– Пошел, пошел, пошел! – понукал бедолагу Олег, и расстояние стало потихоньку сокращаться.

Мало-помалу всадник впереди увеличивался в размерах. Стали видны стремена, тонкий янтарный пояс пригнувшегося колдуна, его простецкий, не привлекающий внимания тулуп – и дорогие сафьяновые, тисненые сапоги.

Скакун чародея начал спотыкаться и все сильнее сбавлять скорость, на снег падали крупные хлопья пены, он хрипел так, что это было слышно за сто саженей. За пятьдесят. За двадцать...

Лошадь Олега только-только начала покрываться пеной, и это значило, что она выдержит еще добрых четверть часа такой гонки. Бедолага же под седлом колдуна мог свалиться в любое мгновение.

Чародей все понял – и завыл. Завыл тонко и протяжно, как волкодлак, насадившийся грудью на осиновый кол. Он ничего не выкрикивал, не просил, не обещал. Он просто исходил в последнем предсмертном вое. Расстояние сократилось до двух саженей – Олег вытянул саблю и привстал на стременах. Еще минута. Морда лошади наконец-то поравнялась с передней лукой седла злопамятного неудачника. Ведун вскинул клинок и по всем правилам, как перед глиняной чушкой – с высокого замаха, с оттягом и подкручиванием кисти в момент завершения – рубанул чародея поперек спины. Туго натянутый тулуп тут же лопнул, раскрывая кровавую пропасть, из которой наружу выступили края позвонков. Вой оборвался – дворцовый колдун обмяк, его скакун наконец-то смог сократить шаг и перейти на рысь. От тряски тело запрыгало и головой вперед повалилось на землю.

– При дворе открылась вакансия. – Ведун опустился в седло и слегка подтянул повод, разрешая лошади тоже перейти на широкий шаг. – Жалко, мне не нужно. А других чародеев русский князь, вестимо, не захочет.

Он глянул вдоль реки и покачал головой:

– Всего час скачки, а наверстывать придется дня два. Ква. У меня ни пожрать, ни попить ничего с собой нет. Придется поститься...

Сам Олег поститься мог, сколько ему заблагорассудится, но вот лошади после жестокой гонки еле волокли ноги, и потому ведуну пришлось сперва дать им порыться в сугробах по берегам реки, выискивая промороженную осоку, а потом купить втридорога полмешка овса у идущего в город крестьянского обоза. Зато отдохнувшие остаток дня и ночь скакуны наутро пошли уже довольно бодро и к вечеру нагнали боярские сани.

– Как он? – первым делом поинтересовался Середин, спешиваясь возле возка Годислава.

– Вроде как дышит, – пожал плечами холоп. – Но глаз не открывал.

Ведун раскидал тулупы, которыми укрыли раненого слуги, осмотрел рану. Точнее – рубаху, которая рану закрывала. Та зачерствела от крови, чуть провалившись посередине.

– Пока ничего страшного, – кивнул Олег. – Раз нигде влаги не проступает, значит, запеклось и гноя нет. Авось, обойдется. Вперед скачи. К нашему приезду в усадьбе мох болотный быть должен. Чистый! Как можно дальше от дома собранный! Из-под нетронутого наста, и чтобы понизу никаких нор мышиных не было! Бери лошадь, скачи. На ночлег вставать не станем, так что к утру, хоть в лепешку разбейся, но чтобы мох был.

– Сделаем, боярин, – кивнул Мичура и побежал к скакунам.

Ночь выдалась морозной, но ясной, полнолунной. В бледном свете, хорошо отражаемом снежным покрывалом, обоз уверенно прошел по реке оставшиеся версты, свернул к дубраве, осторожно пробрался в темноте под кронами и еще до рассвета дополз до ворот усадьбы. Холопы под присмотром Лепавы перенесли боярина в его просторную, жарко натопленную светелку. Поднятая на ноги Елень принесла пятирожковый подсвечник, кадку теплой воды. Олег показал ей, как отмачивать и снимать тряпку, сам же сбегал к себе, нашел среди припасов порошок из цветков календулы и туесок с рыбьим клеем, вернулся. Осмотрел уже открытую рану, убрал корку с подозрительных мест, где померещилось нагноение, мхом тщательно промакнул все от крови и всякой влаги, засыпал своим зельем. Затем промазал края раны клеем, стянул, накрыл тряпицей, давая клею время схватиться.

– Ой, батюшка, боярин наш, кормилец, солнышко наше! – запоздало вдруг взвыла стряпуха.

– Не ори, беду накличешь! – вздрогнул от неожиданности Олег. – Иди лучше, бульон крепкий свари на мясе. Только не переборщи, ложка в нем стоять не должна. Иначе не накормить будет. Боярыня, прости за наглость, но не могла бы ты здесь посидеть, пока я посплю немного. Боюсь, задремлю, коли дежурить останусь.

– Конечно, знахарь, я послежу за братом, – кивнула Лепава. – Делать-то что надобно?

– Коли шевельнется или в себя из беспамятства придет, проследи, чтобы резких движений не делал. Как бы рана не разошлась. Попить ему можно дать, коли метаться начнет. Завтра Маре подарком поклониться хорошо бы. Пусть подношение возьмет, а к вам в усадьбу не заглядывает.

– Я поняла, знахарь, – кивнула боярская сестра. – Ступай, отдыхай.

Олег проспал почти до полуночи, потом сменил Лепаву. Боярыня поскакала в святилище молить богов о милости, ведун же еще раз внимательно осмотрел рану. Тряпица оставалась чистой, снизу не просачивалось ничего.

– Так и должно быть, – похвалил себя Середин. – Мох очень хорошо дезинфицирует раны. Ноготки тоже. Никакой грязи занести не успели, сразу все укрыли. Хорошо, зима. Снег чистый, микробы спят вместе с нежитью, никакого столбняка или антонова огня. Коли пару дней нагноения не будет, значит, обошлось.

– Молишься, что ли, дружище? – услышал он слабый голос.

– Тихо, не шевелись! – подпрыгнув, первым делом предупредил ведун. – Великие боги, Годислав! Ты очнулся?

– Я как сплю... Все слышу и вижу, а ничего сделать не могу. Нечто паралич разбил?

– Сплюнь, откуда паралич? Типун тебе на язык! Рана длинная, рваная. Крови очень много потерял, вот и слабость. Ничего, бульончика пару недель попьешь – на ноги как миленький поднимешься.

– Две недели – это немного, – простонал боярин. – Стало быть, смогу с тобой поехать.

– Куда? – не понял Олег.

– Ведьму истреблять. Али ты подумал, боюсь я ее? Ни капли не боюсь. Воин я али нет?

– Конечно, воин, – согласился Середин. – Но, увы, через две недели ты только ходить сможешь, и то по стеночке. Меч – хорошо, коли через месяц поднимешь. Броню раньше лета носить не сможешь. Извини, дружище, но к тому времени я уже два раза вернуться успею. Так что ловить ведьму мне придется без тебя.

Ведун пробыл в усадьбе еще неделю. И только убедившись, что его друг пошел на поправку, что заживающая рана чиста и никакого жара у раненого нет и в помине, он собрал свои вещи и тронулся в дальнейший путь: вверх по Поле, Явони, мимо застывшего в ожидании весны волока в озеро Велье, из него в Селигер. В Кличене Олег остановился на два дня, отдохнув сам и дав отдых лошадям, попарившись в бане и отдав грязную одежду в стирку. А когда она высохла – двинулся дальше. Но не хитрым зимником, известным только местным, в том числе и боярину Годиславу, а по Селижаровке – торным водным путем в Волгу. Ныне – прочным трактом, откованным морозами из толстого надежного льда. Пока надежного, хотя на взгорках, по северным берегам реки, на открытых склонах уже появились проталины, отогретые теплым весенним солнцем.

– Не уложусь в пару недель – опять застряну на каком-нибудь острове на добрый месяц, – вздохнул ведун, увидев на одной из таких полянок среди обтаявших сугробов первые хрупкие подснежники.

Путь от Селигера до Волги по Селижаровке занял всего два дня – но теперь Олег уже точно не представлял, в каком направлении Тверь, в каком Муром, и ему оставалось лишь довериться руслу, которое, хоть и петляло, но к Твери должно было вывести его обязательно. Три дня ушло на путь до Ржева. Тут Середин ради экономии времени останавливаться не стал и сразу поскакал дальше, через день миновал Зубцов – где Волга внезапно под прямым углом повернула на север, – и еще целую неделю шел на рысях, повторяя постоянные изгибы реки петля за петлей. Зимник, выбранный Годиславом, как понял теперь ведун, был чуть ли не вдвое короче – но не возвращаться же к Селигеру, чтобы повторить прежний маршрут!