Давясь, он глотал в кухне югурт. И зря спешил: Беата подкралась к нему незаметно и позвала смотреть свои рисунки.

– Мне хочется послать на конкурс «Танцоров». А тебе? – начала Беата.

Что это? Нарядная группа девочек, взявшихся за руки, в национальных калочайских костюмах; каждая в отдельности раскрашена, как кукла, без всяких цветовых переходов и оттенков, но все вместе они создавали видимость движения. Жолт смотрел в изумлении: куклы и в самом деле отплясывали, они кружились в вихре танца, и, хотя это было абсурдом, у него родилось ощущение, будто их ненатурально большие и неправдоподобно черные бусины-глаза создают эффект движения по кругу справа налево.

– Хорошо, – сказал Жолт.

– Моей учительнице тоже нравится. Как ты думаешь, ведь это лучше всего, да?

– Да.

– Хоть бы один рисунок послали в Дели.

– Здорово у тебя получается.

– А тебе я нарисовала пастуха.

Жолт взглянул на пастуха. Деревянная кукла, усы, как бычьи рога, черные пуговки глаз, белая овечья шуба. И надпись: «Жолту от Беаты на память». В горле у Жолта запершило.

– Спасибо, Беа, – сказал он. – Давай я его спрячу… Скажи нашим, что я поел. В общем, придумай что-нибудь и соври, потому что ужинать мне неохота. Сумеешь соврать правдиво?

– Сумею. Я совру, что ты занимаешься математикой.

– Ты что?

– Не подходит?

– Нет, конечно. Кто же этому поверит!

– Тогда я совру, что ты устал на горе Шаш и лег спать. Сойдет?

– Ладно, сойдет, – махнул рукой Жолт.

Беата встала на цыпочки, поцеловала брата в щеку и тихонько вышла.

Жолт взял карту мира, отыскал на ней Индию и старательно измерил линейкой расстояние от Будапешта до Дели. По воздуху оно составляло пять тысяч километров. В Дели откроют выставку, и там на одной из стен закружатся в хороводе большеглазые девочки; на них с любопытством и интересом будут смотреть тысячи зрителей. И конечно, увидят выведенную тушью подпись: «Беата Керекеш, Венгрия». Вот как талантливо рисуют венгерские дети, станут думать посетители выставки, особенно эта Керекеш, которую вдобавок зовут Беата, то есть «счастливая». «Что ж, она этого и в самом деле заслуживает. Конечно, заслуживает, – пробормотал Жолт, – потому что прекрасно малюет». У него было чувство, что в этом определении мелькнул некий оттенок предательства, но на более честный положительный отзыв он был тем не менее неспособен.

Беата, кстати, подала неплохую идею: лучше всего сейчас уснуть, и тогда это дурацкое состояние, возможно, пройдет.

На маленьком столике лежал раскрытый журнал – днем наверняка в нем рылась Магда. Жолт пробежал статью. Статья была медицинская, а вернее, медико-историческая. Автор приводил старинные названия болезней, и Магда некоторые из них подчеркнула. «Ну и текст! Дани просто лопнет от смеха», – подумал Жолт и стал выписывать в блокнот наиболее забавные выражения: «порча ног, дурная рана, худосочие, вгоняющий в горячку нарыв, страшный тлен головы, водянка…»

Один из разделов статьи был посвящен английскому врачу Эдварду Дженнеру, открывшему противооспенную вакцину. Дженнер был исключительно наблюдательный человек. Когда он был еще сельским врачом, он обратил внимание на то, что люди, заразившиеся коровьей оспой, натуральной, человеческой не болеют. У женщин, которые ухаживали за коровами, на руках появлялись лишь оспенные пузырьки и изредка совсем легкое недомогание. После длительных наблюдений, сопоставлений, исследований Дженнер пришел постепенно к выводу, что, если человека искусственно заразить коровьей оспой, его можно иммунизировать. Так он и сделал. И сейчас от оспы защищаются этим же способом. Умница Эдвард Дженнер!

Жолт пришел в восхищение. Ну конечно, главное – наблюдать! Наблюдать, и, если тебе хоть капельку повезет, ты откроешь замечательные вещи. Есть ведь целая куча болезней, которые еще никто не умеет лечить.

Больной умирает, а врач находит этому утонченное выражение: больной экзитировал. Иными словами, ушел. А Эдвард Дженнер… Вдруг у Жолта возникло странное ощущение, будто Дженнера он откуда-то уже знает. Вот Дженнер наклонился над микроскопом, смотрит, и на пластине ему открывается пестрый фантастический мир, красные озера, по глади которых плывет цветок с бело-желтыми лепестками, а глубже, в кратере, серебром сверкает вода; Дженнер выпрямился и кулаком рассек воздух; он страшно рад, потому что первый в мире увидел серебряную воду, и эта серебряная вода прекрасно послужит людям… Но дальше Жолт грезить уже не мог, с самого начала он чувствовал в именах какую-то путаницу, во сне ему виделся вовсе не Дженнер, а Повер, то есть во сне его, Жолта, звали Повером, а когда он проснулся, то не знал, как быть: радоваться ли, что он больше не Повер, а Жолт, или наоборот.

– Бред какой-то! – пробормотал с досадой Жолт и постарался переключиться на что-нибудь более приятное.

Было очень интересно думать о том, какие, например, мысли роятся в мозгу у собаки и как это она заранее догадывается, пойдут ли они на прогулку или за дровами в подвал. И еще: каким образом Зебулону передается его беспокойство.

Он только хотел позвать Зебулона, как вдруг в голове его раздался звук, похожий на треск. Жолт точно знал, что этот звук означает, но действовать времени уже не было.

Керекеш вошел без стука и заговорил непринужденным тоном, словно разговор был прерван совсем недавно:

– Почему ты отказался от ужина?

– Я ужинал, – сказал Жолт и с робостью ощутил, как язык его снова становится чужим.

– Беата сказала, что ты лег спать.

Керекеш показал на тахту, хотя жест не имел ни малейшего смысла. Затем он подсел к столу, вертя в руках блокнот.

– Ты был на горе Шаш? – наконец спросил он.

– Да.

– Каковы успехи пойнтера?

Лицо Жолта оживилось, он открыл уже рот, чтоб ответить, но тут губы его сами собой сомкнулись, и он несколько раз молча сглотнул.

Керекеш заметил эти судорожные глотательные движения, но объяснил их по-своему.

– Ты никогда не бывал со мной особенно разговорчив.

Жолт, отвернувшись, упрямо смотрел на штору.

Керекеш встал из-за стола, лег на тахту и закинул руки за голову. Жолт неловко повернулся к нему лицом.

– Может быть, ты обижен, что я теперь мало тобой занимаюсь? Говорят, что виноват в этом я. Не спорю, возможно. Но как бы то ни было, радостей ты мне доставляешь немного. Мы взаимно друг в друге разочарованы. Правда, Жолт?

Мальчик изо всех сил глотал.

– Ты лишился дара речи?

– Я не разочарован… разочарован…

Жолт, помертвев, почувствовал всю неуместность этого повторения.

Керекеш не утратил самообладания и ничем своих чувств не выдал. У него лишь потемнело лицо, и он заставил себя смотреть в потолок.

– Повтори!

– Я не разочарован, – совсем четко выговорил Жолт.

Но Керекеш слышал все. Он слышал в начале слова усилие, похожее на стон; в душе его воскресли страшные воспоминания, и в ушах, словно эхо, назойливо зазвучали какие-то стишки: «Шумят леса, летят…» Господи, что летит? Он хотел прийти к определенному выводу. Во что бы то ни стало внести ясность и узнать все до конца. Он приподнялся на локте:

– Жолт! Посмотри на меня секунду!

Губы у Жолта задергались. Зрачки расширились и стали огромными. Глаза теперь казались черными бездонными провалами.

– Я хотел поговорить с тобой о своих планах на лето, – сказал Керекеш. – Но ты, как видно, устал. Утром поговорим.

Глядя поверх головы сына и сутулясь, он медленно направился к двери. Когда он обернулся, взгляд у него был пронзительный и полный решимости. В памяти неожиданно всплыл точный ритмический текст.

– «Шумят леса, гудят машины и бьются юные сердца», – сказал он. – Ты это помнишь?

Жолт отшатнулся так, будто получил пощечину. Он сделал большие глаза и с притворным удивлением отрицательно мотнул головой.

– Ну, неважно. Повторяй за мной, – тихо, уговаривая, сказал Керекеш. – Повторяй за мной, Жолт: «Шумят леса, гудят машины…» Повторяй же за мной!