Я не могу разбить эту пластинку. О матушка, в одиночку я не могу разбить эту пластинку!

Случилось невероятное! Рауль отпрянул, но вынужден был смотреть в лицо действительности. Его сотрясала частая дрожь, порождаемая нервными спазмами. В ночном небе вяло и угрюмо развевались на ветру красные, голубые и желтые флаги цирка. Сверху на него смотрели невероятно толстая женщина, скелет, уроды без рук и ног. И в их взглядах были та же ужасная ненависть и угроза насилия, которые они символизировали в реальной жизни. Рауль слышал, как Роджер пытается вытащить нож из своей груди.

— Не умирай, Роджер! Держись, Роджер! — закричал Рауль.

Они лежали рядом, на теплой траве, слегка присыпанной ароматными опилками. Сквозь широкие створки главной палатки цирка, что развевались на ветру, словно кожаные крылья какого-то доисторического монстра, Рауль видел под самым куполом специальный аппарат, в котором каждый вечер Дейрдре небесной птичкой взмывала вверх. Ее имя не выходило у него из головы. Ему вовсе не хотелось умирать. Он желал Дейрдре больше всего на свете.

— Роджер, ты слышишь меня? Роджер?

Роджер нашел в себе силы кивнуть головой. Лицо его стало почти неузнаваемым от боли.

Рауль вгляделся в это лицо: черты его заострились, морщины обозначились резче. На нем проступила сильная бледность. Оно стало вызывающе красивым. Глубоко посаженные глаза, казалось, еще более потемнели. Губы были надменно изогнуты. Обозначился высокий лоб. И все это — в обрамлении длинных прядей черных волос. Видеть Роджера таким было все равно что смотреть в зеркало на свои собственные предсмертные муки.

— Кто это сделал? — Рауль сделал нечеловеческое усилие и приник помертвевшими губами к уху Роджера. — Один из этих уродов? Циклоп? Или Лал?..

— Я… я… — сквозь рыдания произнес Роджер. — Я не видел. Темнота. Кругом темнота. Что-то белое, стремительное…

Он хрипло дышал.

— Не умирай, Роджер!

— Ты только о себе и думаешь! — со свистом пробормотал Роджер. — Только о себе!

— О чем мне еще думать? Ты должен понимать мои чувства! О себе думаю!.. А что должен был бы чувствовать на моем месте любой другой? Отторгнута вторая половина привычного тела, души и всей жизни, ампутирована нога, оторвана рука! А ты говоришь, что я думаю только о себе… О Боже!

Звуки каллиопы замерли, растворяясь в ночном воздухе. Карлик Мэтьюс, который практиковался в игре на этом инструменте, подбежал к ним, обогнув палатку.

— Роджер, Рауль… Что случилось?

— Быстрее зови врача! Как можно скорее! — скороговоркой выпалил Рауль. — Роджер сильно пострадал. Его кто-то изувечил!

Карлик с криками бросился бежать, словно юркая мышь. Казалось, он отсутствовал не меньше часа, но вернулся с врачом. Тот склонился над Роджером и разорвал на его щуплой влажной груди голубую рубашку с блестками.

Рауль плотно прикрыл глаза.

— Доктор! Он умер?

— Почти, — отвечал врач. — Я не в силах ему помочь.

— Кое-что вы можете сделать, — шепотом произнес Рауль.

Он протянул руки, вцепился в халат врача, словно это могло помочь ему преодолеть страх.

— Достаньте свой скальпель! — попросил Рауль.

— Нет, — ответил врач. — Нет условий для соблюдения антисептики.

— Да, да… Умоляю, разъедините нас! Воспользуйтесь скальпелем, пока еще не поздно! Освободите меня от него! Я хочу жить! Пожалуйста!..

Вновь раздались звуки каллиопы: напряженные, шипящие и хриплые. Страшные лики смотрели с высоты цирка вниз. Из-под опущенных век Рауля показались слезы.

— Пожалуйста… Какой смысл умирать нам обоим?

Врач потянулся за черным чемоданчиком с инструментами. Лики наверху не стали отворачиваться, когда он разорвал одежду на братьях — сиамских близнецах — и обнажил худые спины Рауля и Роджера. Врач ввел им под кожу большую дозу обезболивающего препарата, чтобы подействовало наверняка. Затем принялся трудиться над тонкой прослойкой кожи и мышц, которая соединяла тела Рауля и Роджера. А они жили так, неотделимо друг от друга, уже в течение двадцати семи лет, с самого дня рождения.

Когда врач сделал первый надрез, Роджер не произнес ни звука, а Рауль вскрикнул.

В течение многих дней его мучила лихорадка. Постель под ним была влажной от пота. Рауль вскрикивал и оглядывался через плечо, чтобы перекинуться несколькими словами с Роджером… Но Роджера там не было! Роджера там уже никогда больше не будет!

Роджер находился у него за спиной в течение двадцати семи лет. Они вместе ходили, вместе падали. Вместе любили или недолюбливали что-то. Один был эхом другого, его зеркалом. Хотя отражение каждого из них в этом зеркале не всегда полностью совпадало.

Прижимаясь спиной друг к другу, они вместе противостояли окружающему миру. Теперь же у Рауля появилось такое чувство, будто он утратил какую-то защиту, словно черепаха, лишившаяся своего панциря. Или улитка, потерявшая раковину. Ему не на кого было опереться, чтобы ощутить, что кто-то оберегает его сзади. Теперь мир окружал его со всех сторон, тылы лишились прикрытия.

— Дейрдре!

В лихорадочном полусне он выкрикивал ее имя и однажды наконец увидел ее склоненной над постелью. Темные волосы девушки были собраны на затылке в тугой блестящий узел. На память приходили ее выступления под куполом цирка, когда она, одетая в облегающий костюм, бессчетное количество раз кувыркалась там, ухватившись за прочные канаты.

— Я люблю тебя, Рауль. Роджер умер. Цирк отправляется в Сиэтл. Ты сможешь нас догнать, когда поправишься. Я люблю тебя, Рауль.

— Дейрдре, не уезжай с ними!

Проходили недели. Часто он лежал без сна до рассвета, думая, что Роджер рядом, связанный с ним неразрывными узами.

— Роджер?

В ответ — тишина. Долгая и тягучая. Потом Рауль оборачивался и начинал плакать. За спиной у него был вакуум. Нужно научиться никогда не оглядываться.

Он не мог вспомнить, сколько месяцев провел на грани жизни и смерти. Боль, страх преследовали его, и он заново рождался в тишине, один — один вместо двух, — так что приходилось заново начинать жизнь.

Рауль пытался припомнить лицо или фигуру убийцы, но был не в силах. Он мучительно перебирал в памяти события дней, предшествовавших убийству: то, как Роджер оскорблял других неполноценных, несчастных уродов, попавших в цирк, его решительный отказ ладить с кем бы то ни было, даже с ним самим, Раулем… Он вздрогнул. Несчастные ненавидели Роджера, несмотря на то что сам Рауль ладил с ними. И эти люди требовали, чтобы цирк навсегда избавился от сиамских близнецов!

Что же, их больше там не было. Один лег в землю. Второй прикован к постели. Рауль лежал и рассуждал о будущем. Если ему удастся вернуться в цирк, он станет выслеживать убийцу. Он станет жить с ним одной жизнью, видеться с отцом Дэном, владельцем цирка, снова будет целовать Дейрдре. И разберется с этими несчастными, будет внимательно вглядываться в их лица, пытаясь определить, кто из них совершил преступление. Он никому не скажет, что не видел лица убийцы в темноте ночи. Пусть убийца помучится, пытаясь догадаться, известно ли Раулю больше, чем он сам говорит!

Были сумерки — жаркий летний вечер. Рауль задыхался от удушливой вони, исходившей от животных цирка. Он тяжело и неторопливо ступал по траве, окрашенной светом заката. Непривычно было передвигаться одному, свободно, не оглядываясь постоянно назад, чтобы убедиться, что Роджер от него не отстает.

В небе загорелась первая вечерняя звезда. Впервые в жизни Рауль понял, что на него никто не обращает внимания! Ведь прежде, стоило появиться ему с Роджером, как вокруг них собирались толпы, где угодно и в любое время. А теперь люди смотрели лишь на завлекательную рекламу, порой страшноватую. К тому же Рауль заметил — и при этом у него екнуло сердце, — что рекламный холст, на котором были изображены они с Роджером, давно исчез. Между холстами образовалось пустое пространство — будто зуб выдернули из самой середины. Раулю очень не понравилось это неожиданно пренебрежительное отношение к их былой известности. Но одновременно его охватило новое ощущение обретенной индивидуальности.