Апофеоза дух николаевских уставов достигает в «Уставе для управления армиями в мирное и военное время» (1846). Напрасно искать в нем обязанностей главнокомандующего, подобных описанным в петровском уставе; от генералов уже не требовали «великого искусства и храбрости», наводящих страх на врагов и располагающих к доверию подчиненных. В мирное время главнокомандующему полагалось охранять в армии порядок, повиновение и чинопочитание во всей их строгости (§ 36), требовать от войск совершенной исправности в обучении, в оружии, в амуниции и в обозе (§ 38), а также иметь особенное попечение о сокращении расходов и изыскивать способы к выгоднейшему содержанию армии (§ 48). Очевидно, что как только командиры и начальники начинают заботиться о сокращении расходов на содержание армии, она перестает быть армией, обращаясь в худо ли, хорошо ли вооруженное сборище, не представляющее, впрочем, опасности для неприятеля, во всем уподобившись щедринскому богатырю.

Собственно, за это же самое главнокомандующий ответствовал в военное время. Венчает его обязанности безобразнейшая фраза, от которой за версту тянет канцелярией: «Попечение об устройстве армии во всех отношениях и выгоднейшее (опять это выгоднейшее, как на рынке. – С. З.), сколь возможно, употребление для успеха военных действий вверенных главнокомандующему войск составляет существенную обязанность его в военное время» [160, с. 29]. Существенную, но не единственную! Аналогично, все начальники, включая артиллерийских и инженерных, более обязаны были печься о снабжении и укомплектовании, чем о действительном руководстве войсками на войне. Сослагательное наклонение, какое-то торгашеское попечение о выгодах, вкупе с отсутствием упоминания о победах объясняет, почему надеяться на победу в Восточной войне мы попросту не могли по уставу. И опять, война на страницах устава ведется будто бы в безвоздушном пространстве – само слово «неприятель» почти не встречается.

Не столько превосходству англичан и французов в нарезном оружии, что убедительно показал А. А. Керсновский, мы были обязаны поражением, сколько нашей бюрократизированной военной машине, утратившей суворовский глазомер. Вообще для всех воинских уставов николаевского царствования характерно следующее: механика военной службы разработана в деталях, а духа войны и победы нет!

Достаточно характерно, что о курсе военной администрации, который читался в 1853 г. в Академии Генерального штаба, говорили, что «эта совершенно новая наука составляет, так сказать, душу войска (курсив мой. – С. З.)» [61, с. 1]. Таким образом, душу войска перед самым началом Восточной войны полагали не в генералах и командующих, а в организации тыла; именно этими вопросами занималась военная администрация. Суровая реальность выставила неудовлетворительную оценку этим воззрениям. «Сила рутины такова, – заметил М. И. Драгомиров, – что ее могут побороть только кровавые и унизительные неудачи» [88, с. 8].

Но даже и неудачи бывают не в силах полностью сокрушить засилье доктринерства, которое всегда найдет оправдание своим умозрительным построениям. Милютинская военная реформа не только не устранила полувековое преобладание в высшем командовании мирного канцелярско-строевого духа над воинским, но фактически усугубила ситуацию – утверждался дух канцелярско-административный. «Положение о полевом управлении войск в военное время» (1868), отменившее «Устав для управления армиями в мирное и военное время», только добавило масла в огонь, установив, очевидно, из «экономических» соображений, что в мирное время на полном штате содержатся только полки и дивизии, которые сводятся в отряды, корпуса и армии исключительно в военное время. Пагубность такого подхода очевидна: войска и начальники, не узнавшие друг друга за годы совместной службы, не могли рассчитывать на боевую спайку и взаимное доверие; в Русско-турецкую войну (1877–1878) начальникам приходилось его покупать под пулями, подчас безоглядно рискуя головой. Административная мысль никак не могла дойти до осознания факта, что в духовном теле армии целое не есть простая сумма составляющих его частей.

Ограниченные николаевские служаки-строевики вытеснялись просвещенными учеными-генштабистами, основательно проштудировавшими курс военной администрации явно в ущерб стратегии. Если обязанности главнокомандующего в «Положении» уместились на 13 страницах, причем уже традиционно минуя его обязанности в сражении, то многотрудные обязанности интенданта едва втиснулись в 14,5 страниц. Соответственно глава «О полевом артиллерийском управлении» (8 страниц) идет после главы «О полевом интендантском управлении армии». Налицо явная деградация значимости службы «бога войны» даже по сравнению с аналогичным николаевским уставом. Там если обязанности начальника артиллерии и располагались после обязанностей генерал-полицеймейстера (!), но все же обязанности интенданта излагались в самую последнюю очередь.

Нельзя не вспомнить в этой связи предостережение фельдмаршала А. И. Барятинского, высказанного им в письме Александру II: «Боевой дух армии необходимо исчезнет, если административное начало, только содействующее, начнет преобладать над началом, составляющим честь и славу воинской службы» [94, т. 2, с. 194]. Это предостережение сбылось в Русско-турецкую войну, выразившись в неумении нашего высшего командования распорядиться силами на театре военных действий, в результате чего на ключевых пунктах русские войска почти всегда оказывались в численном меньшинстве при общем превосходстве в силах. Воспитание генералитета на уставах и положениях, приведенных выше, фактически зашло в тупик: при всем обилии при Главной квартире «мирны́х главнокомандующих», по выражению суворовского духа генерала В. В. Вяземского, среди них невозможно было найти желающих командовать дивизией, как о том свидетельствовал А. А. Игнатьев.

С этой поры можно отметить общую закономерность – талантливые вожди армии выдвигались у нас только в пору военной страды, прозябая, подобно М. Д. Скобелеву, на вторых и третьих ролях в мирное время. Таким образом, именно для наших генералов было справедливо наблюдение русского историка А. К. Пузыревского: «Глубокие истинные начала боевой подготовки войск, насажденные в нашей армии ее гениальным основателем, а затем развитые великими полководцами времен императрицы Екатерины II, исчезли почти бесследно. Дух боевой отваги постепенно у нас понижался» [138, с. 66, 74].

И все же проигранная война не прошла бесследно, как, главным образом, не прошли бесследно и Великие реформы. Уже с 1859 года в войсках повеяло новым духом. Вышли «Правила для обучения гимнастике в войсках» (1859) и в дополнение к «Правилам для стрельбы в цель» «Правила для обучения употреблению в бою штыка» (1861), предназначенные уже не только для войск гвардии и Гренадерского корпуса, но для всей армии. Только артиллеристы удержали «Устав строевой пешей артиллерии службы» (1859), от которого за версту тянет плац-парадным духом николаевского времени.

Демократизация общества, высвободившая огромный резерв творческой активности, сказалась и на уставном творчестве. В 1862 году появился один из лучших и интереснейших уставов о строевой пехотной службе, представляющий собой разительный контраст с аналогичными детищами николаевской эпохи. Его первая часть «Школа рекрутская» начиналась с изложения шести- и трехмесячной программ, рассчитанных на подготовку одиночного бойца соответственно в мирное и военное время. Подчеркнем: именно бойца, поскольку в уставе указывалось, что целью освоения программ является выработка у солдата необходимых умений для действия в бою, а не на строевом плацу.

Туркестанский солдат

Достижению этой цели подчинялось все. Программы хоть и начинали как прежде со «словесности», имеющей предметом заучивание основных молитв, имен и титулов членов Императорской фамилии и собственных начальников, но с третьей недели переходили к гимнастике, причем особо предупреждали, видимо, для искоренения рецидивов прежнего фрунтового рвения, «отнюдь не делать из стойки особого предмета обучения» [62, с. 5]. Гимнастике обучали до конца трехмесячного срока обучения, постепенно усложняя упражнения, сообщая им большую военно-прикладную направленность. На третьей неделе новобранцу выдавали ружье и учили им фехтовать ежедневно. С этого же времени начинали учить стрельбе, а с третьего месяца – стрельбе боевыми патронами «по возможности чаще», причем за раз рекомендовали выпускать не менее пяти патронов. С этого же времени начинали упражнения на глазомер.