Наконец она отстранилось от меня, достала носовой платок и промокнула покрасневшие глаза, а заодно вытерла хлюпающий нос.

— Макс… Это просто кошмар. Папа…Он изменил маме.

Да что ж такое, снова слёзы полились, теперь уже градом. Я как воспитанный мальчик тоже всегда ношу с собой носовой платок, и каждое утро он у меня свежий, так что сейчас я им и воспользовался.

Пара минут, и вот уже отвожу всхлипывающую Ингу в подворотню, чтобы не маячить у всех на глазах. Куда она вот с такими глазами в школу? А сам думаю, как же это так Михаил Борисович прокололся? И не исключено, что с Татьяной, во всяком случае, о других его любовницах я не слышал.

— Вчера маме знакомая сказала, что папа… что папа… В общем, у него близкие отношения с какой-то парикмахершей, — всхлипнула она, а я про себя тихо вздохнул. — Когда папа пришёл с работы, мама устроила скандал, и папе пришлось во всём признаться.

— Надеюсь, они помирились?

— Пока нет, папа сегодня спал в зале на диване. Да какой там спал, всю ночь к холодильнику ходил, к бутылке прикладывался, только под утро заснул. Мама вчера кричала, что позвонит на работу, расскажет об его аморальном поведении. Ой, не знаю, чем всё закончится… Да что ж вы за мужики такие, ни одной юбки не пропустите! — неожиданно обвиняющим тоном заявила она, страдальчески нахмурив лобик.

— Ну… Знаешь, вы, женщины, тоже не святые, — вступился я за сильную половину человечества. — А вообще каждый индивидуален. Есть и такие, кто всю жизнь хранит верностью единственному или единственной, но таких, конечно, подавляющее меньшинство. Мы же вот с тобой дали клятву друг другу, верно?

— Думаешь, ты сможешь её не нарушить?

— Почему это сразу я? А в себе ты уверена? Ладно, не дуйся, я же поклялся любить всю жизнь только тебя одну? А я хоть раз нарушал свои обещания? Вот видишь! Давай-ка вытрем слёзы и беги в школу, у тебя через… через одиннадцать минут первый урок, может ещё успеешь. А я сегодня вечером в Москву опять еду, ну, я тебе уже, кажется, говорил. Всё, беги… Нет, постой!

А как же теперь мне её не поцеловать? Самое то для поднятия настроения. И она с готовностью подставляет губы, уже не сжатые ниточкой, а чуть приоткрытые, между которыми проглядывают жемчужно-белые зубки. А ещё язычок, этот шаловливый язычок…

— Ты смотри, а! Средь бела дня лижутся, совсем совесть потеряли!

Блин, вот откуда эта бабулька с бидончиком нарисовалась? Такой кайф обломала. Инга, смутившись, убегает, а я, показав бабке кулак и вызвав тем самым очередную порцию порицаний, тороплюсь на остановку. У самого через десять минут уроки начинаются, не знаю даже, что пока придумать в оправдание.

Пока трясусь в вымерзшем троллейбусе, размышляю над незавидными перспективами Михаила Борисовича. Надеюсь, Нина Андреевна всё же простит супруга (если тот, конечно, покается), и не совершит такую глупость, как заявление на развод или звонок на работу. Понимать должна, что благосостояние семьи зависит практически исключительно от Козырева. В лучшем случае выговор на партсобрании, а то могут и в должности понизить. Или вовсе погнать из «жёлтого дома», и куда он тогда со своим волчьим билетом?

Интересно, кстати, чем Михаил Борисович объяснит на работе сегодняшний прогул? Приболел? Да ладно, не мои проблемы, что-нибудь придумает, калач он тёртый. А вечером после тренировки позвоню Инге, узнаю, чем у них там дело закончились. Или не закончилось, во всяком случае, буду в курсе.

В шесть вечера с тревогой в сердце набрал Ингу. С ней-то самой у нас вроде всё нормально, если судить по поцелуям в подворотне, а вот что с её родителями — это я надеялся сейчас выяснить.

— Мы можем встретиться? — спросила она негромко в трубку.

— М-м-м, через полтора часа у нас с мамой поезд. Ну давай я подскочу, минут тридцать у меня ещё есть в запасе.

Инга ждала меня во дворе. Мы зашли в подъезд, расположившись на подоконнике между вторым и третьим этажами. Я взял её за ладонь в свои, как бы намекая, что уже можно, и она вздохнула, отчего её грудь под расстёгнутой дублёнкой заманчиво приподнялась.

— Короче, вроде помирились, — чуть слышно произнесла она. — Папа сегодня на работу не ходил, проспал, ну, сам понимаешь… Сначала я пришла из школы, он всё глаза от меня прятал, потом мама с работы пришла. Ну и он к ней с извинениями… Я в своей комнате закрылась, но дверь прикрыла не до конца.

А то, думаю, какая женщина откажет себе в удовольствии подслушать, тем более, когда решается будущее семьи?

— В общем, папа поклялся больше никогда маме не изменять. Сказал, что это было в первый и последний раз. Насчёт первого не уверена, но надеюсь, что это был действительно последний раз.

Дай-то бог, дай-то бог…. Ну хоть так пока, но что-то я сомневаюсь, что Михаил Борисович при удобном случае по прошествии времени упустит возможность оседлать какую-нибудь молодую кобылицу. Особенно если та сама возжелает себе такого перспективного любовника. В чём-то я с Ингой согласен, мы, мужики, порой думаем не той головой, что у нас на плечах.

— Уверен, что всё образуется, — тем не менее заявил я. — Многие через это проходят, и ничего, браки только ещё крепче становятся.

— Ты-то откуда знаешь?

— Книжки умные читаю… Любовь моя, увы, я вынужден откланяться, поезда ходят по расписанию, и «Сура» ждать нас не будет. Что тебе привезти из белокаменной?

— Цветочек аленький, — хмыкнула она.

— Ну это само собой, а помимо цветочка? Бусы из жемчуга заморского, платок тончайшего шёлка, али шубу соболиную?

— И первое, и второе, и третье! Да нет, Макс, ну серьёзно, я даже не знаю, что у тебя попросить. Сувенир разве что, какую-нибудь мелочь. И давай уже, беги, а то и правда на поезд опоздаете.

Поцелуй на прощанье — и ветром лечу по ступенькам вниз. До дома добегаю за пятнадцать минут, чудом ни разу не поскользнувшись и не упав. Мама уже на чемоданах. О ситуации у Козыревых я ей ничего не рассказывал, не выдавать же мне Татьяну. А если не называть её имени, то мама возьмёт и проболтается Тане по телефону, что Михаил Борисович спутался с какой-то шалавой, с парикмахершей. Да и вообще, лучше маму оберегать от лишних треволнений, она у меня одна.

На чемоданах — это громко сказано. У нас с собой всего-то по сумке, причём у мамы та самая итальянская, из-за которой я ввязался в криминальные дела, и мы пешком отправляемся на вокзал. Вызывать такси, чтобы проехать километр-полтора — слишком уж по-буржуйски. Это из категории про советских людей, которые в булочную на такси не ездят.

На вокзале мы за двадцать минут до отправления поезда, занимаем свои места в купе — в СВ, к сожалению, билеты достать не получилось: когда вчера бегал за билетами, узнавшая меня кассирша шепнула, что из Пензы в Москву едет представительна делегация во главе с самим Ерминым, и она рада бы помочь, да не имеет такой возможности. Но зато продала билеты на две нижние полки в вагоне по соседству с вагоном-рестораном.

Учитывая, что мы с мамой как-то предпочитаем всегда обходиться собственной снедью, факт наличия вагона-ресторана лично мне был по барабану, но я всё же одарил кассиршу обворожительной улыбкой. Да и, по большому счёту, перекусили мы дома ещё до отъезда, что-то вроде раннего ужина, а утром будем в Москве, и уж вопрос с питанием в этом мегаполисе не должен стоять априори. Правда, Стефанович нас обещал с вокзала увезти к нотариусу, и час-другой, понятно, будет не до завтраков, ну и ничего, нагуляем аппетит.

Однако поспать на нижней полке мне оказалось не суждено. Компанию нам составила супружеская чета средних лет, и я благородно уступил нижнюю полку женщине, которая к тому же, судя по чуть выпуклому животику на достаточно худосочном теле, пребывала в интересном положении. Засыпая под стук вагонных колёс, подумал, что несколько месяцев спустя вот так же буду ездить в Москву, чтобы повидать Ингу. Я почему-то был уверен, что она поступит в МГУ, буду наведываться к ней в общежитие… Или на съёмную квартиру: надеюсь, Михаил Борисович расстарается для дочки, устроит её со всеми удобствами. Да, второй вариант явно предпочтительнее, там нам никто не помешал бы наслаждаться друг другом.