Как всегда, если приедешь в Москву, то начинаешь отчитываться. И первым, перед кем должен держать отчет, был Председатель Совета народных комиссаров, хотя, по правилам, следовало вначале доложиться непосредственному начальнику. Но кто эти правила устанавливает? Тем более, что у меня теперь двойное, если не тройное подчинение. Удобно, между прочем. Если ты подчиняешься сразу и ВЧК, и НКИД, и Наркомату торговли, то не подчинен никому. Шучу. На самом-то деле подчинен всем, но в первую очередь Совнаркому и товарищу Ленину. Посему, оставив в приемной товарища Феликса довольно обширный рапорт о проделанной работе, поспешил в Кремль.

– Владимир Иванович, вас пг’игласили, чтобы вы выступили на заседании Политбюг’о, – неожиданно для меня сообщил Ленин. – Мне кажется, не стоит дважды рассказывать об одном и том же. Потому, о своих паг’рижских делах вы г’асскажете позже.

Про выступление на Политбюро я не знал, но какая разница? Если Ленин считает, что о миллионах графа Игнатьева должно быть известно всему Политбюро, так тому и быть. Но о деньгах, полученных благодаря моему уголовнику и о бриллиантах Блюмкина им знать не стоит. Ленину я бы доверился полностью, а еще Сталину с Дзержинским. Зиновьеву у меня веры нет, Троцкому – тем более.

Владимир Ильич вытащил из жилетного кармана часы, щелкнул крышкой, посмотрел на циферблат:

– До заседания Политбюг’о еще десять минут. Сегодня на повестке дня у нас г’азные вопг’осы, в том числе – что делать с Галицией? Товарищ Чичег’ин говорил, что это ваша идея – признать временную оккупацию Галиции, определить срок вывода наших войск в пять лет. А за пять лет поляки и другие национальности, проживающие на территории области, созреют для создания народной республики. Нам нужен мир с Польшей, но все тог’мозит Львов. Польша не хочет ждать пять лет. Тг’оцкий предлагает вернуть Галицию полякам без всяких условий, Сталин категорически против. Мне бы хотелось услышать ваше мнение.

– Нужно срочно провести референдум по всей территории, – немедленно предложил я. – пусть население само решает, как ему жить дальше.

– Референдум? – не понял Ленин.

– Плебисцит, – подсказал я более привычную форму всенародного голосования. – Львов, прочие города и села на территории Галиции, должны сами решить, как им быть, с кем оставаться: войти ли в состав Польши, или в Советскую Россию? Почему Галиция должна отойти именно к Польше? Из-за того, что она когда-то входила в состав Речи Посполитой? Ну и что? Она и у Габсбургов была, и в составе Российской империи целый год. А может, они хотят стать самостоятельным государством прямо сейчас? К чему нам ждать целых пять лет?

– Интересная мысль, – задумался Владимир Ильич. – Но плебисцит для нас – дело не очень привычное. Но можно провести в Галиции выборы Учредительного собрания. Это и быстрее, и более традиционный способ волеизъявления народа.

Решив блеснуть оригинальным мышлением перед товарищем Лениным, я усмехнулся:

– И совсем необязательно создавать народную республику. Пусть будет конституционная монархия. Почему бы нет? Советская Россия выступает за разнообразие форм собственности, так почему бы нам не выступить и за разнообразие форм государственного устройства – если это выбор народа? – и не поддержать стремление наших соседей стать монархией?

Владимир Ильич изумленно смотрел на меня, а меня, тем временем, несло:

– Может, есть смысл возродить княжество? Чем плохо звучит – Галицко-Волынское конституционное княжество? Глава государства – наследный князь, чья власть ограничена Конституцией и парламентом, лояльным к Советской России. А князя галичане выберут из поляков. Все-таки, основателем Галицко-Волынского княжества является князь Роман Мстиславович, а его мама была дочерью польского короля.

Как звали давно покойную дочь короля, да и имя самого короля я уже подзабыл. Но если понадобится, можно посмотреть в энциклопедии. И национальность-то помню из-за того, что мы на семинаре шутили – мол, ежели, национальность определять по матери, то наши князья – все сплошь греки да половцы, а Юрий Долгорукий, тот вообще англичанин. Правда, тогда получается, что некоторые норвежские, французские и венгерские короли, на самом-то деле русские.

Кажется, товарищ Ленин немного ошалел от услышанного, потому что не заметил, что в кабинет уже дважды заглядывала дама лет сорока, сменившая верного Горбунова на посту личного секретаря Председателя СНК. В третий раз секретарша не выдержала:

– Товарищи, члены Политбюро уже собрались. Лев Давидович начал ругаться.

– Лидия Александг’овна, попг’осите от моего имени извинения у товаг’ищей, явимся через пять минут, – махнул Ленин рукой, а потом, переведя взгляд на меня, спросил: – Владимир Иванович, прошу прощения за нескромный вопг’ос – вы уже узаконили свои отношения с Натальей Андреевной? Насколько я помню ответ на письмо той странной гражданочки из Череповца, то да.

– Увы, – развел я руками, слегка удивившись. – С Натальей Андреевной мы проживаем, так сказать, в фактическом браке. В Париже я обитаю по чужим документам, а в Москву ездим по очереди – то я здесь, а она там, или наоборот.

– Все это решаемо, – отмахнулся Ленин. – Вы можете зарегистрировать брак в Париже, потом переоформить его в нашем ЗАГСе. Вы не хотите взять фамилию супруги? Наверняка графы Комаровские имеют польские корни.

Я думал, что заседание Политбюро пройдет в зале, непосредственно примыкавшем к кабинету Владимира Ильича. Так, вроде бы, писали во всех путеводителях по Кремлю, но Лидия Александровна повела нас вглубь квартиры, где, как оказалось, имелся лифт. Не знал. А я-то сюда пешком поднимался. Чувствовалось, что шахту прорубили недавно, а сама кабинка, хоть и приличная, но не новая. Скорее всего, лифт обустроили уже после ранения Владимира Ильича, чтобы ему было легче подниматься на третий этаж.

Кабинка шла медленно, тросы противно скрипели. Я уж решил, что мы направимся в Грановитую палату, но нет, лифт опустился на первый этаж, где оказался специальный человек в военной форме, открывший двери и попытавшийся подхватить товарища Ленина под локоток, на что Председатель СНК лишь раздраженно отмахнулся.

Выйдя из лифта, мы с Лениным пошли по коридору. Двигались чинно, как подобает главе государства, шествующего в сопровождении высокопоставленного сотрудника, зато секретарь понеслась вперед целеустремленно, как молодая лошадка, перешедшая с шага на рысь, и мы с Владимиром Ильичом невольно поддались ее темпу и ускорили шаг. Народ, попадавшийся навстречу, при виде спешившего вождя мирового пролетариата, невольно шарахался по сторонам, вжимаясь в стены, а потом долго провожал нас испуганным взглядом. Правильно – бегущий по коридору начальник всегда не к добру. Бьюсь об заклад, к вечеру по Москве начнут гулять слухи либо о высадке белых на Красной площади, либо о скорой отмене пайков.

Пробежав по коридору почти галопом, уткнулись в двустворчатую дверь, за которой пряталась узкая, словно гроб, приемная с двумя столами. Один пустой, а за вторым, заваленным бумагами, сидел худосочный мужчина лет сорока в новенькой гимнастерке, но без пояса. Вид, скажем так, неряшливый. Не знаю, чем он здесь занимается, кто такой – не то еще один секретарь, не то дежурный при Политбюро. При виде Ленина, худосочный товарищ вскочил:

– Владимир Ильич, вас ждут.

Товарищ Ленин кивнул, и повернулся к женщине:

– Лидия Александг’овна, а когда выступление товаг’ища Аксенова?

Секретарь, взяв со стола бумажку и, поднеся к глазам, словно клюнув, отозвалась:

– Товарищ Аксенов выступает после доклада Сталина о ситуации в Галиции. Значит, – подняв очи вверх, прикинула женщина, – это будет часа через два, а то и через три, не раньше. И сколько еще товарищ Троцкий будет болтать.