Он затравленно осмотрел небольшую комнату. Кто-то порылся в чемоданах, нашел старый снимок и, вырезав лицо, наклеил его на маленький алтарь. Никаких записок и предупреждений. Фигурок было вполне достаточно. В el Dia de Muerte такие доски продавались на каждом рынке. Но их не оставляли на постелях друзей — даже ради шутки. Безмолвная комната смотрела на Роби пустыми глазницами черепа. Ему стало холодно. Холодно до тошноты. Он начал дрожать.

Раздался тихий стук. Роби встал и прислушался. Потом сделал глубокий вдох, открыл дверь и выглянул в коридор.

— Сеньор! — донесся свистящий шепот.

От старого Томаса разило потом и вином.

— У меня к вам неотложное дело.

— Я устал и хочу спать.

Томас посмотрел на кровать и указал дрожащим пальцем на пластилиновые фигурки:

— Мне надо поговорить с вами по этому поводу, сеньор. Я недавно проходил по коридору и видел того человека, который принес в вашу комнату этот маленький сюрприз. Я подумал, что вам будет интересно услышать его имя.

Роби недоуменно заморгал и спросил:

— Вы видели его лицо?

— Это был не мужчина. К вам приходила женщина.

— Женщина?

— Да, сеньорита Целия. Я видел ее собственными глазами.

— Ступайте лучше домой. Я замерз, а вы просто пьяны…

— Она не заметила меня. В ее руках была эта доска. Она вошла в ваш номер и задержалась там на несколько минут. Эй-эй, сеньор! Вам плохо?

Роби покачнулся и закрыл глаза:

— Да, мне нехорошо.

— Сеньор, я вижу эту девушку с вами каждый день. У нас в Мексике не принято, чтобы женщина ходила по улицам с посторонним мужчиной или встречалась с ним наедине. Вчера сеньора Ликоне, которая делает сладости и сахарные черепа, сказала мне: «Ох уж эта Целия! Она просто сошла с ума! Пришла ко мне и попросила написать на одном из черепов американское имя — Роби». Я и думать об этом забыл, но тут услышал, что вас ранили на фиесте. А когда я увидел ее с доской и фигурками, мне стало не по себе. Вот почему, сеньор, я решил рассказать вам про Целию.

Роби со стоном опустился на пол, прижимая к груди перевязанную руку.

— Вы не могли бы отвести меня к сеньоре Ликоне?

— Конечно, могу.

— Я хочу расспросить ее о сахарном черепе.

— Ладно.

Старый Томас облизал сухие губы. Его темное лицо выглядело черным пятном, на котором сияли безумные глаза.

— А знаете, почему мне это показалось странным? Потому что до вас тут был другой американец…

— Другой?

— Посидите еще немного. Вы очень бледны и слабы. Да, сеньор, другой американец. Он жил в этом отеле год назад и тоже гулял с сеньоритой по улицам. Я видел, как они выходили из отеля рука об руку…

— Целия… — тихо прошептал Роби Киббер. — Неужели Целия?

— А однажды ночью этот американец пропал!

— Да-да, я знаю.

— И Целия притворялась, что удивлена и опечалена его исчезновением. О, эти женщины! Как они хитры! Но мы-то видели, как она перетаскивала к себе чемоданы американца!

— Почему же вы не сообщили об этом в полицию? — с изумлением спросил Роби.

— А зачем, сеньор? Американец исчез. Возможно, он уехал в свои Штаты. О-о! Так вы считаете, что его убили? Неужели все так плохо? Я ведь заподозрил Целию, когда над вами стали сгущаться тучи. И смотрите, как все сходится! Она вцепилась в вас, как в того американца. Подкинула вам сахарный череп. Принесла фигурки и доску. И еще вас ранили сегодня на фиесте. А ведь это уже серьезно! Вот почему я к вам пришел. Так вы хотите свидеться с сеньорой Ликоне?

— Да. Отведите меня к ней.

— Она живет неподалеку.

Они шли по улице мимо мастерской гробовщика. Даже в этот поздний час оттуда раздавались стук молотка и деловитое пение пилы. Через открытую дверь было видно, как двое мужчин выполняли свою нелегкую работу.

Целия, думал Роби. Ласковая Целия с такими нежными и добрыми глазами. Почему она решилась на это? Может, девушка влюбилась в Дугласа, а тот, нарушив мексиканские обычаи, поступил с ней вульгарно и грубо? И тогда она убила его в порыве ненависти и отчаяния. Говорят, что в Мексике такое происходит часто. Здесь убивают быстро и без слов, недолюбливая тщательные планы и медленный яд. Удар, и секундой позже горькое раскаяние. Кинжал или пистолет — надежно, быстро и навсегда.

Неужели Дуглас мог нанести тебе такую жгучую обиду? Быть может, он просто хотел удержать тебя и поцеловать? Или Мак-Клар не понравился твоей родне? Ну да! Твоя репутация пострадала, потому что люди видели вас вместе. Обычное дело для американцев, но не для тебя. И поэтому ты убила Дугласа — из мести и от безысходной любви. Убила и унесла из номера его чемоданы. Все выглядело так, будто он уехал. А на самом деле ты заманила парня в катакомбы и оставила там его бездыханное голое тело. Возможно, ты спускалась туда не раз и смеялась над останками Мак-Клара. Какой кошмар! Какая бессердечность! Но потом приехал я, и ты угрозами пыталась заставить меня убраться обратно в Штаты. Откуда тебе было знать, что я такой упрямый…

— Вот сюда, сеньор.

Они свернули на темную аллею. В бездонной пропасти неба мерцали холодные звезды. Где-то в долине завыла собака. А рядом плакала гитара, роняя слезы кристально чистых аккордов. И чей-то голос пел грустную песню.

— Скажите, Томас, еще далеко?

— Уже близко, сеньор. Действительно близко.

Ах, Целия, подумал Роби, поднимаясь на холм. Тебе не удалось скрыть от меня его тело. Ты так и не нашла надежных людей, которые могли бы вытащить Мак-Клара из катакомб и похоронить на окраине города. Или, возможно, тебе не хотелось, чтобы Дугласа уносили оттуда. Неужели ты играешь со мной в какую-то хитрую игру? Неужели ты хотела, чтобы я нашел убитого Мак-Клара?

Луна казалась бельмом мертвеца, который смотрел с небес на пустую землю. Двое мужчин поднимались по широкой улице, и их тени двигались перед ними. Старик свернул к строению, контуры которого были очень знакомыми. На ограде у ворот трепетали знамена и ленты.

— Это арена, Томас? Арена для корриды?

— Да, тут проходят бои быков.

— Неужели сеньора Ликоне живет где-то здесь?

— У нее нет своего дома. Она ютится под трибуной и там же делает сладости типа сахарных черепов и маленьких розовых трупов. Нам сюда.

Они вышли на безмолвную арену, освещенную лунным светом. Белый песок казался водой, покрытой рябью. Ряды пустых скамеек выглядели как круги на стенках огромной воронки.

— Как вы себя чувствуете, сеньор?

— Не очень хорошо. Меня утомил этот долгий подъем.

— Взгляните сюда! — воскликнул Томас, указывая на черный узел, который лежал на песке. — Смотрите, кто-то оставил здесь снаряжение тореадора.

На алой накидке лежали черные туфли, маленький берет и тускло блестевшая шпага.

— Да, кто-то забыл свои вещи, — сказал Роби и встревоженно осмотрелся.

Томас сел на корточки, поднял берет и с любовью расправил его рукой.

— Просто стыдно забывать такое добро. А вы когда-нибудь видели настоящую корриду?

— Несколько раз, но она мне не понравилась.

— Вы американец, сеньор.

Томас надел берет на голову и встал перед Роби. Его тело выпрямилось. Он опустил руки и гордо спросил:

— Как я выгляжу, мистер?

— Очень хорошо. Но, может быть, вы отведете меня к сеньоре Ликоне…

— Значит, я не произвел на вас впечатления?

— Нет, вы действительно выглядите прекрасно, однако…

— А вы знаете, что когда-то, много лет назад, я был лучшим тореадором Мексики?

— Не сомневаюсь в этом, но мне…

— Прошу вас, сеньор, послушайте старика.

Его фигура отбрасывала длинную тень, и Томас казался очень высоким и сильным. Он перестал сутулиться. Его мышцы расслабились, подбородок поднялся вверх, и в старческих глазах засиял молодой задорный огонь.

— Однажды я сражался здесь с тремя быками, — сказал он. — В один и тот же день! Людей на трибунах было битком, до самого неба. Когда я закончил последний бой, у быков отрезали уши и отдали их мне. А люди бросали на арену шляпы, перчатки и кошельки. Это походило на дождь. И это был дождь моей славы!