К этому моменту в фотоархиве фонда уже будет полно Олиных снимков: например, где мы все вместе сдаем в “Современнике” кровь для создания первого в России реестра доноров костного мозга. Чулпан Хаматова, Дина Корзун, журналист Валерий Панюшкин, за него через несколько лет Оля выйдет замуж и родит одного за другим детей – Веру, Надю и Петю. Все мы сфотографированы Олей из-под стола. Увековечив тот день, сама она осталась никем не замеченной.

Кроме хроники первых лет жизни фонда, в Олином архиве полно чрезвычайно неожиданных для того времени фотографий: ребенок в кадре светел и спокоен, как правило, он или смеется, или занят каким-то своим обычным делом. Да, на нем может быть маска, сам он – лысый, а из подключичного катетера тянется трубочка капельницы. Но на это не обращаешь внимания. Потому что человек в кадре – светится. И живет. И собирается непременно жить дальше. В 2007-м такое, недраматичное, но спокойное и светлое отношение к онкологическим пациентам, тем более к детям, было без преувеличения революционным.

Тогда никто из нас не знал, что Оля стала фотографом, пройдя через все круги рака: едва окончив экономфак Московского университета, заболела лимфомой Ходжкина. Операция. Химиотерапия. Выздоровление. Рецидив. Химиотерапия, облучение и долгое-долгое лечение, во время которого она передумала становиться бухгалтером, решила стать фотографом. Иногда она шутит, что поправилась исключительно для того, чтобы поехать учиться в свой любимый Лондон и встретить там нас.

Но правды про свою болезнь – ни во время съемок Чулпан для модного журнала, ни в больнице – Оля никому не открывает. Не скажешь же при первом знакомстве: “Привет, кстати, у меня тоже был рак”. Хотя иногда героям своих съемок Павлова именно так и говорит. И надо видеть лица этих героев! Оля как раз видит и быстренько фотографирует, добавляя, что рак кончился, а жизнь после него оказалась прекрасна: две дочери и сын, муж, работа и мы – ее подруги, несколько раз в прошлой жизни прошедшие друг мимо друга.

Я знакомлюсь с ней в 2007-м, Чулпан на полгода раньше.

Втроем мы дружим уже двенадцать лет. В современном мире история немыслимая: фотограф, артистка и журналистка. Но нам повезло: жизни наши намертво сцепились в тот период, когда у каждой привычный круг друзей исчез, сам собой растворился. Уходили близкие и не очень: те, кто не был готов слушать душераздирающие рассказы о детях, лежащих в больницах, о героических врачах, их спасающих, о смерти и о любви в четырех больничных стенах. Они уходили, мы оставались. И продолжали дружить. Такой подарок.

Мы родились одна за другой: 1975-й, 1976-й и 1977 год. И иногда спрашиваем друг у друга возраст, чтобы вспомнить, кому сколько лет. На троих у нас десять детей, десять тысяч дел и еще десятки тысяч историй, которые, собственно, и есть наша жизнь. И наша книга.

Олин вклад в эту книгу – фотографии, без которых всё, о чем мы говорим – наша история и история “Подари жизнь”, – было бы непредставимо. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

В 2005-м, кажется, году мы снимали с немцами картину, которая называлась “Любовь в Калининграде”. К большому моему счастью, съемки совпали с концертом Юры Шевчука. Мы после концерта с ним куда-то пришли – не помню: резиденция или роскошный какой-то ресторан. И вдруг к нам в конце ужина подсаживается веселый, напористый человек, говорит: “Чулпан, вы моя любимая актриса, вы мне так нравитесь. А я – кандидат в губернаторы. Вам нравится Калининград? Будьте так добры, запишите ролик в мою поддержку, а я, вы знаете, я очень богат, помогу больным детям, о которых вы так беспокоитесь. По рукам?” Я автоматически киваю, а сама думаю о том, что у нас в больнице совсем нет “Вифенда” – это такой противогрибковый препарат, который мы тогда возили чуть ли не в сумках, потому что в России его не было, а без него дети погибали от осложнений. Говорю ему: “Хорошо, я все сделаю. Но нам нужен «Вифенд». Оплатите?” – “Да, да, да! Оплачу, ну что вы!” Я обращаюсь к немцам, в картине которых снимаюсь, умоляю их помочь. Ко мне тем временем приезжает группа съемочная от этого кандидата в губернаторы, я рассказываю, какой он хороший, как помогает и так далее. Мои немцы, с очередной оказией, привозят “Вифенда” на двадцать тысяч евро. Перезваниваю этому кандидату: “Большое вам спасибо! «Вифенд» приехал. Вы как деньги будете передавать?” – “Какие деньги?” – спрашивает он холодным тоном. Я: “Ну как, мы же с вами договаривались: я записываю ролик, а вы оплачиваете «Вифенд»”. А он: “Вы меня с кем-то путаете! Не было такой истории, никогда не было и быть не могло”. И кладет трубку.

Эти деньги у меня вычитают из гонорара за фильм.

Я думаю: что делать? Может, подать на него в суд? Но подавать в суд – на что? На то, что он непорядочный человек? На то, что он – взрослый мужчина, который дал слово и не сдержал?

Каким-то образом Галя Новичкова узнала об этой истории. И половину денег за “Вифенд” мне отдали силами благотворителей.

Хоть убей не помню, как звали того кандидата. Только помню, что он был очень напористый. ЧУЛПАН ХАМАТОВА

ГОРДЕЕВА: До тебя слово “благотворительность” не то что не было модным, просто практически не существовало в публичном пространстве. А теперь любой большой артист нашей страны считает своим долгом войти в попечительский совет какого-то благотворительного фонда, стать его лицом, помогать, тратя на это время жизни, силы, которые, возможно, пригодились бы в карьере.

ХАМАТОВА: Я бы не переоценивала свой вклад в эту историю, Кать. Я счастлива быть свидетелем того, как после нас, за нами, но много интенсивнее и лучше нас работают молодые ребята.

Дело тут не только в профессии – не так уж и важно, что это именно артисты. Скорее, в человеческой породе: людях, которые дышат с тобой в унисон, которые, как ты, чувствуют, как ты, умирают и воскресают с каждым подопечным фонда. Я отчетливо поняла это, когда была на концерте фонда “Галчонок” и смотрела, что делает Юля Пересильд, попечитель фонда. Она подтянула к себе новых людей, молодых звезд театра и кино, они ночами готовили мероприятие, придумывали, сходили с ума, горели – и сделали что-то потрясающее! Это был праздник совершенно другого уровня вовлеченности в дело всех, кто был по обе стороны сцены. Это – уже новая ступень. И, конечно, круто, что они собрали целую кучу денег. И это тоже объяснимо, и тоже с точки зрения поступательности: люди, общество наше, оно же растет, развивается. И вот уже появляется привычка жертвовать средства или время, если речь идет о волонтерах. Теперь это перестали воспринимать как нечто из ряда вон выходящее: ах, вы волонтёрите в больнице, да вы святая! Нет. Так теперь живут все нормальные люди.

ГОРДЕЕВА: Почти все.

ХАМАТОВА: Хорошо, почти. Но скоро будут – все. А еще я подумала на этом концерте “Галчонка” про преемственность. “Галчонок” – это же фонд, который в самом конце своей жизни придумала Галечка Чаликова. Она вначале “придумала” нас, а потом стала мечтать дальше. И мне захотелось спросить: “Галечка, ты видишь, как далеко мы продвинулись?”

Галина Чаликова впервые пришла в Российскую детскую клиническую больницу в 1989 году. После землетрясения в Спитаке. Тогда в РДКБ привезли самых тяжелых спитакских пострадавших, и Галя пришла к ним в порыве сострадания. Тут же выяснилось: в больнице лежат не только дети из Спитака, со всей страны. И у большинства из них нет ни теплых вещей, ни игрушек, ни нормального жизненного цикла, положенного ребенку. И дети чахнут сразу и от болезни, и от тоски: их давно никто не навещал, давным-давно никто с ними не играл и не говорил по душам; есть такие, кого могли бы вылечить, но в арсенале РДКБ нужного лекарства нет, а у родителей нет денег, чтобы купить его с рук; есть те, чей шанс – переливания крови, но в больницу приходит совсем не много желающих своей кровью делиться. В общем, Галя осталась.