Взобравшись на ледяной холм, они долго смотрели вслед удалявшейся флотилии.

Ни одной вести о плавании не дойдет к ним до возвращения первого судна…

На рассвете третьего дня с «Альбатроса» увидели неподвижные вершины мачт четырех судов нашего флота. Они, очевидно, не могли продвигаться дальше. Громадные ледяные поля отделяли наше судно от них. В конце концов, пришлось и «Альбатросу» лечь в дрейф, так как лед сплошной стеной окружил нас.

В переднем трюме, где собрались все свободные от вахты, было тепло и уютно, и, казалось, ничто не говорило о нашем отчаянном положении. В тумане дыма, при тусклом свете ламп, с трудом можно было различить лица людей, сидевших с трубками вокруг печки. Сверху нависали длинные палубные брусья, увешанные одеждой и сапогами. Вдоль стен тянулся длинный ряд деревянных скамеек.

Вошел вахтенный, совсем продрогший, несмотря на шубу и теплые меховые сапоги. Взяв чайник, он стал жадно пить прямо из носика. Затем подошел к печке и остановился, растирая озябшие руки перед огнем. Наконец, он окликнул лежавших на скамейках.

— Жалко беспокоить вас, бездельников, но часы пробили две склянки, и Джими Гайнес должен итти на палубу.

Названный приподнялся, снял с гвоздя сапоги и стал натягивать их. Остальная смена последовала за ним. Все оделись и неторопливо выбрались наверх.

Прежняя смена пришла, отряхивая снег и срывая с бород ледяные сосульки. Они сбросили на скамейки шапки, расстегнули шубы и подсели поближе к печке. Завязался новый разговор.

— Нечего унывать, братцы, — заговорил Петер, — такие неудачи нередки. Несколько лет назад я плавал на «Виргинии», и нам с месяц пришлось простоять в Вайте-Бай и в порту св. Джона, где лед долго не пропускал. Все уже думали, что мы погибли. — Он закурил трубку и продолжал: — Что желудок был пуст, это никого так не огорчало, как то, что вышел весь табак. Три недели нам пришлось курить старый чай.

Петер сильно затянулся, как бы подтверждая, что не может быть большего удовольствия, чем трубка, во время тяжелого плавания…

Густой черный дым, уже валивший из трубы машинного отделения, показывал, что судно скоро начнет бороться со льдом. И, действительно, скоро открылся решетчатый люк с капитанского мостика.

— Все на палубу! — раздалась команда.

Люди вскочили. В один момент трубки были погашены, шубы и сапоги надеты, и, застегиваясь на ходу, все уже толпились у выхода.

Ледяные глыбы тесно сжимали пароход. «Альбатрос» был беспомощен, пока лед отделял его от свободных каналов между ледяными полями. По приказанию шкипера, при помощи длинных шестов под ледяные глыбы были подведены боченки с порохом и, после взрыва, две сотни людей длинными кирками и ганшпугами стали отбрасывать в стороны куски разрыхленного льда и сдвигать их в воду. Экипаж дружно работал, пока, наконец, ледяной мост, образовавшийся между судном и каналом, не был разрушен.

Судно двинулось. Радостные крики приветствовали успех. Теперь мы шли между стенами пловучего льда, избегая встреч с ним, но, если на пути все же оказывался лед, люди, бежавшие по обе стороны судна, ломали и отбрасывали его. Когда мы далеко прошли по свободному от льда каналу, помощь людей стала лишней, и они вернулись на пароход.

Через пять дней мы увидели пароходы «Гранд-Лэк» и «Рэнджер». Первый догонял нас, второй был впереди. Он бросил якорь, не дойдя до Функс-Айленд, и был окружен стенами льда.

Сильный напор льдин повредил железную обивку его носа, и в толстой обшивке доски были сдвинуты с места. Положение судна было тяжелое: появилась течь. Поверх наскоро сбитых досок была уложена импровизированная настилка — железная дверь машинного отделения. Но течь не прекращалась, и насосы не справлялись с водой. Нос судна высоко поднялся, и судну грозила гибель. Шкипер нашел выход:

— Вытащите все масло и тридцать мешков сухарей, — приказал он.

Лопатами кочегаров наложили слой масла, толщиной с фут, на досчатую обшивку; перегородка, сделанная судовым плотником, с внутренней стороны была покрыта таким же слоем, а весь промежуток заполнен вдолбленным в масло черным хлебом.

«Рэнджер» продолжал свой путь с помощью набухавшего черствого хлеба, пока, наконец, насосы не оказались одни в силах осушать трюм.

«Гранд-Лэк» с трудом высвободился от льдин и тоже, наконец, вышел в свободный канал, тянувшийся далеко вперед, прямо к ледяным полям, где расположились стада тюленей. «Альбатрос» пришел туда первым. Остальных, за исключением «Гранд-Лэк», не было даже видно.

Шкипер, уверенный уже в удачном исходе охоты, вошел в каюту.

— «Белые шкурки» как раз там, где им надо быть. Курс взят верно, и мы хорошо поохотимся. Славно угадали! Тюлени никогда не бывают на одном месте в течение двух сезонов подряд. По крайней мере, в моей жизни этого никогда не случалось. Я помню одну ловлю, когда мы искали их на Белл-Айле, южнее широты Галифакса. Самым счастливым судном тогда оказался старый «Кайт». Он не смог пробраться за более сильными судами на север, поплыл в сторону и совершенно неожиданно наткнулся на большое стадо. Оно оказалось гораздо южнее, чем все ожидали, и суденышко быстро нагрузилось. Старичок «Кайт» поохотился лучше всех нас, о нем много говорили в тот сезон.

Задолго до рассвета люди, вооруженные баграми и охотничьими ножами, оставили пароход и разошлись далеко вокруг. Ледяные поля были занесены снегом. Тонкий лед, затянувший поверхность каналов, и толстые ледяные пласты, — все сравнялось в одну непрерывную снежную поверхность. Это затрудняло путь и делало его особенно опасным. Если бы охотник ступил на такой обманчивый лед, он сразу пошел бы ко дну в своей громоздкой одежде и тяжелых сапогах. Люди шли осторожно, гуськом, пробуя крепость льда острогами и медленно подвигаясь к стаду тюленей, кричавших вдали,

К рассвету началась охота. Длинные багры, заостренные на концах, задвигались, убивая хнычущих белых детенышей. С убитых тюленей, не давая им замерзнуть, сейчас же снимали шкурки, затем несколькими ловкими ударами отделяли от туши слой жира. По шесть шкурок связывалось вместе, и связки стаскивались к главной куче. Над кучами шкур ставились сигнальные флажки.

После полудня сели отдохнуть и, покончив со свининой и черствым хлебом, закурили трубки. Петер не упустил случая поболтать со мной. Он говорил об опасности тонкого льда, занесенного снегом, о риске прыжков с льдины на льдину, если они движутся в разных направлениях, и, наконец, о самой грозной опасности для тюленебоев — весенних бурях и штормах, которые бывают даже в марте. Потом он рассказал, как десять лет тому назад «Гренландия» не могла из-за такого шторма продвинуться вперед, чтобы забрать свой экипаж, высадившийся для охоты. Люди были оставлены на произвол судьбы, и погибло сорок семь человек. Брат Петера разделся и, привязав к поясу промасленную одежду, поплыл через канал. Ему посчастливилось: он достиг другой стороны и был подобран судном.

Петер рассказал случай из своей охотничьей жизни, — как он однажды, провалившись в воду, чуть было не замерз и спасся только тем, что сунул свои окоченевшие руки и ноги в труп еще теплого, только что убитого тюленя,

К вечеру мороз легким мостом сковал канал, и подул ветер. Надо было ждать шторма. Дозорный на мачте едва мог различить в снежном вихре неясные фигуры возвращавшихся охотников. Наконец, все столпились вдоль борта со спинами, покрытыми снежной пылью, с бородами, обросшими сосульками.

Новая смена вышла навстречу для переноски шкур. Работа по уборке их продолжалась до полуночи при свете факелов. Замерзшие шкуры грузились на палубу, а оттуда перебрасывались в трюм. Люди с тяжелыми ношами переходили от под'емного крана к люкам. Наконец, работа окончилась. Но жизнь парохода еще не скоро затихла.