Открыть глаза можно было лишь с помощью стамески, казалось, они схватились как камин в стенной кладке. Палину хотелось поскорее умереть, чтобы прекратить страдания.

С невероятным трудом рвоту удалось унять. Осознав, что внутренности все-таки остались на месте, Палин со стоном перекатился на спину. Голова начала немного проясняться, и он вдруг понял, когда попытался пошевелиться, что руки связаны за спиной. В замутненном мозгу вспыхнул страх, и вспышка эта разогнала туман от браги гномов. Он не чувствовал своих ног и сообразил, что веревка, связывающая щиколотки, нарушила кровообращение. Скрипнув зубами, он немного поворочался, пошевелил пальцами ног в мягких кожаных сапогах и сморщился, когда почувствовал покалывание, говорящее о том, что движение крови восстанавливается.

Он лежал на деревянной доске, как ему удалось определить, пощупав ее руками под собой. Доска странно двигалась, она раскачивалась вперед-назад, и вслед за этим жутко раскалывалась голова Палина. И звуки, и запахи тоже были странными — скрип дерева, загадочные плеск и бульканье и время от времени оглушительный рев, глухие удары, грохот, будто несется табун лошадей, или, от этой мысли у Палина перехватило дыхание, или похожий на тот, что описывал отец, рассказывая о нападении драконов. Молодой человек осторожно открыл глаза.

Он тут же закрыл их снова. Солнечный свет, льющийся через маленькое круглое окошечко, пронзил его мозг, как стрела, глаза тут же стало резать.

Доска качнулась в одну, затем в другую сторону, и Палина опять начало рвать.

Когда он несколько оправился и решил, что не умрет в ближайшие десять секунд — о чем очень сожалел, — Палин подготовил себя к тому, чтобы вновь открыть глаза.

Это ему удалось, но ценой страшного приступа рвоты. К счастью или к несчастью, желудок вывернуло начисто, так что вскоре Палин смог кое-как отдышаться и оглядеться. Лежал он, как и предполагал, на доске. Доска приделана к вогнутой деревянной стене небольшого помещения и явно была задумана как грубая кровать. Вдоль стен этого странной формы помещения находилось еще несколько досок, и там Палин увидел своих братьев, лежащих без сознания, связанных, как и он, по рукам и ногам. Другой мебели в помещении не было, кроме нескольких деревянных сундуков, которые почему-то странно елозили по полу.

Палину стоило лишь раз взглянуть сквозь маленькое круглое окно напротив, чтобы самые худшие его подозрения подтвердились. Вначале он увидел лишь голубое небо, белые облака и яркий солнечный свет. Затем доска, на которой он лежал, упала — как ему показалось — в пропасть.

Мимо со скрежетом проползли деревянные сундуки. Голубое небо и облака исчезли, и их сменила зеленая вода.

Снова закрыв глаза, Палин перекатился на другой бок, чтобы облегчить боль в ноющих мышцах, и прижал раскалывающуюся голову к прохладному сырому дереву грубой кровати.

Или, может, ему следовало сказать «койки». «Кажется, так она называется поморскому? — горько подумал он. — Так называют кровать на корабле. А как назовут нас? Галерные рабы? Прикованные цепями к веслам… надсмотрщик с плеткой, сдирающий кожу с наших спин…»

Судно качнулось в другую сторону, сундуки полетели в противоположном направлении, небо и облака снова прыгнули в иллюминатор, и Палин понял, что его сейчас снова вырвет.

— Палин… Палин, ты в порядке?

В голосе, который вернул Палина в сознание, слышалась тревога.

Превозмогая боль, Палин снова открыл глаза. Должно быть, он уснул. Хотя какой может быть сон с таким шумом в голове и с ноющим желудком.

— Палин! — Голос сделался еще более тревожным.

— Да, — буркнул Палин. Говорить было трудно: на языке такой вкус, будто во рту ночевали крысы. Желудок от этой мысли скрутило так, что он поспешно ее отбросил. — Да, — повторил он, — со мной все… в порядке…

— Слава Паладайну! — простонал кто-то, в ком Палин узнал по голосу Танина. — Клянусь богами, ты лежал такой бледный, что я думал, что ты умер!

— Жаль, что не умер, — сказал Палин с чувством.

— Понимаем, что ты имеешь в виду, — сказал Стурм, очень унылый и несчастный Стурм, если судить по голосу.

Палин перекатился так, чтобы видеть своих братьев. «Если и у меня такой вид, — подумал он, — неудивительно, что Танин решил, будто я умер». Оба молодых человека были бледны, несмотря на загар, бледность их имела зеленоватый оттенок, и внизу, на палубе, имелось красноречивое свидетельство того, что обоих сильно тошнило. Их рыжие кудри свалялись и спутались, одежда промокла. Оба лежали на спине, руки и ноги связаны грубыми кожаными ремнями. У Танина на лбу красовался огромный синяк, и вдобавок запястья его были порезаны и все в крови. Он явно пытался освободиться, но безуспешно.

— Это все я виноват, — уныло сказал Танин и застонал, когда вновь подкатила волна тошноты. — Какой я дурак, что не увидел, к чему идет дело!

— Не приписывай все себе, старший брат, — сказал Стурм. — Я делал то же, что и ты. Следовало послушать Палина…

— Нет, не следовало, — пробубнил Палин, закрывая глаза, не в состоянии больше видеть того, как в иллюминаторе небо и море постоянно сменяют друг друга. — Я вел себя как самодовольный и глупый ханжа, на что вы оба пытались мне указать. — Он помолчал немного, пытаясь определить, вырвет его сейчас или нет. Наконец решив, что не вырвет, он добавил:

— В любом случае, вляпались мы все. Кто-нибудь из вас знает, где мы и что происходит?

— Мы в трюме корабля, — сказал Танин. — И, если судить по звукам, там у них прикован огромный зверь.

— Дракон? — тихо спросил Палин.

— Возможно, — ответил Танин. — Я помню, как Танис описывал черного дракона, который напал на них в Кзак Цароте. Он слышал тогда бульканье и шипение, как у кипящего чайника…

— Но для чего на корабле нужен прикованный дракон? — неуверенно возразил Стурм.

— Есть много причин, — проговорил Палин, — и почти все из них мерзкие.

— Вероятно, держат рабов, таких, как мы, в повиновении. Палин, — произнес Танин тихо, — ты можешь что-нибудь сделать? Я про твое колдовство.

— Нет, — горько ответил Палин. — Колдовских зелий у меня нет, да если бы и были, мне ничего с ними не сделать, так как руки у меня связаны.

Мой жезл… Мой ЖЕЗЛ! — вдруг вспомнил он с ужасом. Палин судорожно приподнялся, сел, огляделся по сторонам и облегченно вздохнул. Жезл Магиуса стоял в углу, прислоненный к переборке. Он почему-то не двигался, когда судно кренилось, но по-прежнему стоял прямо, будто не подчинялся законам природы. — Жезл мог бы помочь, но я только умею, — признался он со стыдом, — заставлять его светиться. Кроме того, — добавил он, устало ложась снова, — у меня так болит голова, что я едва могу вспомнить свое имя, не говоря уже о каком-нибудь магическом заклинании.

Молодые люди мрачно умолкли. Танин снова поборолся с кожаными ремнями, затем сдался. Кожу предварительно размочили, и когда она высохла, то так сжалась, что вырваться стало невозможно.

— Похоже, мы в плену в этой вонючей дыре…

— В плену? — загремел сверху голос. — Вы проиграли. Но вы не в плену.

Наверху открылся люк, и показалась невысокая плотная фигура в ярко-красном бархате с черными кудрявыми волосами и бородой.

— Вы мои гости! — прокричал Дуган Алый Молот, глядя на молодых людей сквозь люк. — И счастливейшие из людей, поскольку я избрал вас сопровождать меня в великом походе! В походе, который прославит вас на весь мир! В походе, по сравнению с которым все те мелкие приключения, случившиеся с вашими родителями, покажутся мародерской вылазкой кендеров!

— Дуган так сильно нагнулся и просунул голову в люк, что лицо сделалось красным от натуги и он чуть не свалился в трюм.

— Мы не собираемся с тобой ни в какой поход! — сказал Танин и выругался. И на этот раз и Палин и Стурм были полностью с ним согласны.

Дуган сильно сощурился и оскалил зубы:

— Спорим? Все-таки, друзья, это дело чести. Сбросив вниз веревочный трап, Дуган — несколько неловко — спустился в трюм; карабкаться ему мешало то, что он не видел своих ног из-за огромного живота. Добравшись до палубы, он немного отдохнул после трудов, вынул из рукава камзола кружевной носовой платок и промокнул вспотевшее лицо.