– Знаешь, стажер, я много чего видел, полметагалактики прошел. Был на Астероиде Вампиров, проваливался в Черную дыру, ходил в психическую атаку под режущим псилазерным огнем, – мрачно отзывался Кобельборз, почесывался, судорожно бил хвостом. – Но такой сраной цивилизации, как ваша, нигде, даже на дне Вселенной, не видал. Гуманоиды двуногие, мать вашу, хомо сапиенсы гребаные… Так, говоришь, газеток-то свежих положил? Молодец, соображаешь, хоть в дороге почитаю. И вот еще что, стажер. Что-то мне совсем не нравится этот черный с Ориона. Как бишь его? А, Гирд. Он и эта сука, то есть самка блондинка, отзывающаяся на кличку Верка. Что-то в них не то. Не то, стажер, не то. Ладно, бог даст, прилетим – разберемся. По полной программе, как положено, со всей строгостью, как учили. Ты понял меня, стажер, понял? Ну ладно, давай лапу, кобель, я надеюсь на тебя. Очень крепко надеюсь…

Кобельборз вздохнул, выругался, залез в ящик и отдал себя в руки грузчиков, уже как следует нагретых предусмотрительным Небабой. Нагретых грамотно, коротким энергичным монологом:

– Мужчины, не дай-то вам бог. Если что не так, найду…

А дела на втором этаже Пулково-I шли себе своим чередом: великодушно скомандовали на посадку, начался великий шмон, копание в белье и постепенное подтягивание к магазину дьюти-фри. Любимое отечество здесь было в своем репертуаре, любимом же, ликероводочном. А цены, как и в прошлый раз, такие, что Бродов даже крякнул от удивления. Впрочем, удивлялся он недолго – подъехал автобус, забрал народ и быстренько перекантовал на летное поле. К внушительному, не вызывающему дурных эмоций аэробусу. Здесь их уже ждали с нетерпением пограничники, стюардессы и энергичная дама в штатском. Взгляд, нижние конечности и броская фигура были у нее как у самки блондинки Верки.

И вот, наконец, свершилось – массы поднялись внутрь, расселись по местам, пристегнули ремни. И Бродов словно увидел забытый, но знакомый сон – рявкнули могуче турбины, «Илюшин» взял старт и помчался по летному серому полю. Дружно рванули за корму елки лесополосы, шасси резиново отбарабанило марш прощания, моторы выдали на-гора всю мощь. И пассажиры, невзирая на заложенные уши, вздохнули с облегчением – ура, взлетели. Обстановка сразу сделалась непринужденной, теплой и дружественной. Если что – так все товарищи по несчастью. А тут еще стюардессы выкатили тележки, уставленные емкостями с горячительным, хоть и за бешеную цену, как в последний раз, но с гарантией не левым, не паленым, голимо фирменным. Народ денег не жалел, брал – впереди еще предстояла мягкая посадка. В общем, скоро в самолете стало жутко весело – шум, гам, смех, шатания по салону. Сразу же со всей отчетливостью выяснилось, что пришелец Гирд и инопланетянин Кнорр жалуют не только черную квачу, но и земное виски с черным лейблом[96]. Девушки и Серафим компанию поддержали, да еще как, обеими руками. Вернее, взяли в коллектив и уже не отпускали горького пьяницу Джонни Уокера. С шутками, песнями и заигрываниями без пряников взял зеленый змий туристов под свое крыло. Впрочем, не всех, Бродов вообще не пил, хмурился, думал о своем, Небаба был не в духе и думал о Кобельборзе: «И как же он там, сердечный, в багажном-то отсеке. Без мундира, без штанов, в одном только ошейнике, среди залежей барахла». Еще в голове у Семена крутился стих сообразно настроению:

А полет между тем, хвала Аллаху, продолжался – в иллюминаторе тянулись облака, по салону ползал зеленый змий, стюардессы начали нести харчи в путешествующие массы. Так что Бродов побаловался минералкой, съел аэрофлотовский обед и, глянув сквозь стекло на пену под фюзеляжем, мгновенно по-спецназовски заснул. Приснилось ему как всегда – башня, мерное коловращение и женский певучий голос. Волнующий голос Дорны. Господи, где она сейчас…

Проснулся Бродов от рева моторов – аэробус заходил на посадку. Горело сигнальное табло, облака в иллюминаторе рассеялись, внизу, под брюхом самолета, поблескивая, проплывало море – ленивое, изумрудное, вальяжное, напоминающее шелковое одеяло. Момент был самый волнительный: пассажиры притихли, стюардессы сели, даже Кнорр заткнулся, бросил выпендреж, что-то ему сделалось не до анекдотов. Похоже, побледневшие губы его шептали: «Господи, спаси, сохрани и не выдай. Сделай так, чтобы количество наших взлетов всегда равнялось сумме наших посадок».

Его десситский бог был в хорошем настроении, да и наши летчики не подкачали – самолет плавно снизился, прокатился на шасси и, ревя турбинами, благополучно замер. Ура, долетели. Вот она, заграница-то, вот она, Африка. Вот он, Черный континент. И началась обыденная послепосадочная суета – возвращение багажа, заполнение бумажек, прохождение перед ликами таможенных орлов, донельзя вальяжных, до невозможности усатых, масляно посматривающих своими грозными очами. Только не для всех.

– Командир, подойди, – услышал Бродов в мобильнике хриплый голос Небабы, отправившегося за Кобельборзом.

Данила подошел. Потомственный Костегрыз, Заслуженный Кишкотряс, он же Старший Лицензированный Терьер лежал на дне своего ящика очень тихо. Язык его вывалился, глаза закатились, из пасти обильно пузырилась кровавая пена. Казалось, что он более мертв, чем жив. Весьма отчетливо казалось.

– Так, – Бродов помрачнел, прищурился, потрогал киноцефала. – Жив. Но, похоже, плох. И не скажу, что это морская болезнь.

– Я, командир, тоже. Глянь, – перешел на шепот Небаба, быстро посмотрел по сторонам и зашуршал газетой. – Вот, у кобелька под лапой лежало. Под передней. Правой.

В газету было завернуто странное существо: змеиное туловище, перепончатые крылья, когтистые лапы на манер голубиных. И длинные, бороздчатые передние зубы, похоже, ядовитые – гадюки отдыхают. Да, странное такое летучее существо, к тому же полураздавленное, все в розовой слизи. А уж вонючее-то…

– А еще говорят, рожденный ползать летать не может, такую мать, – Бродов посмотрел, выругался, вытащил мобильник. – Сима, брось все. Иди сюда.

Внутри него будто лопнула пружина, все сразу встало на свои места, приняло форму, сделалось конкретным и определенным. Миссия провалена, секретность тоже, где-то даже не утечка – полноводная река. А значит, надо валить, заметать следы, корректировать легенду и держаться своих. Тех своих, с которыми делить нечего.

Тем временем подтянулся встревоженный Серафим.

– Ну, бля, – заглянул он в ящик, сплюнул, помолчал, понюхал существо. – Вот сука. Слышал о таком, но еще не видел. Это репто-мутанто-вульгарис малый, ядовитый, как сто гадюк. Летающий мементо море. Странно, и почему это наш начальник еще жив? Гм, странно, очень странно. А ведь…

– Значит, так, – буркнул Бродов, засопел и начал упаковывать существо в газету. – Нас кто-то сдал со всеми потрохами, а потому нужно экстренно сваливать. А по пути определить барбоса к врачу, чем черт не шутит, может, и выживет. Держаться друг друга, фиксировать тылы, не растягивать колонну и нюх не терять. Лично у меня нет доверия ни к Гирду, ни к Кнорру, ни к барышням из органов. У них своя компания, у нас своя. Ферштейн?

«Да что уж тут непонятного-то», – Потрошитель вздохнул, Кобельборз промолчал, Небаба же задумчиво погладил череп:

– Так, значит, бывают еще эти мутанты и большие? Да… Ну что, взяли? Эх, ухнем.

Вдвоем с Серафимом они подняли Кобельборза и, словно в саркофаге, потащили на досмотр. Вот, извольте видеть, паспорт, вот сертификат, вот мульки от вакцины, да не от какой-нибудь – от «Супердефендер-3». А тихий такой лежит потому, что в полете укачало. Не привык, знаете ли, к аэрофлоту, все больше к будке да к цепи. К тому же сонный он, на наркоте, вот и сомлел с устатку да от перелета[98]. Который, трижды хвала Аллаху, прошел так славно и благополучно.