– Я же говорю, это вторая попытка. Они пришли теперь уже не к нам. Они пришли к нашим детям.

– Так почему же ваши дети их ненавидят?!

– Вот! – воскликнул Бол-Кунац. – Здесь-то собака и зарыта. В этом вся суть. Но только вы ее, наверно, не поймете.

Виктор тоже пил уже четвертую баночку пива, голова у него прошла, сигареты курились одна за одной с большим удовольствием, и он был полон решимости понять все в это утро.

– Но почему, почему все говорят мне, что я чего-то не пойму? Я что, похож на идиота? – вопросил Виктор. – Или я стал уже ходячим анахронизмом?

– Второе ближе к истине, господин Банев, но тоже не совсем верно. Можно, я начну издалека?

– Начинай.

– Помните, у Достоевского? Кажется, в «Идиоте». (Заметьте, как я изящно цитирую классику, – это к вопросу об идиотах.) Помните там такое рассуждение, что есть у нас самые разные замечательные мастера во всех областях и во все времена такие были, вот только не хватало всегда ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ. Сегодня их тоже не хватает, господин Банев.

А особенно остро ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ не хватало нам в нашем изысканно искаженном, прекрасном, придуманном мире. Их не хватает постоянно, но сегодня они должны найтись, сегодня ставка делается на них, наконец-то на них. Боги отдают власть ЧЕЛОВЕКУ ПРАКТИЧЕСКОМУ, но ЧЕЛОВЕК ПРАКТИЧЕСКИЙ в богов не верит, не любит он богов, и за навязчивость начинает их даже ненавидеть. А богам только того и нужно. Культивируя ненависть, они аккумулируют энергию ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ и взращивают их для новой самостоятельной жизни. Понятно?

– Более-менее, – проговорил Виктор, из последних сил пытаясь поспеть за парадоксальным ходом мысли собеседника.

– Я называю их богами с подачи Ирмы, – продолжал Бол-Кунац. – Это удобнее, потому что короче и яснее. На самом деле я их богами не считаю. Они, конечно же, люди. Они в большей степени люди, чем мы с вами. Но они люди иного уровня. Поэтому они и эмоции вызывают более высокого порядка. Ненависть к ним – это вам не ненависть к соседу по квартире или к жулику продавцу на рынке. Она настолько сильна, что переходит в новое качество. Она становится Ненавистью Созидающей.

"Стоп, – подумал Виктор, – кто-то уже говорил мне о Ненависти Созидающей. Селена? Голем? Антон? Нет, только не Антон…"

– А вот скажи, Бол, ведь бедуинов ненавидят не только ваши юные супермены, но и еще много-много людей разных поколений, да и социально разных. Это имеет какое-то отношение к сути?

– К сути? Практически никакого, но давайте разберемся поконкретнее, кого вы имеете в виду?

– Ну, например, господина Антона Думбеля.

– Кто таков?

– Сотрудник департамента безопасности. Здесь, в городе, работает инкогнито. Бедуинов ненавидит люто, призывает физически уничтожить, а заодно с ними и остальных мусульман.

– Клинический случай, – улыбнулся Бол-Кунац. – И потом ведь бедуины – не мусульмане. Наши местные бедуины.

– Ой ли?

– Ну конечно. Вот вы, например, христианин?

– Я крещен в костеле.

– Блестящий ответ! Вот именно – вас окрестили в костеле – и все. А им сделали обрезание в мечети – и тоже все. На том уровне социального сознания, который занимаете вы и который занимают бедуины, это уже не имеет ровным счетом никакого значения. Когда мы пытались создавать свой мир, мы очень хорошо понимали это, мы только недоучли, что не все люди на планете такие умные и интеллектуально зрелые, как, например, Виктор Банев. Есть очень, очень много вполне приличных, вполне добрых и по-своему неглупых людей, которые не со зла, а просто в силу своего уровня сознания не способны понять – ну, не способны! – как это могут быть равны во всем негры и белые, евреи и арабы, японцы и корейцы. Они ведь не то чтобы не хотят – они не могут такого понять. И это необходимо учитывать. Мы не учли. – Он помолчал. – И еще кое-чего не учли тоже. Мы умели творить и строить, мы слушали музыку и слушали дождь, мы читали стихии философские трактаты, мы почти научились читать мысли друг друга, но зато полностью утратили способность уничтожать. А мир устроен таким образом, что без этого не проживешь. Даже элементарные отходы, обыкновенные фекалии нельзя просто откладывать в сторону – они тогда заполонят все на свете. А есть еще болезни. Представьте себе хирурга, который боится тронуть скальпелем опухоль и вместо этого вступает с ней в переговоры.

– Лично у меня, – сказал Виктор, – такой хирург вызывает восхищение.

– У меня тоже, – согласился Бол-Кунац, – но по жизни таких хирургов практически не бывает. И функцию уничтожения все равно кому-то приходится выполнять. Вы – интеллигент, я интеллигент – мы отказываемся. И зовем варягов, словно электрика – починить пылесос. Но это ведь не починить – это, наоборот, уничтожить. И тут уместнее другое сравнение: позвали добрые люди мужика – поросенка зарезать, а он так увлекся, что вместе с поросенком и добрых людей зарезал. Так примерно и получается. Никому нельзя в этом мире передоверять функцию уничтожения. Ею лично должен владеть созидатель, строитель, творец. Я знаю, что вам не нравятся тренированные мальчики, кричащие на площади "Смерть бедуинам!", вы даже не хотите встречаться с собственным внуком. Но поверьте мне, лозунгами и угрозами они переболеют, а главное, здоровое и рациональное зерно в них сохранится. Поверьте, они подготовлены к тому, чтобы держать в руках скальпель хирурга, а не топор палача.

– А тебе не кажется, Бол, что в социальном аспекте – это одно и то же?

– Мне-то кажется, но я вам излагаю их точку зрения, чтобы вы поняли.

– Ах вот как.

– Да, господин Банев. А от себя я добавлю еще только одно. Мальчики-супермены, которые идут сегодня к власти (подчеркиваю – идут, а не рвутся, как до сих пор все рвались), не просто умеют убивать. Они прошли войну и знают цену смерти. Именно поэтому, придя к власти, они не станут прежде всего составлять расстрельные списки, как это делали во все времена разнообразные философы-полиглоты типа Ленина и народные поэты-гуманисты типа Нур Мухаммеда Тараки.

– А ты уверен, что действительно не станут? – спросил Виктор.

– Да ни в чем я не уверен! – разозлился Бол-Кунац и принялся яростно выбивать очередную трубку. – Просто я неисправимый оптимист.

И он закашлялся на слове "оптимист".

Виктор поднялся:

– Мне пора. Я еще зайду к вам. Мы очень хорошо поговорили. Спасибо за пиво.

Провожая его до дверей, Ирма сказала:

– Отец, я слышала, тебе предлагают выступить на телевидении. Было бы очень хорошо, если бы ты согласился. Ты можешь сказать им всем что-то важное. Я знаю.

Виктор улыбнулся. Ему было приятно.

– И ты туда же! – только и сказал он.

Посреди совершенно опустевшей улицы он глянул на часы и присвистнул. Ничего себе утро! Было уже пять пополудни. Сиеста кончалась. До встречи в мэрии можно было разве что успеть пообедать и пропустить стаканчик ментоловой у Тэдди.

А у Тэдди было совсем пусто. Даже Квадрига еще не подошел. Только за угловым столиком обедали, как всегда, молодой человек в сильных очках и его длинный спутник, да в другом углу шушукалась какая-то молодая парочка. Сам Тэдди стоял за стойкой и вдумчиво протирал стаканы.

– Привет, – сказал Виктор, – сделай мне ментоловой, пожалуйста.

– Опять не спали в сиесту, – укорил Тэдди.

– Да не привык я. А к тому же тебе не кажется, что сейчас страшновато стало ложиться спать. Лучше быть все время начеку.

Тэдди оценивающе посмотрел на огромный синяк под левым глазом Виктора, припухший и фиолетово-желтый теперь, и вынужден был согласиться.

– Должно быть, вы правы, господин Банев. Слышали, мэр подал в отставку?

– Нет. А что, это важно?

– Само по себе, наверно, нет. А про комендантский час слыхали?

– Так уже объявили? – удивился Виктор.

– Ну конечно, и причем с двадцати двух ноль-ноль. Кажется, у нас опять революция.