Странно, но большинство делегатов предпочли бутерброды, а мне захотелось либо супчика, либо каши. В общем, что дадут, то и съем.

– Товарищ Аксенов! – услышал знакомый голос, и скоро я уже обнимал своего самого лучшего друга – Витьку Спешилова.

– А я гляжу – весь такой важный, во френче, с двумя орденами, – восхищался Спешилов. – Поздравляю!

– Вить, пошли есть, а там и поговорим, – предложил я, и мы спустились в столовую.

К нашему удивлению, в столовой был выбор, и мы остановились в некотором раздумье: что брать – борщ со сметаной или куриный суп? А еще картофельное пюре с венскими сосисками или гречневую кашу с котлетой? Я для себя выбрал борщ и гречку, а Спешилов – куриный суп и пюре.

– У меня уже этот борщ – вот где, вместе с гречкой, – рубанул Витюха себе по горлу, показывая, где сидит у него борщ. Я же, напротив, по куре и сосискам не скучал, а вот борщ с котлеткой с удовольствием наверну. В Париже эти блюда редкость, а Спешилов, скорее всего, «наелся» борщами в Галиции.

Усевшись, принялись жевать. Вначале молчали, но потом не выдержали.

– Вот как ты считаешь, кто мощнее? – поинтересовался Витька, сдирая с сосиски шкурку. – Товарищ Троцкий или товарищ Ленин?

Эх, Витька-Витька. Как был ты в восемнадцатом году «троцкистом», так им и остался. Если доживем мы с тобой до тридцать седьмого года, то и сам себя подведешь, да и меня заодно. Хотя, в нынешних условиях, тридцать седьмой год как символ террора может и не состояться, а коли и состоится, так мне еще до него дожить надо.

– Конечно товарищ Ленин, – хмыкнул я, доедая котлету. Вкусная, кстати, гораздо лучше французских.

– Вот и я так думаю. А раньше, когда товарища Троцкого слушал, думал, что он в революции самый главный.

– Скажи-ка лучше, как супруга поживает? – спросил я, желая перевести разговор на другую тему.

Витюха, услышав про супругу, аж расцвел.

– Анечка сейчас со мной. Представляешь, явилась во Львов, не выдержала. Правда, жить приходится в казарме, не очень удобно, но кому-то еще хуже приходится.

– Ну вот, – огорчился я. – Я твоей Анне в Архангельск подарочек посылаю, а она, видите ли, во Львове.

– А что за подарок? – оживился Виктор.

– Так если она во Львове, так там у вас этого добра полно. Духи да чулки.

– Добра-то полно, да стоят они – будь здоров, – вздохнул Виктор. Потом, хитренько посмотрев на меня, спросил. – Володя, а духи-то французские?

– Вить, а ты не спрашивай, так я и врать не стану, – отозвался я фразой, вычитанной у своего любимого писателя. Интересно, откуда он про Францию может знать?

Виктор если и обиделся, то вида не показал.

– Да ладно, можешь не отвечать. Просто я как в Москву приехал, на ваш коммутатор позвонил, хотел с тобой поговорить, а мне ответили – мол, товарищ Аксенов в служебной командировке, в Париже.

Я чуть не выматерился. Допустим, мое пребывание во Франции не такая уж великая тайна, но зачем об этом трепать? Пожалуй, придется составить рапорт на имя Председателя, чтобы он взгрел, как следует телефонистов. А ведь это уже не первый раз, когда выбалтываются вещи, не подлежащие огласке.

– Я ведь почему про товарища Троцкого спрашивал, – сказал вдруг комиссар Спешилов. – У нас с Анечкой ребенок будет. Вот, я и думал, что если родится сын, то назову его Львом, в честь Льва Давидовича. А теперь думаю – а может, в честь товарища Ленина назвать, Владимиром?

А ведь мог бы, лучший друг, назвать сына и в мою честь. Чтобы отомстить, предложил:

– А ты его Владиленом назови. Влад-И- Лен. Сокращенно от имени – Владимир Ильич Ленин. А если девчонка, то Владилена.

Комиссар дивизии задумался, потом тряхнул головой:

– Слушай, а ведь и точно – Владилен, Владилена. И звучит красиво.

– Девочку еще можно Нинель назвать. Тоже Ленин, только в обратную сторону.

– Слушай, здорово! – пришел комиссар в восторг. – Правда, Анечка хочет ребенка Степаном назвать, в честь деда. Слушай, Володя, а давай мы с тобой вместе сядем? У меня свободное место рядом.

Но посидеть рядышком нам с комиссаром не удалось. Только мы уселись, как на сцену выбежал взъерошенный товарищ Каменев, и трагическим голосом сообщил:

– Товарищи делегаты съезда. Должен вам сообщить, что у нас случилось чрезвычайное происшествие. В крепости Кронштадт произошло восстание. Контрреволюционные матросы захватили власть, убили своих командиров и комиссаров. Поэтому, от имени партии большевиков, предлагаю всем желающим записываться добровольцами, чтобы ликвидировать мятежников. Сами знаете, рядом с Петроградом идут бои с белофиннами, любое промедление смерти подобно. Запись проводится в фойе.

Ну ешкин же кот! В моей истории матросы хотели избавиться от «продразверстки», а нынче-то им какого рожна надо?

– Ну что, особоуполномоченный ВЧК, пойдешь в добровольцы записываться? – толкнул меня в бок Спешилов. – Или тебе нужно у товарища Дзержинского отпрашиваться?

– А сам-то ты как считаешь?

– А чего тут считать? – хмыкнул Витька. – Я сам-то пойду, а как иначе? Я уже в восемнадцатом записался, значит, снова пойду. Но ты, если нельзя, то лучше оставайся.

Я посмотрел на своего лучшего друга. Вообще-то, будь я умным человеком, сказал бы ему: «Виктор, прости, но такому большому начальнику, вроде меня, вызываться добровольцем и идти штурмовать укрепрайоны – это глупость». Но так как я умным человеком себя не считаю, то только пожал плечами и сказал:

– Так куда тебя одного-то отпускать? Опять ведь во что-нибудь вляпаешься.

И вот, по меркам будущей эпохи два генерала (дивизионный комиссар Спешилов был бы с одной звездой на погонах, а у меня, как у начальника крупного отдела, их должно быть две, как минимум) отправились записываться в добровольцы. В общем, два придурка, решившие «сбегать на войну».

[1] 717 человек с решающим голосом, и 418 с совещательным.

[2] Наверное, тов. Аксенов имеет в виду резолюцию «Об улучшении положения рабочих и нуждающихся крестьян».

Нет, дорогие мои, не зря Иван Сергеевич говорил, что русский язык – это великий и могучий. И я сегодня лишний раз в этом убедился, выслушав, что было высказано нам со Спешиловым на грузинском и на польском. Фи, ну это же детский лепет. Вот, если бы Сталин с Дзержинским послушали те «рулады», что выдавал наш ротный старшина Казачок на вечернем построении, они бы сразу прониклись. А что бы они сказали, послушав, что говорил наш любимый старший прапорщик провинившемуся бойцу?

М-да, о чем это я? Нет, не о матах. Просто наше со Спешиловым появление возле столика, где составлялись списки добровольцев, отправляющихся на подавление Кронштадтского мятежа (или восстания, но про то мы пока не знаем), не прошло незамеченным со стороны старших товарищей – членов ЦК РКП (б) и делегатов съезда – Феликса Эдмундовича и Иосифа Виссарионовича. Только-только мы с комиссаром вписали свои фамилии и должности, как были отловлены и увлечены в гримерку, где на момент работы съезда развернули временные кабинеты для руководителей партии и правительства. Комиссару шестой дивизии делал «внушение» его непосредственный начальник – член РВС фронта товарищ Сталин, а мне, соответственно, товарищ Дзержинский.

Нет, дорогие мои, полякам и грузинам, пусть они и старые большевики, русскому нелитературному языку еще учиться и учиться. Ну что такое пожелание отправить глупого хлопака (это меня, если кто не понял) в дупу и оторвать ему гральник? Витюха, являвшийся по мнению товарища Сталина «бозишвили» (это я понял), которого нужно каргис траки моутхан (не понял, но догадался по смыслу).

Нет, вру, конечно, и хорохорюсь. Скажите, кому приятно получить разнос от начальника? Поэтому, голос Владимир Ильича, с его легким грассированием, на тот момент показался самым родным и близким в этом мире:

– Товаг’ищи, а что здесь у вас за мелодия на два голоса, да еще и с использованием непаг’ийной лексики?