– Да, сколько воды-то утекло. – Тот хмуро посмотрел в иллюминатор, поежился, тяжело вздохнул. – А еще сколько осталось-то.
– Да, сыро, как в пизде, – заметил Мочегон, оскалился, фыркнул, радостно заржал, случайно столкнулся взглядом с Нинти и мастерски включил дурака. – Пардон, мадам, пардон. Я хотел сказать, в вульве. У вас разве не так? А, многоуважаемый маршал? – И он издевательски кивнул сонному Энлилю. – Скажите, ваше благородие.
Конечно же, сонному, – от Междуречья до Магана[54] не ближний свет. Особенно на гравикаре – на планетоидах-то уж и забыли, когда летали, горючего нет. Вернее, есть конечно, но с гулькин хрен. Поди-ка попроси его у жадины Шамаша…
– А пошел бы ты. Туда, где сыро, – достойно отстоял честь дамы Энлиль, почмокал, засопел, поерзал в кресле и снова захрапел во все завертки, благо гравикару было еще тащиться и тащиться.
Под теллуриевым крылом проплывало безрадостное: болото, трясина, затопленные поля, разлившиеся реки, не знающие берегов. Ведь кажется, уже сколько лет прошло с того чертова Потопа, а голубая планета все пребывала в бледном виде. Точнее, в мокром. Так что приходилось биться за каждую пядь земли, заниматься ирригацией, осушением болот, дренажировать притоки рек, строить дамбы и рыть каналы. Хорошо еще, что имелся опыт[55], да и каждый – лулу ли, ануннак ли, – показал себя гуманоидом с большой буквы. Вот, к примеру, Птах-Исимуд. Потеряв все – активы и дворцы, он не пал духом, не скис, не предался черной постыдной меланхолии – нет, нашел в себе силы обмануть судьбу и всецело ударился в работу. А с его-то связями, настойчивостью и хваткой. Вскоре в массах уже сложили о нем гимн:
От Исимуда не отставал и Нинурта, о нем в массах пели:
Тот, как истый посвященный, шума не любил, а потому без всяких там песен вывел сорт зерна с тройными хромосомами, дал лулу ярмо, быков и плуг и окультурил клубневые растения. Попутно он собрал Совет Богов, стал там главным, то есть первым среди равных, и навел теллуриевый порядок по теллуриевому же принципу: диктум – фактум[56]. В массах, как Тот ни противился, все же пели, правда, вполголоса:
Гравикар тем временем сбросил скорость, плавно снизился, вздрогнул и завис – прибыли. Внизу лежал Центральный командно-указательный Маганский комплекс, но боже мой, святая богородица, в каком же виде! Мягко говоря, в плачевном. Грани Укура[57] и двух прочих пирамид потускнели, антенны были смыты водой, Сфинкс, жалобно выглядывающий из-под грязевого покрывала, утратил позолоту, краску и рога. И все это на фоне болота, трясины, стоячей, угрюмо-мутной воды. М-да.
– Нельзя ли пониже? – скомандовал Тот. Шамаш посмотрел на Орла, и гравикар послушно пошел вниз, прессуя подушку пси-поля. – Теперь десять градусов на север, – опять подал голос Тот, и все сразу поняли его – машина направлялась к Сфинксу. Гигантскому, высеченному из камня монстру, запечатлевшему в своих чертах образ Ана. Великого ануннака, живейшего из живых. Мудрейшего, достойнейшего, не ведающего страха. Если бы не он тогда на звездолете… Да и вообще…
– О, учитель, – глянул в смотровое стекло Тот, встал, понурился, отвесил поклон. – О, великий…
– Ты гля, Утес в натуре, – прослезились уже вмазавшиеся Красноглаз и Мочегон. – Ну, сука, бля, тринопля.
– Папо, папо, – тоже прослезилась Нинти, всхлипнула и резко обозначила свой статус. – Твоя маленькая дочка помнит о тебе. И любит…
– Так же, как и твой сынок с внучком, – радуясь, что Энлиль спит, с живостью поднялся Энки, с видом великомученика вздохнул и шваркнул по плечу Гибила, плотно общающегося с бражкой. – Положь, сволочь, флягу и вставай. Теперь кончай скалиться и кланяйся давай. Да не мне, придурок, не мне. Деду своему легендарному кланяйся…
– Ой батюшки, ну и чудо-юдо, – глянула в иллюминар Анту. – Господи, страх-то какой. Видел бы покойник Ан, он бы не стерпел, не допустил. Кремень был, надежа, скала. Ну вот как эта, только без крылов…
– Эх, хорошо лежит, – одобрил Исимуд, вытащил пси-сенсорный бинокль и принялся осматривать окрестность на предмет деструкционных изменений. – Да, поймистый был, хваткий ануннак. Очень удивительно, что не хербей… Так, эрозия… Гм, коррозия… Да нет, думаю, ничего страшного, необратимых изменений не наблюдаю.
– О, учитель… О, великий, – вытер скупую слезу Тот, сел, мрачно посмотрел на рулевого. – В Гелиополь давай. Трогай.
Глухо заурчал мотор, пискнули генераторы пси-поля, плавно ушел вниз, на мгновение застыл и полетел назад каменный Ан. А впереди в полнейшем безобразии уже виднелась могучая река – своенравная, полноводная, давно забывшая про берега. Совершенно распоясавшийся, немерено разлившийся Нил. Где луга с непугаными антилопами, аромат акаций и птичьи трели. Теперь – только мутная вода, торжествующее скопище пернатых да рулады мириад лягушек. Край гармонии, неги и красоты после Потопа превратился в болото.
Гравикар между тем выполнил маневр, развернулся, сбросил скорость и застыл, внизу лежал Гелиополь. Город-храм, город-сад, город-солнце. Вернее, то, что от него осталось. Стихия погуляла здесь от всей души, разрушив большинство зданий и укутав руины толстым слоем наносов. Словно грязным саваном.
– Да, – Тот прищурился на экран обзора, горестно вздохнул и ощутил потерянность в душе – все, все к чертовой матери, все муркоту под хвост, столько труда пропало даром. Не осталось ничего – ни храма Ана, ни Библиотеки, ни Обсерватории, ни бань, ни водопровода, ни лабазов, ни зернохранилищ, ни садов. И его, Тота, дом, двухэтажный, с колоннами, из армированного кирпича, тоже стал грудой мусора, похороненной под грязью. Эх…
