Тяжелый урон противник причинил нам налетами на аэродромы на южном побережье в последнюю неделю августа и первую неделю сентября. Но 7 сентября Геринг публично объявил, что берет на себя командование воздушным сражением, и перешел от дневных налетов к ночным и от налетов на базы истребителей в Кенте и Сассексе к налетам на обширные, тесно застроенные районы Лондона. Часто совершались и небольшие дневные налеты, в сущности, они не прекращались, и еще предстоял один крупный дневной налет, но в основном характер германского наступления полностью изменился. В течение 57 ночей бомбардировки Лондона не прекращались. Крупнейшему городу мира пришлось перенести тяжелое испытание, результаты которого никто не мог определить заранее. Никогда ранее столь обширные пространства, застроенные домами, не подвергались такой бомбардировке, и никогда еще такому множеству семей не приходилось сталкиваться со всеми возникающими в результате нее проблемами и переживать все ее ужасы.
На спорадические налеты, совершавшиеся на Лондон в конце августа, мы немедленно ответили репрессивными налетами на Берлин. Но из-за расстояния, которое нам приходилось преодолевать, эти налеты отличались весьма небольшими масштабами по сравнению с налетами на Лондон, совершавшимися с близлежащих французских и бельгийских аэродромов.
Первой целью немцев было уничтожение нашей военно-воздушной мощи; вторая цель состояла в том, чтобы сломить дух лондонцев или по крайней мере превратить в необитаемый самый большой город в мире. Противник не сумел добиться этой новой цели. В результате искусства и смелости наших летчиков, отличных качеств наших самолетов и прекрасной организации английские военно-воздушные силы одержали победу.
С 7 сентября по 3 ноября каждую ночь на Лондон совершали налет в среднем 200 германских бомбардировщиков. Различного рода предварительные налеты, совершавшиеся на наши провинциальные города в предыдущие три недели, привели к значительному рассредоточению нашей зенитной артиллерии, и когда Лондон стал главным объектом атак, в городе было всего 92 орудия. Считали, что лучше предоставить свободу действий в воздухе нашим ночным истребителям, входившим в состав 11-й авиагруппы. Это были шесть эскадрилий «бленхеймов» и самолетов типа «Дифайент».
Тактика ночных истребителей еще была в младенческом состоянии, и противнику наносился самый незначительный урон. Поэтому наши батареи молчали в течение трех ночей подряд. Методы зенитной артиллерии тоже были в это время прискорбно несовершенными. Тем не менее ввиду слабости наших ночных истребителей и неразрешенных проблем их тактики было решено предоставить зенитчикам полную свободу стрелять по невидимым целям, пользуясь любыми методами управления огнем, которые они сочли бы уместными. В течение 48 часов генерал Пайл, командующий зенитной артиллерией, более чем удвоил число орудий в столице, перебросив их из провинциальных городов. Наша авиация была устранена, и зенитчики получили возможность проявить себя.
В течение трех ночей лондонцы сидели по своим домам и несовершенным убежищам, переживая налеты, которым, казалось, совершенно не оказывалось сопротивления. Внезапно 10 сентября был открыт заградительный огонь, сопровождавшийся заревом прожекторов. Оглушительная канонада не причиняла большого ущерба противнику, но давала колоссальное удовлетворение населению. Все приободрились от одного сознания, что мы наносим ответные удары. С этих пор батареи стреляли регулярно, и, конечно, опыт, находчивость и насущная необходимость привели к лучшим результатам.
Потери германских самолетов постепенно увеличивались. В отдельных случаях батареи молчали, а в воздухе появлялись ночные истребители, тактика которых также улучшалась. Ночные налеты сопровождались более или менее продолжительными дневными налетами небольших групп или даже отдельных вражеских самолетов, и завывание сирен часто было слышно через короткие промежутки на протяжении суток. Семь миллионов жителей Лондона привыкли к такому необычному образу жизни.
Когда начались бомбардировки, было решено относиться к ним с презрением. В Вестэнде все продолжали заниматься своими делами, развлекались, обедали и спали, как обычно. Театры были полны, а затемненные улицы Запружены машинами. Все это, пожалуй, было здоровой реакцией на тот страшным крик, который подняли пораженческие элементы в Париже, когда в мае на город был совершен первый серьезный налет.
Бомбы неоднократно попадали в правительственные здания вокруг Уайтхолла. Даунинг-стрит состоит из домов 250-летней давности, ветхих, кое-как построенных спекулянтом-подрядчиком, имя которого носит улица. Еще во времена Мюнхена для лиц, которые занимали дома номер 10 и номер 11, были построены бомбоубежища, а потолки в помещениях нижнего этажа были укреплены крепкими деревянными опорами. Предполагалось, что эти опоры выдержат, если здание будет разрушено или пострадает от взрыва, но ни эти помещения, ни убежища, конечно, не могли служить защитой в случае прямого попадания.
Во второй половине сентября были проведены приготовления к переводу моей министерской канцелярии в более современное и прочное правительственное здание, выходящее в Сен-Джеймский парк около Сторис-Гейт. Это здание называлось «пристройкой». Под ним помещался военный зал и несколько бомбоубежищ, приспособленных под спальни. Бомбы, сбрасывавшиеся в этот период, были, конечно, меньше, чем в последующие этапы войны. И все же жизнь на Даунинг-стрит до того, как подготовили новое помещение, была довольно беспокойной. Это было все равно, что находиться в штабе батальона на линии фронта.
Однажды после завтрака ко мне на Даунинг-стрит, 10 пришел по делам министр финансов Кингсли Вуд. Мы услышали сильный взрыв за рекой в Южном Лондоне и отправились посмотреть, что случилось. Бомба упала в Пекеме. Это была очень большая бомба, вероятно, воздушная торпеда. Она совершенно уничтожила или разрушила 20 — 30 небольших трехэтажных домов и опустошила обширное пространство в этом очень бедном районе. Над развалинами же развевались небольшие трогательные национальные флажки.
Когда мою машину узнали, со всех сторон к нам бросились люди, и скоро выросла толпа более чем в тысячу человек. Все эти люди были крайне возбуждены. Они столпились вокруг нас и всячески проявляли свою симпатию, стремясь хотя бы дотронуться до меня или погладить мою одежду. Можно было подумать, что я совершил для них какое-то великое благодеяние, которое облегчит их жребий. Я был совершенно растроган и плакал.
Исмей, который был рядом со мной, рассказывает, что он слышал, как одна пожилая женщина сказала:
«Вы видите, он действительно жалеет нас, он плачет».
Но это были не слезы печали, а слезы удивления и восхищения. Когда мы сели в машину, этой измученной толпой овладело более суровое настроение.
«Отплатите им! — кричали они. — Пусть они испытают то же самое!»
Тогда я поклялся исполнить их желание и, действительно, выполнил свое обещание. Долг был уплачен в десятикратном, двадцатикратном размере в форме страшных беспрерывных бомбардировок германских городов, сила которых увеличивалась по мере развития нашей авиации и по мере того, как калибр бомб увеличивался, а взрывчатые вещества становились все сильнее. Да, мы отплатили врагу сполна и даже с лихвой. Увы, бедное человечество!
Как-то раз я посетил Маргит. Нас настиг воздушный налет, и меня провели в большой туннель, где надолго обосновалось много народу. Когда через четверть часа мы вышли оттуда, то увидели перед собой еще дымящиеся развалины. Бомба попала в маленький ресторан. Никто не пострадал, но ресторан превратился в груду черепков битой посуды и обломков мебели. Владелец ресторана, его жена, повара и служанки — все были в слезах. Что стало с их домом? Как они теперь будут жить? И вот привилегия власти — я немедленно принял решение. На обратном пути в поезде я продиктовал письмо министру финансов, излагающее принцип, в силу которого все убытки от пожара, причиненного вражескими налетами, должно нести государство и компенсация должна немедленно и полностью выплачиваться. Таким образом, бремя не будет ложиться только на плечи тех, в чьи дома или помещения, в которых они работали, попали бомбы. Это бремя будет распределяться равномерно на всю страну.
