— Три часа, сынок! Ешь скорее и ложись. Тебе не холодно?

— Нет, папа.

Я поставил компот на стол и с удовольствием забрался под теплое одеяло.

— Что же ты видел во сне? — поинтересовался отец, улыбнувшись мне.

— Не помню, — сказал я уклончиво. Я стеснялся сказать ему, что так боюсь Абакумова.

Отец потушил лампу и тоже лег.

— Ты не бойся, Коленька! — сказал он ласково.

И у меня действительно прошел весь страх. Я не любил, когда выл ветер, мела поземка или метель. Но сейчас было совсем тихо — штиль, — только трещал всю ночь лед под домом. Вроде кто-то рубил сухие дрова. Или стрелял из ружья, совсем рядом.

Утром, когда я проснулся, отец уже сделал утренние наблюдения и растопил печь. Над столом ярко горела висячая лампа. На низком шкафчике стоял приемник и передатчик «Рейд» с запасом радиоламп.

Каждый день в условленное время отец выходил в эфир и подолгу звал:

— Плато! Плато! Я — Ледник, я — Ледник!

Но радиосвязь не ладилась, мешали какие-то электрические помехи. Очень редко, когда он мог пробиться на полярную станцию, сколько ни стучи телеграфным ключом позывные. Мы слышали лучше.

— Погода чудесная, Николай! — сказал довольным тоном отец. — Хотя давление падает. Температура воздуха— минус двадцать. Видимость отличная. Полный штиль. Пойдешь мне помогать?

— Буду помогать! — радостно отозвался я, кончая одеваться. Обычно я с утра должен был заниматься.

Мы напились кофе со сгущенным молоком, съели яичницу с салом и по куску копченого медвежьего окорока. Я быстро помыл посуду, стер со стола, и мы вышли. На отце был меховой комбинезон, оленьи унты, эскимосские рукавицы и, несмотря на мороз, синий берет. А я надел валенки, пыжиковую шубу и такую же шапку. Звезды светили необычайно, даже для этих мест, ярко. Луна зашла, но и света звезд хватало. Все-таки почему-то чувствовалось, что утро. На сердце было бодро и хорошо.

— Осталось всего три недели до восхода солнца! — весело сообщил мне отец.

— И два дня еще жить на леднике, да? — сказал я в тон ему.

— Да. Завтра Ермак заберет нас. Тебе надоело здесь?

— На плато лучше, — неопределенно заметил я. Отец рассмеялся и потрепал меня по плечу. Он был в хорошем настроении. Несколько раз он полной грудью вдохнул в себя морозный воздух. Ледник был засыпан снегом, и мы вдвоем с отцом протоптали на нем дорожку к папиной «лаборатории».

Это была подземная — вернее, подснежная — научная ледяная лаборатория, а фактически — глубокий шурф на ледоразделе. Его вырыли еще в октябре. Над шурфом разбили палатку, чтобы не занесло снегом, провели электричество. А чтобы палатку не унесло ветром, ее всю завалили ледяными глыбами. На дне шурфа пробили в толще льда несколько коротеньких коридоров.

Отец включил электричество и, подняв люк, стал спускаться по крутой, выбитой во льду лестнице, ступени которой были густо посыпаны золой.

Я легко опустился вслед за отцом.

При свете электрических ламп стены подснежного зала сверкали и переливались, как алмазные. И опять меня охватило ощущение нереальности происходящего, как будто я перенесся в волшебную сказку, и удивило, что отец не видел в этом ничего особенного и просто работал.

На ледяных столах были расставлены самописцы, микроскоп и всякие приборы. Некоторые из них сконструировал сам отец.

Приборы смутно отражались в ледяных сводах, как в старинном зеркале.

— Папа, это вы такой большой зал выдолбили? — спросил я.

— Нет. Здесь оказалась трещина, полое пространство. Мы только придали ему форму. — И отец стал осматривать самописцы.

Мне здесь очень нравилось. Настоящий Аладдинов дворец! И в этом дворце доктор географических наук Черкасов изучал строение, движение ледника, температурный режим скоплений наземного льда, его влияние на климат…

Отец рассказывал мне, что в ледниках законсервированы резервы вод нашей планеты в тридцать миллионов кубических километров! Расположенные на площади в шестнадцать миллионов квадратных километров ледники оказывают огромнейшее влияние на климат земного шара. Кажется, я уже упоминал, что, если бы весь этот запас льда растопить, уровень мирового океана поднялся бы на семьдесят метров!..

Я любил наблюдать, как отец работает. Он взял кусочек льда и долго шлифовал его на листе наждачной бумаги, пока он не стал совсем тонким и прозрачным.

Этот ледяной срез отец положил на предметное стекло микроскопа и, рассмотрев, что-то записал в тетрадь.

— Дай посмотреть!.. — прошептал я, почему-то волнуясь.

Отец охотно пустил меня к микроскопу и стал что-то объяснять. Я с восторгом смотрел в окуляр, прищурив один глаз. Но я больше любовался. Может, я был еще мал, а может, по-иному подходил к «тайнам материи», как выражалась Ангелина Ефимовна.

С этими кусочками льда отец производил много всяких операций, понятных и непонятных. Самым мучительным, по-моему, было определение физических свойств льда, для чего приходилось проводить его гидростатическое взвешивание в керосине. Руки мерзли, особенно болезненным было прикосновение к металлическим частям приборов. У отца из-за этого всегда немного опухали суставы пальцев.

Поработав часа четыре в ледяной пещере, мы вылезали наверх. Там ждала другая работа. Для нее отец забирал с собой длинные рейки и вехи, треноги для приборов, всякую измерительную аппаратуру. Потом проводил часовое метеорологическое наблюдение, и мы шли варить обед и заниматься по программе седьмого класса. Отец был доволен моими успехами в учебе, я тоже.

После обеда мы немного отдыхали, а потом приступали к очередной попытке связаться со станцией. Так было и в этот день. Отец заранее включил радиоприемник и настроил его на волну станции. Когда раздался сигнал вызова, он вскочил с постели в одних носках (на полу был иней) и быстро надел наушники. Я сидел на горячей лежанке и с интересом смотрел на отца.

Я сразу по его лицу понял: что-то случилось. Он очень побледнел. Потом он долго кричал: «Я — Ледник! Я—Ледник!» — но так и не смог им ничего сказать.

— Что случилось, папа? — спросил я. Отец растерянно снял наушники:

— Ермак три дня назад вылетел в Магадан, но не прибыл туда. Ведутся поиски.

Мы долго сидели в молчании, подавленные недоброй вестью.

— Неужели он погиб, папа? — чуть не плача, сказал я.

Отец покачал головой;

— Будем надеяться на лучшее. Он мог попасть в пургу. Мог обледенеть вертолет, могло что-нибудь сломаться в моторе, и Ермак теперь ждет помощи в тундре… или в горах.

Отец долго о чем-то думал, вопросительно посматривая на меня, потом вздохнул и поднялся:

— Нам с тобой придется идти на лыжах к плато. Километров шестьдесят будет, если не больше. Дойдешь, Николай?

— В один день?

— Возьмем спальные мешки и заночуем по дороге. Костер разведем… Ты сын путешественника и ученого и сам будущий путешественник и ученый — надо привыкать. Что ж, давай одеваться!

Я не знал, что папа выбрал за меня мое будущее, но не стал спорить попусту.

Мы тщательно оделись: шерстяное белье, меховая одежда, штормовые костюмы с капюшонами, меховые капоры и рукавицы. На случай встречи с медведем или волками отец взял карабин. Он быстро наполнил рюкзак продовольствием. Я сказал, что сам понесу свою долю, и отец аккуратно увязал ремнями мой спальный мешок I! немного провизии.

Когда мы уже были совсем готовы, Черкасов-старший предложил присесть перед дорогой, и мы с минуту посидели на табуретках. Такой уютной показалась мне наша комната, такой приятной горячая лежанка и книги на полке, что у меня даже сердце заныло. Я никогда не был героем, и мне совсем не хотелось тащиться пешком через долины и горы полярной ночью и ночевать прямо на снегу, хотя и в спальном мешке. Но что поделаешь?..

— Пошли, Николай! — поднял меня отец.

Нам предстояло спуститься с ледника, пересечь один из отрогов горного хребта — отец знал там довольно низкую седловину — и по замерзшей Ыйдыге пройти к плато.