Лиана молча отвернулась и пошла по дорожке, пролегавшей мимо охотничьего дома, в лес. В отворенное окно кухни она увидела Лен, стоявшую около плиты, а недалеко от нее, в темном углу, виднелось, подобно призраку, бледное личико Габриеля. Он скрылся здесь, когда гофмаршал резким движением руки прогнал его из этого круга высокорожденных… Какой промах дала она, взяв сторону мальчика: этим, без сомнения, она только ухудшила его и свое положение. Ненавистная «вторая жена» этим ходатайством поставила себя в такое положение, что теперь вопрос состоял только в том, когда она возвратится к себе на родину… При этой мысли Лиана вздохнула полной грудью, и луч счастья осветил ее душу. Теперь не она будет намекать на развод, не она будет стараться порвать цепи, в которые, в своем заблуждении, сама себя заковала. Она радовалась смелости, с какою, не стесняясь, высказала свои убеждения: не каждое ли ее слово было нарушением программы, начертанной Майнау?.. Теперь он не мог, на время своего отсутствия, поручить ей охранение домашнего спокойствия и воспитание наследника дома Майнау: гофмаршал не потерпит уже этого ни в каком случае. Майнау нечего было страшиться теперь огласки — разрыв произошел при посторонних за кофейным столом… Сделаться свободной!.. Там, вдали, окруженный таинственным полумраком, виднелся ненавистный ей замок, где она в короткое время столько выстрадала. Время испытания, прожитое здесь, она будет считать тяжелым, но счастливо окончившимся сном, о котором она больше не будет и думать… Назад к Магнусу и Ульрике! Опять жить общею с ними жизнью, опять заниматься в Рюдисдорфе, в их уютном зале!.. Как охотно она будет выносить капризы матери и ее гневные вспышки! Тамошний ад, как говорили Магнус и Ульрика, был ничто в сравнении со страданиями и одиночеством на чужбине. Она же поедет не к матери, а к Магнусу; он ведь решительно заявил им, что Рюдисдорф их родина и будет служить для сестер убежищем во всякое время… О Магнус! И глаза ее наполнились слезами при мысли о свидании с ним.

В эту минуту раздался лай собак, выбежавших из охотничьего домика; она оглянулась: там шел Майнау, унимая повелительным движением руки прыгавшую кругом него свору… Не шел ли он в охотничий дом, может быть, за шалью, которую оставила там герцогиня?.. Как гордо и высоко держал он голову, будто служил олицетворением мужества и силы! А между тем он был самый жалкий из всех! Он говорил против совести и убеждений и обходил молчанием самые грубые выходки, чтобы только не заступиться за жену, не ответствующую его планам. Лиана быстро пошла вперед, как будто не видала его, но он был уже около нее.

— Как! Ты плачешь, Юлиана?.. Ты можешь плакать? — воскликнул он со всем злорадством удовлетворенной жестокости. Она гневно отерла слезы. — Ну, не сердись, никто лучше меня не знает, что ты не от чувствительности проливаешь их. Бывают слезы ожесточения, оскорбленной гордости…

— И глубочайшего раскаяния, — прервала она его.

— А!.. Ты раскаиваешься в своем давешнем геройстве?.. Как жаль!.. А я принимал все сказанное тобою за твое искреннее убеждение и думал, что ты сумеешь принять мученическую кончину за каждое свое слово… Итак, ты раскаиваешься?.. Не послать ли тебе священника? Он с такой необъяснимой готовностью старался выручить тебя, что герцогиня вне себя за это… Прислать тебе его, Юлиана? Более любезного духовника трудно найти в целом свете, я знаю это от Валерии!

— Я должна буду принять его, — проговорила Лиана с раздражением, видя его язвительную усмешку, — для того, чтобы он внушил мне веру в колдунов и привидения, чтобы и меня… — Тут она вспыхнула и замолчала, сделав отрицательное движение.

— Чтобы и тебя любили, как я только что высказал, — докончил он.

— Не здесь! Не здесь! — воскликнула она порывисто, указывая на Шенвертский замок. — Я раскаиваюсь, — продолжала она спокойнее, — что своим необдуманным вмешательством ускорила решение судьбы Габриеля, все же прочее я готова повторить слово в слово, даже если бы от меня потребовали представить еще новые доказательства пред лицом той высокопоставленной лживости и твоих язвительных насмешек… Далее я раскаиваюсь…

— Дай мне высказать остальное, Юлиана; я не желал бы слышать этого из женских уст, — прервал он ее вдруг очень серьезно и меняясь в лице, что уже раз смутило ее сегодня. — Ты еще раскаиваешься в том, что так слепо, так неопытно и так простодушно вступила в брак, и горячо обвиняешь меня, человека опытного, который должен был хорошо знать и понимать, что делал и чего требовал.

— Да, да!

— А если и он раскаивается?

— Ты согласен, Майнау? Ты позволяешь мне удалиться? Еще сегодня? — спросила она, затаив дыхание; глаза ее заблистали, и она с мольбою прижала руки к груди.

— Этого я не думал, Юлиана, — ответил он, видимо удивленный этим старательно сдерживаемым восторгом. — Ты не так поняла меня, — произнес он, отчеканивая слова, причем губы его нервно задрожали. — Оставим это; теперь тут не время и не место для каких-нибудь соглашений.

— Соглашений? — повторила она тихо, и ее руки опустились. — Да они и невозможны! К чему же откладывать? Боже мой, я потеряла даже охоту, утратила честные намерения, с какими вступила на свое новое поприще; я измучена и с трудом сохраняю наружное спокойствие; душою и сердцем я в Рюдисдорфе, а не здесь! Это возможно лишь на короткое время, а не на всю жизнь!.. Соглашение!.. — Она горько засмеялась. — Четыре недели тому назад я искала бы его по собственному побуждению, с чистосердечным желанием исполнить взятые на себя обязанности, теперь же, после всего, что случилось, я не могу! Я отказываюсь от него!

— Но я… нет, Юлиана! — воскликнул он запальчиво, и жилы на висках его вздулись.

С минуту она молча стояла перед ним: при таком его настроении она его боялась; но не лучше ли для обеих сторон, чтобы разрыв произошел именно теперь?

— Я, кажется, догадываюсь, почему ты желаешь, чтобы я осталась в твоем доме в эту тяжелую минуту, это для меня большое утешение, — сказала она кротко. — Ты заметил, что я от всего сердца полюбила твоего сына; отпусти Лео со мною в Рюдисдорф, Майнау! Клянусь тебе жить только для него и беречь его как зеницу ока. Я знаю, что Магнус и Ульрика с радостью примут его; как многому он может научиться от этих высокодаровитых людей!.. Тогда ты спокойно можешь отправляться путешествовать и быть в отсутствии хотя бы несколько лет… Отпусти со мною Лео, Майнау!

И она с мольбою протянула ему руку, но он порывистым движением оттолкнул ее.

— Должно быть, правда, что существует Немизида!.. Я желал бы слышать, как они все, все хохочут!

Со злобным смехом закинул он голову кверху и устремил взгляд на синее небо, как будто вдруг увидел там тех, о ком говорил.

— Знаешь ли ты, что значит жестоко уязвленное тщеславие, Юлиана? Я когда-нибудь тебе скажу, не теперь, еще не скоро, пока…

Молодая женщина вдруг молча прошла мимо него; он стоял спиною к охотничьему домику, а потому не мог видеть, как из-за кленовых деревьев показалась герцогиня со своею фрейлиной.

Тяжело было Лиане! Огненный любопытный взгляд герцогини отметил, как резко оттолкнул Майнау ее руку. С яркою краскою в лице пошла она навстречу дамам; от нее не скрылась злобная улыбка, мелькнувшая на лице фрейлины, и это увеличило ее смущение.

Герцогиня только что своим появлением прервала тягостную сцену между супругами. Муж журил свою молодую жену за ее недавнюю бестактность и с такою суровостью отверг ее просьбу о прощении, какая возможна только при совершенном отсутствии чувства. Теперь она спокойно сознавала в душе, что этой со смущением приближавшейся к ней рыжеволосой Трахенберг недоставало бы только вещей маргаритки в руке, на которой она гадала, чтобы быть олицетворением гетевской Гретхен, — и отчего бы не сознаться и в том, что эта преследуемая со всех сторон ненавистная вторая жена обладала необыкновенною прелестью?.. Фауст не любил ведь ее, он обращался с ней сурово, потому… да потому, что не мог так же скоро отвязаться от этой девочки с красновато-золотистыми волосами, как скоро, из жестокой мести, связал себя с нею.