Взяв у девушки карандаш (эта, в отличие от худосочного не возражала) написал на свободной части заявления: «Считаю, что товарища Блока необходимо отпустить на лечение за границу. По моим сведениям, он болен смертельной болезнью. Если тов. Блок умрет в ближайшее время на территории Советской России, то клеветники и завистники России и внутри, и за рубежом, обвинят нас в его смерти. Если Блок останется жив, и за границей присоединится к литераторам, выступающих против Советской власти, то ничего страшного не произойдет. Наша власть крепка, вражеских голосов мы не боимся.

Однако, я предложил бы гр. Блоку избрать себе местом лечения не Финляндию, а иное государство, с которым у нас имеются дипломатические отношения».

Посмотрев на резолюцию, расписался, и остался собой доволен.

Вернувшись на Лубянку, сразу спустился в подвал. И впрямь, все готово. Я сталобладателем нового френча, галифе, хромовых сапог и кожаной куртки, подбитой мехом. Кожаная куртка на чекистах встречается только в фильмах, потому что их и в восемнадцатом-то году было мало, а в двадцатом все кожаное – и куртки, и штаны, и даже фуражки, вообще поотбирали и отправили на фронт.

Более того – мне даже предоставили выбор, какой френч хочу – английский, или французский? Английский очень неплох, но ордена на накладных карманах топорщатся, да и галстук к нему нужен и я выбрал французский – с глухим воротом, с боковыми карманами.

Полюбовавшись на себя в огромное зеркало, прикинул, как прикреплю ордена, забрал свои вещички, и как был, в новом обмундировании пошел к себе.

Пока поднимался на четвертый этаж, встречал народ – и рядовых чекистов, и начальников, с недоумением косившихся на меня. Войдя в свой собственный кабинет, понял, что в новой форме я ни в какой Череповец не поеду. Если даже здесь, на Лубянке, на фоне чекистов, одетых в полувоенную и гражданскую одежду, по здешним меркам выглядевших почти нарядно, мое обмундирование выглядело вызывающе шикарным. Да что говорить, если на заседании Политбюро руководители нашего государства сидели в поношенных френчах и старых костюмах, один лишь Зиновьев, в новом и отглаженном пиджаке, в сорочке с накрахмаленным воротничком, мог соперничать со мной, таким импортным и элегантным. А что будет в губернском городке?

Скажите, кто пойдет на контакт со столичным франтом, приехавшим из Москвы на несколько дней? Френч у меня уже есть, почти новый, и дырки для орденов там уже проткнуты. И шинель у Артузова заберу. Вот, сапоги оставлю, простите. Свои старые перед отъездом кому-то отдал, а отправляться в командировку во французских ботиках, холодновато.

Мне вдруг стало стыдно за свои чемоданы с французским барахлом, которые тащил из Парижа. Буржуин, блин…

Но здраво все взвесил, решил, что в этой жизни случайного ничего не бывает и стыдится нечего. Если всего стыдиться, можно и до маразма дойти, и в Париже, не в «Ротонде» ужинать, а сидеть на вчерашних багетах, да на заплесневевшем сыре. Наоборот, я большой молодец. Дефицитные вещи в нашем деле лишними не бывают. Кое-что оставлю себе, потому что некоторые подарки адресные: ручка для товарища Ленина, трубка для Сталина, а две пары чулок, шоколад и духи собирался в Архангельск послать, Ане Спешиловой. Если самой не пригодится, подарит кому-нибудь, или продаст. Узнать бы еще, как там Витька? Хотел спросить у товарища Сталина, не получилось.

Ну, можно еще чего-то оставить у себя, так сказать, на всякий случай. А еще, как чувствовал, что поеду в Череповец, а иначе на кой было покупать в Париже набивной платок? Скажи кому, что из Франции повезу в Россию павловский платок, засмеют, а я его купил на Монмартре, и не особо дорого. Это для тетушки. Зла я на нее не держу, передам через кого-нибудь.

Часть барахлишка отдам ребятам из Иностранного отдела. Подчиненных я знаю плохо, но нехай Глеб Иванович распределяет по справедливости, а заодно и покажет будущим разведчикам-нелегалам прелести заграничной жизни.

А все остальное пусть забирает Артузов. Иная барышня за шелковые заграничные чулочки, да за духи, много чего полезного для контрразведки сотворит.

До отхода поезда в Вологду оставался целый день и можно заняться работой. Утром заскочил в Борисоглебский переулок, вручил своему заместителю неожиданную премию. Глеб Иванович, если и был удивлен, то вида не показал, сообщив, что он все раздаст, а уж как раздавать – подумает.

Ладно, пусть него голова о выдаче импортного барахла болит потом, а пока он должен доложить своему начальнику – как идут дела с планом создания Восточного отдела?

Я, как кое-кто говорит, в некотором отношении зануда, и перед отъездом во Францию озадачил заместителя – составить план охвата сопредельных государств в наши загребущие сети. С Западом и с Северо-Американскими Соединенными штатами мы более-менее разобрались, Африку отложили на потом, а вот Восток оставался «голым». Глебу Ивановичу следовало определиться – а что мы вообще станем считать Восточным направлением, какие государства следует «охватить» в первую очередь? Понятное дело, что «охватывать» нужно все, но сразу ничего не получится. Умница Бокий сразу определил, что нам придется работать не только в Турции и Иране и в прочих, чужих государствах, но и у себя, в Средней Азии, вроде Бухарского эмира или Хивинского ханства, где советская власть еще только-только установилась, а еще в тех местах, что считаются территорией РСФСР, но имеют определенную специфику, а это и Кавказ, и Башкирия, и Казанская губерния. Еще бы Крым не забыть, хотя он у нас в Европейском отделе числится. Что ж, нужно, чтобы ИНО обобщало и систематизировало работу наших коллег, чтобы мы решали, как это использовать для разведывательной работы.

Мы уже говорили, что самым перспективным направлением у нас является Афганистан, с которым установлены дипломатические отношения и, стало быть, советское посольство требуется увеличить хотя бы на пять, а лучше на десять единиц, из тех товарищей, кто владеет восточными языками. Потрясти Академию наук, пусть подскажут толковых людей. В девятнадцатом году мы немного помогли Афганистану настучать по голове англичанам, но увы, не так сильно, как хотелось бы – кое-какое оружие из Туркестана подкинули, но много дать не могли, самим мало. А афганцы умеют ценить добро. Вот и члены российского посольства, что подчиняются не НКИД, а ИНО ВЧК, начнут потихонечку делать добрые дела, а еще налаживать мостики с ближайшими соседями Афганистана, вроде Индии, еще не расколотой на части, и Ираном. Само собой, что наши планы следует утрясти и с Дзержинским, и с руководством страны. Но, как мне кажется, проблемы с этим не должно быть, кроме финансовой, а с этим… Ну, как говорят – решим вопрос. Кое-что я из своей «заначки» выделю, а там посмотрим. Значит, к моему возвращению из Череповца Бокий должен подобрать кандидатов, а уж инструктировать я стану их сам.

Убедившись, что работа идет, отправился в Главный штаб ВЧК, на Лубянку, где у меня еще оставались дела. Например – забрать у Артура шинель, отдать ему оставшиеся подарки, но вначале нужно зайти к секретарю партячейки, заплатить членские взносы за два месяца.

Нынешний секретарь – товарищ Рогушкин, парень, лет двадцати семи, в выцветшей гимнастерке, не смутившись, принял мои американские денежки в развере двадцати долларов, сделал запись в амбарной книге и придвинул ее мне.

– Распишитесь, – предложил секретарь, ткнув указательным пальцем в соответствующую графу. Кажется, у парня проблемы с ногтями. Какие-то они багровые, словно там не ногти, а раны. Когда я оставил подпись, Рогушкин сказал:

– Как хорошо, что я вас увидел.

– А что такое? – слегка насторожился я. Опять меня собираются исключить из партии из-за неявки на партсобрание или за отсутствие на рабочем месте? Но Рогушкин полез в сейф и вытащил небольшой красный прямоугольник.

– Вот, товарищ Аксенов, ваше удостоверение, что вы избраны делегатом десятого съезда нашей партии.