— Марк, а Нина тебе пишет?

— Рыжик? Конечно. Она учится в медицинском. Закончит, будет проситься сюда.

— Вы… поженитесь?

— Конечно! Хочешь, я покажу тебе ее фотографию?

— Покажи.

Марк полез в чемодан и, почему-то конфузясь, протянул мне фотографию. Я долго смотрел на милое девичье лицо.

— Какая славная девушка! — сказал я от всего сердца.

Марк спрятал фотографию обратно в чемодан.

— Тебе хорошо у нас в обсерватории? — спросил я.

— Никогда еще в жизни мне не было так хорошо! — торжественно заверил меня Марк.

Странно все-таки: Ангелина Ефимовна была строга, требовательна, вспыльчива и потому иногда сгоряча страстно-несправедлива, но ее все любили. Новый директор обсерватории Евгений Михайлович Казаков строг, требователен, холодно-спокоен и бесстрастно-несправедлив — его все дружно недолюбливают.

Ученый секретарь и заместитель директора — Валя Герасимова. И все по любому вопросу идут к ней, избегая общения с Казаковым.

Женя делает замечания — его выслушивают со скрытым недоброжелательством, Женя похвалил — на похвалу даже не реагируют. Так и кажется, что человек думает про себя: этим ты меня не купишь. Директор, вроде Казакова, может испортить всю радость работы и, следовательно, понизить работоспособность.

Парторгом обсерватории был Ермак, но, когда он уехал в Антарктиду, на его место единогласно избрали геолога и вулканолога Иннокентия Бирюкова. Он коренной сибиряк, родом с Алдана, всего два года как окончил Томский университет. Иннокентию тоже не нравится Женя, но он старается не показывать вида.

Ну, а я не то что не люблю Женю (слишком давно его знаю и не могу забыть, как мальчишкой восхищался им), но огорчен, что его назначили директором, не спросив нашего мнения и не посчитавшись с мнением Ангелины Ефимовны, потому что она никогда бы его не рекомендовала. Однажды она так сказала о Жене: «Он, конечно, талантливый ученый, но он жесток и эгоистичен». А я добавлю от себя: «Злопамятен, мстителен (взять хотя бы историю с Абакумовым) и равнодушен ко всему, кроме науки. А равнодушие может обернуться беспринципностью». Я очень боюсь за Абакумова. Неуютно ему теперь будет в обсерватории. А тут еще Лиза… Кажется, Женя не то что влюбился в нее — разве он может любить, — но… даже слова не подберу, Как только он узнал, что Лиза — дочь Абакумова, он ее сторонится. Но меняется в лице при каждой встрече, и это уже все заметили. Я убежден, что между Казаковым и коллективом непременно будет конфликт. Вот увидите!

Новый директор начал с преобразований. Бехлера из завхоза перевел в механики (Борис Карлович ведь по специальности механик), а метеонаблюдателя Абакумова—в завхозы… Завхоз Мария Кэулькут снова стала уборщицей.

При Ангелине Ефимовне сотрудники вели самостоятельное комплексное научное исследование, что объединяло коллектив. Результаты этих исследований печатались в сборнике «Взаимодействие наук при изучении Земли» АН СССР, в журнале «Вопросы философии» и в «Известиях Академии наук СССР».

Профессор Кучеринер была руководителем с широким кругозором, добрым и мудрым, способным всех объединить. А Женя категорически вычеркнул из плана тему самостоятельного научного исследования коллектива. Терла касалась образования планетарных глубинных разломов земной коры, и мы очень скоро поняли, почему он ее так безапелляционно вычеркнул.

Женя мотивировал свой поступок тем, что обсерватория—это «фабрика данных», и только. Задача сотрудников обсерватории следить, чтобы приборы исправно работали, и проводить первичную обработку материалов. Работы-де у всех предостаточно, на Большой земле ее хватило бы с избытком на три таких коллектива.

Так он сразу всех разобщил. Отныне Валя должна заниматься лишь изучением атмосферы до 30 километров — не выше. Леша Гурвич — регистрировать потоки космических лучей. Иннокентий — измерять колебания земных токов, геологи — знать свои маршруты да последующую обработку в камералке, а гляциологи — не совать нос дальше своего льда. А уж в Москве по сведениям многих обсерваторий составится картина развития геофизических процессов на планете. Какой-нибудь академик найдет общие закономерности и сделает теоретическое открытие.

Когда ребята запротестовали, Казаков сказал, что в свободное время они могут заниматься чем пожелают, он в это не вмешивается, — у всякого свое хобби.

Так он сразу обескрылил всех. Вернее, мог бы обескрылить, если бы не Валя. Она взялась руководить комплексной научной работой во внеслужебное время.

— Мы закончим нашу общую работу, — заявила она гневно. — Конечно, у меня нет того научного кругозора, что был у Ангелины Ефимовны, поэтому вы должны помочь мне по мере сил…

Как понимаете, все это отнюдь не сблизило сотрудников с директором. Потом он добрался до меня. Вызвал к себе в кабинет и спрашивает:

— Тебе еще не надоело сидеть в душной камералке?

Я говорю:

— Нет, не надоело. (В камералке тепло, уютно, весело и не очень-то поманивает зимой в полярную ночь — солнце только что взошло — на воздух. Но ему я этого не сказал.)

— Ты числишься как лаборант или коллектор?

— Лаборант-коллектор!

— Хм! При каком отделе?

— Вне отдела — где нужнее.

— Черт знает что! — насупился Женя. — Может, прикрепить тебя к аэрологам? Будешь помогать в запуске зондов, обработке наблюдений.

Но я уперся.

— Меня аэрология не очень интересует. А в запуске зондов я и так помогаю.

— Что же тебя интересует?

— Ну… геотермика, вулканология. Прикрепите меня к Иннокентию Трифоновичу… Раз уж надо человека прикреплять…

После этого мы минут пять молча смотрели друг на друга. Я неожиданно вспомнил, как Женя еще мальчишкой (а я был совсем маленький) приходил к нам и бабушка пекла для него его любимые блинчики с клубничным вареньем. Женя не простил матери, что она вышла замуж за врага отца, и был очень одинок дома. Поэтому он и приходил к нам — за душевным теплом. Должно быть, Женя тоже это вспомнил. Глаза его потеплели.

— Видишь ли, Николай, — начал он нерешительно, — мне самому будет нужен энергичный, развитой, добросовестный лаборант, на которого я мог бы положиться. Нам предстоит большая работа по ГСЗ… Ты слышал, с чем это едят?

— Знаю. Глубинное сейсмическое зондирование. Ангелина Ефимовна все просила разрешения включить его в план работы обсерватории.

— Ну вот, а теперь ГСЗ уже в плане. Ты, наверно, знаешь, что вся планета покрыта сетью мощных и глубоких трещин: молодых, зрелых, древних. Глубинные разломы на Земле — следствие очень сложных, пока еще загадочных планетарных процессов. Сегодня закладываются первые камни в фундамент новой науки, науки близкого будущего, планетологии. Плато, на котором мы живем, окружено глубинными разломами. По моим предположениям— а когда я здесь работал пять лет назад, я провел в этом направлении большие изыскания средствами геофизики, — глубина этих разломов четыреста, шестьсот и даже девятьсот километров. Представляешь? Я должен это проверить теперь. Будешь мне помогать? Я же вижу… Только ты один, может, еще Лиза… меня не ненавидите.

Женя смотрел мне прямо в глаза, не мигая. Я невольно отвел взгляд.

— А зачем вы хотите ученых низвести до уровня автоматов? — пробормотал я. — Вы же вот вели самостоятельные научные изыскания. И сейчас ведете… Для этого и приехали. Да и тема по существу одна, почему же вам не объединиться с ними?

Женя задумчиво поскреб подбородок.

— Видишь ли, Николай… Когда меня направляли сюда директором, один академик напомнил мне, что обсерватория— это фабрика данных, а задача сотрудников…

— Я уже слышал это на собрании: «Следить, чтобы приборы непрерывно работали» и так далее. Хорош ваш академик — себя небось считает гением. Он-то будет выводы делать, теории создавать…

Я разгорячился, щекам стало жарко. Женя смотрел на меня с холодным любопытством.

— Знаете, Женя, чего вы как директор обсерватории не должны никогда забывать: люди, что здесь работают, пришли сюда не из-за денег и научных степеней, а ради науки. Ни вам, ни этому академику не удастся превратить их в простых регистраторов физических явлений.