Товарищ Ленин, появившийся неожиданно, с интересом смотрел, как перед двумя разъяренными членами ЦК стоят, вытянувшись по стойке смирно два делегата съезда, два очень ответственных товарища, занимавших важные должности в РККА и ВЧК.

– Ну-с, товаг’ищ Сталин, в чем пг’овинился этот товарищ красноармеец, или же кг’асный командир? – полюбопытствовал Владимир Ильич. – Как я полагаю, в том же, в чем и Владимир Иванович? Да, товаг’ищ Дзержинский?

– Так точно, Владимир Ильич, – по-военному доложил Дзержинский. – Товарищ Аксенов решил, что он всего-навсего рядовой сотрудник чека, рядовой большевик, который может позволить себе так просто взять и отправиться добровольцем, хотя у него есть очень важные дела, которые никто не сможет выполнить. Я считаю, что это мальчишество и недисциплинированность. Я поставлю вопрос на коллегии о наказании товарища Аксенова. Если у начальника отдела и члена коллегии ВЧК отсутствует выдержка, такого начальника нужно отстранять от должности.

Спешилов с удивлением скосил на меня глаза. Нет, Виктор знал, что я шишка в ВЧК, но вряд ли предполагал, что такая большая.

Вроде, недавно сам был не против, чтобы меня сняли с должности, и перевели в обычные резиденты, но слова Железного Феликса отчего-то резанули по сердцу. Все-таки, хотя и есть в должности начальника свои минусы, но плюсов-то больше.

– То же самое, таварищ Ленин, касается и комиссара шестой дивизии таварища Спэшилова, – кивнул товарищ Сталин на побледневшего Витьку. – Камиссар должен рукавадить и образовывать байцов, доносить до них политическую абстановку, а нэ бегать с винтовкой. Я также паставлю вапрос о понижении в должности товарища Спэшилова. Нэ скрою, у нэго огромные заслуги, но камиссаром дивизии ему быть еще рано.

– Владимир Иванович, – укоризненно посмотрел на меня товарищ Ленин. – Я всегда считал вас выдержанным человеком, а вы сорвались, словно мальчишка.

Мне отчего-то захотелось пошутить: ткнуть пальцем в Витьку, и наябедничать на него – мол, это комиссар во всем виноват. Дескать, предложил мне – мол, давай-ка, товарищ Аксенов, пока начальство не видит, сбегаем быстренько на войну. И вообще, комиссары, они такие – то из концлагеря предлагают сбежать, то в штыковую идти. Глядишь, свел бы все к шутке, но все испортил Спешилов.

– Товарищ Ленин, Владимир Аксенов очень выдержанный человек, – заявил Виктор. – И то, что он решил отправиться добровольцем, характеризует его как настоящего большевика, не боящегося за свое теплое местечко. И я тоже не боюсь понижения в должности. Если товарищ член РВС армии решит снять меня с должности, это его право. Я могу принять роту, взвод, а то и встать в строй как рядовой красноармеец.

Ух, Витюха, как же загнул! Молодчага. Но на душе стало легче, как и тогда, в концлагере, когда мы встали спина к спине. А должность… Так и хрен-то с ней. На Колыму не пошлют, потому что в Париже без меня не обойтись, а быть простым резидентом и не ломать голову о сотне подчиненных и обо всех хитросплетениях внешней разведки – это и лучше. А пусть и на Колыму или на Сахалин. Южная часть острова у японцев, надо бы им немного напакостить. Интересно, Наташка поедет со мной, или нет? Ну, поглядим.

– Мы считаем, что невзирая на наши должности, мы лишь рядовые бойцы революции и рядовые большевики, – заявил и я. – И если делегатов съезда призывают записываться добровольцами, то это не от хорошей жизни и это значит, что воинских частей не хватает, а ситуация в Кронштадте очень тяжелая. Не переломим ситуацию, нам уже и должности не понадобятся. Но странно, если начальники средней руки, вроде нас с товарищем комиссаром, станут увиливать, а простые делегаты съезда отправятся воевать.

– Мысль правилная, – рассек воздух кулаком с зажатой трубкой товарищ Сталин. – Обязателно нужно снять Аксенова с должности и уволить из ВЧК. Но я вас папрашу, товариш Дзержынский, сразу же пазваните мне.

– Согласен, нужно снять товаг’ища Аксенова с должности, – поддержал товарища Сталина Владимир Ильич. – Феликс Эдмундович, не сочтите за труд – как только снимете, то позвоните не только товарищу Сталину, но и мне.

– Обязательно сообщу, – хмуро отозвался Дзержинский. – Но я не говорил о снятии Аксенова с должности, а только об отстранении. Тем более, решение о его отстранении должно выноситься коллегиально.

– Я же говорил, что товаг’ищ Дзержинский так просто Аксенова ни вам, ни мне не отдаст, – хохотнул Владимир Ильич.

– Запретить Аксенову и Спешилову отправляться в Кронштадт?

– Нет, не стоит, – покачал головой Владимир Ильич. – Пусть товарищи орденоносцы едут на подавление восстания. Думаю, мы поручим товарищу Аксенову возглавить особый отряд, из числа самых проверенных коммунистов, а товарищ Спешилов поедет при нем комиссаром.

Мне бы обидеться, что ко мне, такому проверенному товарищу, приставляют комиссара, но не стал. Все-таки, и к Чапаеву комиссар был приставлен, и к самому Фрунзе, а мне уж и подавно не стоит вякать. Потому, я решил озаботится провиантом и вооружением. Оружие нам должны были привезти прямо к поезду, а с продовольствием обещали что-нибудь «изыскать». Ага, знаю я эти «изыскания». Не дожидаясь, пока нам кто-то выдаст пайки, мы совершили «налет» на продовольственные запасы столовой партсъезда, реквизировав самое нужное – хлебушек, из расчета по две буханки на человека (ладно, вру, по четыре), колбаса (палка на троих) и по две банки мясных консервов. Может, даже и лишка, но кто знает, сколько мы до Питера ехать станем? По идее, должны ехать ночь, но может топливо закончится, вода в котле вытечет. Нет, лучше с запасом. До Петрограда доедем, а там стребуем паек с товарища Зиновьева. Витюха еще предлагал забрать черную икру, но я не стал – пованивает, зато обнаружил четыре ящика с шоколадом. Заведующий столовой что-то проверещал – мол, шоколад для особых делегатов, вроде членов ЦК, но товарищ из Иркутска (кстати, кузнец), назначенный каптенармусом, продемонстрировал ему пролетарский кулак, и зав умолк.

Надеюсь, остающиеся делегаты уже поели, а нет, так пусть идут ужинать в городские столовые, или в рестораны, а нам нужнее. Я по восемнадцатому году помню, что значит везти толпу голодных мужиков подавлять восстание. Я же и до противника не доживу, съедят по дороге. Меня съедят, а комиссаром закусят. А Виктора жалко – вон, какой красавец в долгополой шинели с «разговорами», в буденовке, да еще и при шашке с маузером. Маузер, кстати, у него с серебряной пластинкой, за взятие Львова. Мне даже завидно стало. Может, потеребить кого-нить из военных, чтобы и мне что-то наградное выдали? Можно шашку, я бы ее на стенку повесил.

В восьми вагонах разместилось триста добровольцев из числа делегатов съезда, а еще пулеметная рота, в составе тридцати человек, при шести «Максимах». Кажется, рота полного состава должна иметь не то восемьдесят, не то девяносто бойцов, и пулеметов не меньше двенадцати, но где же их взять-то? В этом двадцать первом году гражданская война еще не закончилась.

Зато ящиками с боеприпасами к пулеметам забито аж два купе, но кто же их, такие тяжеленные, таскать-то станет? Видимо, придется по примеру революционных матросов обматывать себя пулеметными лентами – и красиво, и польза. Оружие и впрямь подвезли – «мосинка» с примкнутым штыком, по два десятка патронов и по две гранаты. Винтовки бы пристрелять, но ни времени уже не было, ни смысла. Вряд ли нам придется вести перестрелку, а стрелять мои «добровольцы» уже не научатся. Скорее всего, произойдет артобстрел фортов, а потом штурм. Конечно, предварительно постреляем, но при атаке и от хорошего-то стрелка толку мало, а уж тем более по противнику, укрывавшемуся за стенами. Как-нибудь добежим, а там придется в штыки.

При воспоминании о штыковой атаке меня передернуло. Сам пережил в этом теле две рукопашные (ту, что случилась с Володькой не помню), хорошего мало. А в Кронштадте матросы, в основной своей массе, вкусившие все «прелести» гражданской войны. Сколько моих добровольцев переживет рукопашную, если половину составляют гражданские люди?