А вот плохие новости гласили, что экономическая и политическая обстановка в Советском Союзе выглядела совершенно безнадёжной. Доклад Спинакера всего лишь подтвердил это и обрисовал её в ещё более мрачном свете. Андрей Ильич Нармонов был в отчаянном положении, у него исчезала свобода манёвра, не было времени, новых идей, его покидали союзники. Спинакер писал, что Нармонов слишком увлекался болтовнёй по национальному вопросу и одновременно старался укрепить свои позиции в аппарате безопасности — МВД, КГБ и армии — для того, чтобы силой оружия удержать империю от распада. Однако военные, по сообщению Спинакера, проявляли недовольство как такой задачей, так и тем, насколько неуверенно Нармонов пытается её осуществить.

Ещё со времён Ленина велись разговоры относительно роли советской армии и её политических целей. В этом не было ничего нового. В конце тридцатых годов Сталин железной рукой провёл чистку своего офицерского корпуса; по общему мнению, маршал Тухачевский не представлял никакой политической опасности, это было всего лишь ещё одним проявлением болезненной паранойи Сталина. Хрущёв проделал то же самое в конце пятидесятых годов, хотя и без массовых репрессий; на это его толкнуло желание сберечь средства на танках, положившись на ядерное оружие. И Нармонов уволил в отставку немало генералов и полковников. Им двигало стремление сократить расходы на военные нужды. Однако на этот раз уменьшение военных расходов сопровождалось обновлением политической жизни. Впервые в стране появилась настоящая политическая оппозиция, и дело заключалось в том, что армия владела вооружённой мощью. В качестве противовеса этому на протяжении поколений в КГБ существовало Третье главное управление — оно состояло из офицеров государственной безопасности в военных мундирах. Им вменялось в обязанность следить за армией и контролировать происходящие в ней процессы. Но теперь Третье главное управление представляло собой лишь тень того, чем оно было в прошлом. Военные убедили Нармонова устранить его в качестве предварительного условия на пути к своей цели — созданию подлинно профессиональной армии, преданной стране и подчиняющейся конституции.

Историки любят писать, что эпоха, в которой они живут, является переходной. На этот раз они оказались правы, подумал Джек. Если сейчас не эпоха перемен, трудно представить себе, что же тогда она собой представляет. Что касается Советов, то они оказались между двумя политическими и экономическими системами, в состоянии неустойчивого равновесия, ещё не приняв окончательного решения, куда им повернуть. Ввиду этого политическая ситуация в стране стала опасно уязвимой для… чего? — спросил себя Джек.

Да для чего угодно.

Спинакер сообщал, что на Нармонова оказывают давление, чтобы заставить его заключить сделку с военными, которые входили в политическое движение «Вперёд к прошлому». Нармонов утратил контроль над положением в стране, и существует опасность, предупреждал он, что Советский Союз снова превратится в полувоенную диктатуру.

— Он утверждает, что беседует с глазу на глаз с Андреем Ильичом, — напомнила Мэри Пэт. — Трудно представить себе более надёжный источник развединформации.

— И это тоже верно, — согласился Джек. — Тревожное положение, правда?

— Меня не так беспокоит, что они вернутся к правлению марксистов… Куда более опасно…

— Да, я знаю. Куда опаснее гражданская война. — Гражданская война в стране, где находится тридцать тысяч ядерных боеголовок. Весёленькое дело.

— Мы старались предоставить Нармонову свободу действий. Если наш агент прав, такая политика может оказаться ошибочной.

— А что думает Эд?

— Он согласен со мной. Мы верим Кадышеву. Ведь я завербовала его. Мы с Эдом читали каждое его сообщение. Он поставляет надёжную информацию. Кадышев умён, проницателен, занимает отличное положение и обладает немалым мужеством. Разве когда-нибудь он давал нам неверные сведения?

— Насколько я помню — нет, — ответил Джек.

— И я тоже не помню этого.

Райан откинулся на спинку кресла.

— Бог мой, как мне нравятся такие простые загадки… Не знаю, что и сказать, Мэри Пэт. Я встречался с Нармоновым… он хитрый, изворотливый, крутой сукин сын. У него лоб, как у медного китайского богдыхана. — Джек сделал паузу. А вот о тебе самом нельзя этого сказать, парень, подумал он.

— У всех нас есть слабости. Даже медный лоб может оказаться недостаточно твёрдым. — Миссис Фоули улыбнулась. — Извини за сомнительную метафору. Люди устают. Стресс, напряжение, долгие часы в седле. Действительность подкашивает всех нас. Иначе зачем мне уходить в отпуск? Беременность — отличный предлог для меня. Заниматься младенцем — отнюдь не пикник, но зато я проведу месяц далеко от Лэнгли, буду жить настоящей жизнью вместо того, чем мы занимаемся здесь каждый день. Это одно из преимуществ женщин над мужчинами, док. Вы, мужики, не можете прервать свою деятельность подобно нам. Возможно, в этом и заключается проблема Андрея Ильича. К кому он может обратиться за советом? У кого попросить помощи? Он стоит во главе государства долгое время. Сейчас он столкнулся с постоянно ухудшающейся ситуацией, устал, чувствует себя одиноким. Именно об этом сообщает нам Спинакер, и все подтверждается фактами.

— Если не считать того, что больше никто не говорил нам об этом.

— Но это наш лучший агент, получающий информацию из первоисточника.

— Что и подтверждает круговой характер нашей дискуссии, Мэри Пэт.

— Джек, я изложила тебе свою точку зрения о сообщении, которое мы получили.

— Совершенно верно, мадам. — Райан положил документ на стол.

— Ну и что ты им скажешь? — «Им» значило верхнему эшелону исполнительной власти — Фаулеру, Эллиот, Талботу.

— Думаю, соглашусь с твоей оценкой. Меня она не совсем устраивает, но контраргументов нет. К тому же когда я в прошлый раз не согласился с твоими заключениями, то оказался не прав.

— Знаешь, Джек, ты очень хороший босс.

— А ты очень хорошо умеешь меня успокаивать.

— У всех нас бывают тяжкие дни, — сказала миссис Фоули, с трудом поднимаясь на ноги. — Попытаюсь вернуться к себе в кабинет.

Джек тоже встал, поспешив открыть ей дверь.

— Когда наступит время?

Мэри Пэт улыбнулась ему.

— Тридцать первого октября — канун Дня всех святых, но я вечно запаздываю, и они всегда рождаются большими.

— Береги себя. — Джек посмотрел ей вслед и отправился к директору.

— Вам следует познакомиться вот с этим.

— Нармонов? Слышал, поступило новое сообщение от Спинакера.

— Совершенно верно, сэр.

— Кто будет готовить доклад?

— Я займусь этим сам, — ответил Джек. — Но прежде мне хотелось бы кое-что проверить.

— У меня встреча завтра. Надеюсь, к этому времени всё будет готово.

— Закончу сегодня вечером.

— Отлично. Спасибо, Джек.

Уже в середине первой четверти матча Гюнтер понял, что операцию нужно проводить здесь. Стадион вмещал шестьдесят две тысячи семьсот двадцать посетителей. Кроме того, по его мнению, ещё тысяча продавцов бутербродов и напитков. Матч, на котором они присутствовали, не был особенно важным, однако Боку стало ясно, что американцы относятся к своему футболу не менее серьёзно, чем европейцы. Вокруг сидело удивительно много посетителей с раскрашенными лицами — в цвета местной команды, конечно. Некоторые вообще разделись до пояса, обнажив разрисованную на манер футболок грудь. На теле красовались огромные номера, принятые в американском футболе. С перил верхних ярусов свешивались лозунги, призывающие к победе. На поле стояли женщины, победительницы конкурсов красоты и танцев. Они дружно размахивали руками, когда игра приостанавливалась, и знаками предлагали зрителям издавать крики, ободряющие команды. Бок впервые увидел и странный вид одобрения, называемый «волной».

Помимо всего прочего Бок понял, каким авторитетом здесь пользуется телевидение. Огромная шумная толпа без всяких возражений принимала перерывы в игре, во время которых компания Эй-би-си передавала рекламу. Подобное взбунтовало бы самую цивилизованную аудиторию европейских футбольных болельщиков. Более того, с помощью телевидения руководили игрой! Телевизионные камеры следили даже за действиями судей на игровом поле. Один из членов судейской коллегии — его показал ему Расселл — просматривал видеозаписи каждого момента матча и принимал решение относительно правильности действий судей на поле. А для того чтобы контролировать действия этого судьи, над трибунами были установлены два гигантских телевизионных экрана, на которых повторялись в записи игровые эпизоды. Если бы что-нибудь вроде этого попробовали в Европе, с каждого футбольного матча уносили бы мёртвых судей и болельщиков. Сочетание буйного энтузиазма и цивилизованного поведения казалось Боку невероятным. Сама игра была не очень интересной, хотя он заметил, что Расселлу она нравится. Ожесточённая свирепость американского футбола то и дело перемежалась продолжительными периодами бездействия. Вспышки гнева и драки между игроками проходили без заметных последствий, потому что на каждом игроке было надето столько защитного снаряжения, что причинить ему вред можно было лишь с помощью пистолета. А какими огромными были американские футболисты! Вряд ли на поле находился атлет весом меньше ста килограммов. С первого взгляда их можно было назвать неуклюжими и нескладными, однако почти все демонстрировали скорость и ловкость, в которые просто было трудно поверить. И всё-таки правила игры казались Боку непостижимыми. Впрочем, он никогда не проявлял интереса к спортивным состязаниям. В юности он играл в футбол, но это было очень давно.