Хотя эти выражения их мнения нам, конечно, не были известны до окончания войны, у нас не было никаких иллюзий относительно позиции русских. Тем не менее мы вели терпеливую политику, которая заключалась в том, чтобы попытаться восстановить с Россией отношения, основанные на доверии; мы полагались на ход событий и коренные противоречия между Россией и Германией. Мы сочли целесообразным использовать способности сэра Стаффорда Криппса, который и был назначен послом в Москву. Он охотно принял эту тяжелую и неблагодарную задачу. Советское правительство согласилось принять Криппса в качестве посла и объяснило этот шаг своим нацистским союзникам.
«Советский Союз, — писал Шуленбург в Берлин 29 мая, — заинтересован в том, чтобы получать каучук и олово из Англии в обмен на лес. Нет оснований опасаться миссии Криппса, так как нет оснований сомневаться в лояльном отношении к нам со стороны Советского Союза и так как не изменившееся направление советской политики в отношении Англии исключает возможность причинения вреда Германии или жизненным германским интересам. Здесь нет ни малейших признаков, которые побуждали бы считать, что последние успехи Германии вызывают у Советского правительства тревогу или страх перед Германией»[73].
Падение Франции, разгром французских армий и уничтожение всякого противовеса на Западе должны были бы вызвать какую-то реакцию у Сталина, однако, казалось, ничто не предупреждало советских руководителей о серьезном характере опасности, грозившей им самим. 18 июня, когда поражение Франции стало полным, Шуленбург доносил:
«Молотов пригласил меня сегодня вечером в свой кабинет и передал мне горячие поздравления Советского правительства по случаю блестящего успеха германских вооруженных сил»[74].
Это было почти ровно за год до того, как те же самые вооруженные силы совершенно неожиданно для Советского правительства обрушили на Россию лавину огня и стали. Теперь нам известно, что спустя лишь четыре месяца, в том же 1940 году, Гитлер окончательно решил развязать против Советов войну на истребление и начал долгую, широкую и скрытную переброску на Восток тех самых германских армий, которым были адресованы эти горячие поздравления[75].
Однако мы правильнее понимали будущее, чем эти хладнокровные калькуляторы, и мы лучше, чем они сами, понимали, какая им угрожает опасность и каковы их интересы. Именно тогда я впервые лично обратился к Сталину.
Премьер-министр — Сталину
25 июня 1940 года
«В настоящее время, когда лицо Европы меняется с каждым часом, я хочу воспользоваться случаем — принятием Вами нового посла его величества, чтобы просить последнего передать Вам от меня это послание.
Наши страны географически находятся на противоположных концах Европы, а с точки зрения их форм правления они, можно сказать, выступают за совершенно различные системы политического мышления. Но я уверен, что эти факты не должны помешать тому, чтобы отношения между нашими двумя странами в международной сфере были гармоничными и взаимно выгодными.
В прошлом — по сути дела в недавнем прошлом — нашим отношениям, нужно признаться, мешали взаимные подозрения; а в августе прошлого года Советское правительство решило, что интересы Советского Союза требуют разрыва переговоров с нами и установления близких отношений с Германией. Таким образом, Германия стала Вашим другом почти в тот самый момент, когда она стала нашим врагом.
Но с тех пор появился новый фактор, который, как я осмеливаюсь думать, делает желательным для обеих наших стран восстановление нашего прежнего контакта с тем, чтобы в случае необходимости мы могли консультироваться друг с другом по тем европейским делам, которые неизбежно должны интересовать нас обоих. В настоящий момент проблема, которая стоит перед всей Европой, включая обе наши страны, заключается в следующем: как будут государства и народы Европы реагировать на перспективу установления германской гегемонии над континентом.
Тот факт, что обе наши страны расположены не в самой Европе, а на ее оконечностях, ставит их в особое положение. Мы в большей степени, чем другие страны, расположенные не столь удачно, способны сопротивляться гегемонии Германии, и английское правительство, как Вам известно, безусловно, намерено использовать с этой целью свое географическое положение и свои огромные ресурсы.
По существу, политика Великобритании сосредоточена на двух задачах: во-первых, спастись самой от германского господства, которое желает навязать нацистское правительство, и, во-вторых, освободить всю остальную Европу от господства, которое сейчас устанавливает над ней Германия.
Только сам Советский Союз может судить о том, угрожает ли его интересам нынешняя претензия Германии на гегемонию в Европе, и если да, то каким образом эти интересы смогут быть наилучшим образом ограждены. Но я полагаю, что кризис, переживаемый ныне Европой, а по существу, и всем миром, настолько серьезен, что я вправе откровенно изложить Вам обстановку, как она представляется английскому правительству. Я надеюсь, что это обеспечит такое положение, что при любом обсуждении, которое Советское правительство может иметь с сэром С. Криппсом, у вас не будет оставаться никаких неясностей по поводу политики правительства его величества или его готовности всесторонне обсудить с Советским правительством любую из огромных проблем, возникших в связи с нынешней попыткой Германии проводить в Европе последовательными этапами методическую политику завоевания и поглощения».
Ответа, конечно, не последовало. Я и не ждал его. Сэр Стаффорд Криппс благополучно прибыл в Москву и даже имел официальную, холодную беседу со Сталиным.
Глава седьмая
Обратно во Францию
(4 — 12 июня)
Когда выяснилось, как много людей удалось спасти из Дюнкерка, весь наш остров и вся империя вздохнули с облегчением. Чувство величайшей радости, граничившей с триумфом, охватило всех.
Благополучное возвращение четверти миллиона солдат, цвета нашей армии, явилось как бы вехой в нашем странствовании сквозь годы поражений. Достижения Южной железной дороги и управления перевозок военного министерства, персонала портов в устье Темзы, и прежде всего Дувра, через которые прошли и затем были быстро распределены по всей стране более 200 тысяч человек, заслуживают высшей похвалы. Войска возвратились с одними винтовками и штыками и несколькими сотнями пулеметов; они немедленно были отправлены по домам в семидневный отпуск. Они были рады вернуться к своим семьям, но это не мешало им рваться в бой с противником. Те из них, кто воевал на фронте с немцами, были уверены, что при равных условиях немцев можно побить. Уровень их морального состояния был высок, в свои полки и батареи они возвращались охотно.
Все министры и начальники управлений, как старые, так и вновь назначенные, работали уверенно и энергично день и ночь; рассказать об этом можно много. Лично я переживал подъем, легко и свободно используя опыт, накопленный в жизни. Я был в восторге от спасения армии. Я изо дня в день давал указания министерствам и органам, подчиненным военному кабинету. Исмей передавал их начальникам штабов, а Бриджес — военному кабинету и министерствам. Исправлялись ошибки. Зачастую вносились изменения и улучшения, но в основном, пожалуй, на 90 процентов эти указания приводились в исполнение, причем со скоростью и эффективностью, с которыми не могла бы соперничать ни одна диктатура.
Дюнкерк, конечно, имел и более мрачную сторону. Мы потеряли целиком вооружение армии, которой были отданы все первые плоды трудов наших заводов: 7 тысяч тонн боеприпасов, 90 тысяч винтовок, 2300 орудий, 120 тысяч автомашин и повозок, 8 тысяч пулеметов «Брен», 400 противотанковых ружей.
73.
Ibid. P. 143.
74.
Ibid. P. 154. 1941. P. 138.
75.
Летом 1940 г. в Советском Союзе хорошо понимали, что следующая гитлеровская агрессия будет против СССР. Принимались срочные меры по повышению обороноспособности СССР. Однако Сталин полагал, что война начнется не ранее 1942 г. Это был грубый политический просчет.
