черную работу. Смирение и милосердие не являются прерогативой единственно ордена Храма. И нет ничего удивительного в том, что мальчик с Севера, может быть даже из самой столицы, оказался здесь, в Стополье. Для себя мы не ведем никаких записей, но в монастырях, как вы понимаете, следят за своими воспитанниками, и считается добрым делом, если приходский священник извещает игумена как можно более подробно о жизни присланных в Приход послушников.

Презрев вежливость, Артур тут же перебил батюшку вопросом: остались ли после отца Димитрия какие-нибудь записи? И услышал, что записи конечно же остались и в больших количествах: отец Димитрий вел дневник, подвизался даже на литературном поприще... Но все сугубо душеспасительно, никаких вольностей... Библиотека его передана приходской школе, а все прочее хранится в архивах. Архивы же... при нашей бедности... специального помещения нет, поэтому все бумаги просто свалены в одном из подвальных помещений.

Когда отец Михаил начал смущенно мекать и бекать про бедность и неустроенность, Артур сразу предположил худшее: бумаги пропали, промокли, сгнили... нет, промокнуть они здесь не могли, значит, сгорели, съедены крысами И тараканами. Оказалось, что ничего подобного, архивы в неплохом состоянии и пригодны для изучения, просто условия работы... Ну, вы понимаете, сэр Артур, подвал, темно, тесно... нет денег даже, чтобы платить архивариусу...

Артур на радостях с легким сердцем пожертвовал приходу отца Михаила полсотни больших львов, чем поверг бедного батюшку в состояние прострации, и распрощался, услышав колокольный звон.

Альберта он нашел на кладбище. Младший бродил от могилы к могиле, вдумчиво читая надписи на плитах.

– Голова усыхает, – сообщил он, едва завидев брата, – от недостатка информации. Я прямо чувствую: мозги ссыхаются и бьются о стенки черепа. Братец, мне нужно чем-то заняться.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Артур.

– Нет, – отрезал Альберт. – Но если ты о вчерашнем, то об этом забудь, ясно?

– Ясно. Чего маешься тогда? У тебя ведь мэджик-бук с собой?

– Предлагаешь поэкспериментировать с заклинаниями? Здесь? Подвергнуть риску миллионы жизней...

– Прям уж миллионы. – Артур задумался. Миллионы – это вряд ли, но эксперименты младшего и вправду бывали опасны. – А то пойдем со мной.

– Куда?

– В церковь.

– Ага. Сейчас. Ты меня там скрутишь и окрестишь, я мявкнуть не успею. А что в церкви?

– Архивы в церкви.

– Архивы? – удивленно и насмешливо протянул Альберт. – И что ты с ними будешь делать?

– Читать.

– Не иначе к дождю. – Младший глянул на небо. – Ну пойдем в твою церковь. Ради такого зрелища... Читать. Картина маслом. По сыру. Артур Северный читает архивы Стопольского прихода...

На сей раз подзатыльник его не минул.

Младший, впрочем, в долгу не остался, и несколько секунд на глазах изумленных рыцарей, благостно покидающих часовню, легендарные братья кружили вокруг чьей-то могилки, обмениваясь тычками и плюхами. Потом Артур, используя преимущество в весе, росте, длине рук, а также в боевых навыках, скрутил Альберта в аккуратный тючок и вынес с освященной земли.

– Охальник!

За оградой он поставил младшего на ноги. Получил пинок под коленку, после чего было заключено перемирие.

Перед церковной оградой Альберт, правда, замялся: одно дело бродить рядом с орденскими храмами и совсем другое – соваться в храм епископский. Но еще один день в праздности обещал еще одну ночь с плохими снами.

Старший, конечно, будет бодрствовать столько, сколько понадобится, молитвами защищая мажью душеньку, но вообще-то Артуру тоже спать надо.

А внутри церкви оказалось не так уж страшно. И в подвале тоже. Сухо, тепло, ящики с бумагами. И даже, как выяснилось, бумаги эти хранились в относительном порядке, так что не пришлось, вопреки ожиданиям старшего, пролистывать и просматривать каждый листок, отделяя хозяйственные записи от дневников и писем.

Вот в дневники-то Альберт и вцепился. Выслушал терпеливо, как Артур шепотом призывает помощь Святого Духа на доброе дело, и, едва закончилась молитва, полез в бумаги. Интересно же, чем живут-дышат епископские священники. Правда, что они через одного сумасшедшие фанатики, или все-таки есть и в них что-то человеческое?

Довольно долго оба молчали, читая каждый свое. Маг – дневники, рыцарь – переписку. Альберт листал страницы не спеша, вдумчиво, с удовольствием. Отец Димитрий вел дневник еще со времен духовного училища, и было ужасно интересно следить за перипетиями жизни человека, решившего посвятить себя Богу.

Вот если бы, скажем, Артур или сам Альберт взялись описывать все. что с ними происходит, чтение вышло бы скучным. Ни тому, ни другому решать ничего и никогда не приходилось Ни решать, ни выбирать. За старшего решал Бог, ну или там отец Лучан его драгоценный, потом – сэр Герман. За Альберта... пока что – старший.

– Слушай, – толкнул маг брата под ребра, – как думаешь, заметит кто-нибудь, если я это заберу?

– Не заметят, – рассеянно ответил Артур, – но ты не заберешь.

– Почему это?

Вот. К вопросу о том, кто и за кого решает.

– Чужое.

– Ну, Арчи, кому это здесь нужно?

– Пустили дитятко к конфетам. – Артур вздохнул. – Тебе-то оно зачем?

– Интересно.

– Что там интересного?

– Долго объяснять.

– Ладно, – кивнул старший и вернулся к письмам, – я скажу отцу Михаилу.

– Да зачем?

– Отзынь.

Слово в лексиконе благородного рыцаря было новым. Альберт задумался, где Артур мог его подцепить, покатал звучание на языке. Понравилось. Если только это не ругательство. Со старшим никогда не поймешь: то он молится вслух, то бранится. Повторишь что-нибудь, вроде приличное, оказывается – ругательство. Захочешь выругаться по-заковыристей, а это аллюр конский или от доспеха деталь.