Ханзада коснулась шрама.

Перед внутренним взором Бабура предстала стройная девушка с яркими глазами, умолявшая его пощадить ее презренного отца.

— И что с ней стало?

— Шейбани-хан приказал замуровать ее живой в стену одного из подвалов Кок-Сарая в Самарканде. Сказал, что только ему дано право решать, кому жить, кому умереть. А ее он наказывает за самонадеянность.

По мере того как шли ночные часы, а сестра все рассказывала и рассказывала о своих испытаниях, Бабур начинал понимать, как ей удалось уцелеть и сохранить рассудок. Ей удалось внутренне отстраниться от всего происходящего, убедить себя, будто все то страшное, что творится вокруг нее, происходит не с ней, а как бы с кем-то другим. Как и Айша, но с куда большим основанием, чем у той, она, страстно желая оказаться где-то в другом месте, убеждала себя в том, что так оно и есть.

Ее улыбка трогала его до глубины души, а проявленная отвага и внутренняя сила наполняли гордостью. Что бы ни проделывали с ее телом, ее дух остался несломленным. Если Исан-Давлат было истинной дочерью Чингиса, то и Ханзада тоже… Выпавшие на ее долю испытания, сколь жестоки они ни были, не разрушили ее. Ей был тридцать один год, и почти треть из них она провела в полной зависимости от прихотей тирана, но девочке, игравшей некогда с ручным мангустом, удалось каким-то чудом уцелеть. Слезы подступали к его глазам, но он боролся с ними. С этого дня его сестра не будет знать ничего, кроме счастья.

— У повелителя мира есть предложение, которое, он надеется, будет приемлемо для тебя.

Сегодня персидский посол разоделся еще более пышно, в ярко-оранжевое облачение. Борода его была тщательно расчесана и умащена благовониями, и ничто не указывало на головную боль, которую, Бабур был уверен, тот сейчас испытывал. А его уверенный, почти покровительственный тон наводил на мысль, что эмир должен ухватиться за упомянутое «предложение» как голодный за корку хлеба.

Бабур ждал, глаза его слегка сузились. Сейчас он наконец узнает, с какой целью шах пошел ради него на такие хлопоты.

— Шах Исмаил разгромил узбекских псов и теперь желает, чтобы законные правители вернулись в свои владения, дабы в землях, прилегающих к рубежам его великой державы, вновь воцарилось спокойствие. Поскольку из всего дома Тимура уцелел только ты, он предлагает тебе Самарканд.

У Бабура свело желудок. Самарканд, город мечты, столица Тимура.

— Твой господин очень щедр, — осторожно ответил он и опять выжидающе умолк. Если он и научился чему-то за годы, прошедшие после смерти отца, так это терпению. Пусть молчаливую паузу заполняет кто-то другой.

Посол прокашлялся.

«Ну вот, сейчас последует главное», — подумал Бабур.

— Хотя Шейбани-хан побежден и убит, узбекские племена еще удерживают Самарканд. Мой властелин пошлет персидские войска, чтобы они, сражаясь бок о бок с твоими, вышибли их вон.

— А потом?

— Мой господин восхищается тобою. Он знает, что в твоих жилах течет кровь великих завоевателей. Ты станешь первейшим из подвластных ему владык.

— Подвластных?

Бабур воззрился на посла. Тот, казалось, прочел его мысли и поспешил объяснить.

— С тебя не потребуют никакой дани, и в Самарканде ты будешь править самостоятельно. Мой господин лишь хочет, чтобы ты признал его верховным правителем.

— Как только мы захватим Самарканд, персидские войска будут выведены?

— Конечно.

— И больше никаких условий не выдвигается?

— Нет.

— Я обдумаю то, что ты сказал, и дам ответ, когда буду готов.

Посол поклонился и вышел. Неудивительно, что он просил принять его наедине: его предложение было беспрецедентным. Ни один Тимурид до сих пор не был подвластен Персии… Но с другой стороны, это предложение способствовало укреплению безопасности, как для шаха, так и для него самого. Шаху выгодно, чтобы его рубежи были прикрыты владениями Бабура, ну а сам Бабур, утвердившись в Самарканде, сможет выиграть время, нарастить силы, изыскать возможности для новых завоеваний, а там, когда настанет время, избавиться от персидского верховенства.

От этих раздумий его оторвали донесшиеся снаружи голоса. Потом в шатер нырнул стражник.

— Бабури просит принять его.

Эмир кивнул. Будет совсем неплохо обсудить все с Бабури, прежде чем созывать военный совет.

— Ну, и чего он хочет? — спросил тот, пододвигая ближе к Бабуру низенький пуф.

— Все эти подарки: жеребец, возвращение сестры, имели целью улестить меня. Шах Персии сделал мне предложение. Он готов дать войска и помочь изгнать узбеков из Самарканда с единственным условием: чтобы я признал его верховенство.

Голубые глаза Бабури блеснули удивлением.

— Самарканд никогда не входил во владения шаха. Какое право он на него имеет? И на каком основании вообразил, что ты можешь признать его власть?

— Он один из могущественнейших владык на земле. Он уничтожил Шейбани-хана… На что у нас могли уйти еще долгие годы, и еще неизвестно, чем бы все закончилось… — медленно произнес Бабур.

— Хочешь сказать, ты намерен согласиться?

— А почему бы и нет? Я всегда желал получить Самарканд больше, чем что-либо еще. К тому же, овладев им, я смогу вернуть и Фергану. Вместе с Кабулом это уже составит мою собственную державу — мне будет что оставить сыновьям…

— Я смотрю, этот разряженный в пух и прах персидский щеголь прямо-таки очаровал тебя своими масляными речами, лестью да посулами. Вот, выходит, чего ради все это было? Мы перевалили через ледяные горы, голодали так, что кусок гнилого мяса казался райским угощением, сражались, проливали кровь, побеждали…

— Ну вот, а теперь пришло время получить за все это награду. Прошедшие годы я жил, словно перекати-поле на ветру. Где бы ни вознамерился пустить корни, меня отовсюду выкорчевывали. Но вот я здесь, в отличие от братца Махмуда, из чьей кожи сделали барабан, или родни в Герате, которую поголовно перерезали, или убитого в Фергане единокровного брата… Чувствую, наконец пришел мой час.

— Тогда не будь дураком, отказываясь от всего. Не допускай, чтобы понятная благодарность за возвращение сестры затуманила твой разум. У тебя есть войско — хорошее войско. Пусть персы остаются в своей Персии. Нам хватит сил, чтобы взять Самарканд самим, и ты въедешь в Бирюзовые ворота сам по себе, а не как чей-то наемник.

— Ты не понимаешь…

В нем вспыхнул гнев. Какой все-таки Бабури упрямец!

— Все я понимаю. Ты одержим безумным желанием стать новым Тимуром. Это ослепляет тебя, потому ты и готов обдумывать всякие глупости.

— Да что ты, вообще, в этом понимаешь?

— Это потому, что я вырос на улицах? Ты это имеешь в виду?

Бабури вскочил на ноги, отбросив пинком пуфик.

— На самом деле именно по этой причине я вижу все яснее, чем ты, дуралей несчастный! Если ты примешь предложение шаха, это будет все равно как если бы я согласился пойти в проулок с каким-нибудь подонком и отсосать у него. Ты будешь вроде племенной кобылы для того жеребца, что прислал тебе шах, — всегда к услугам господина, чего бы тот ни пожелал. Я за всю свою жизнь бродяги и оборванца до такого никогда не доходил. И тебе не стоит… Поддашься раз, и от тебя тут же захотят новых уступок.

— Ты просто смешон. Оставь меня!

Бабур встал и отвернулся. Ну почему Бабури не может, пусть ему и что-то не нравится, промолчать, как все остальные?

И тот не подчинился. Вместо того чтобы уйти, он схватил Бабура за плечи и резко развернул лицом к себе. Глаза его горели.

— Что бы сказал об этом твой отец, которого ты то и дело поминаешь? Или твоя бабушка, эта старая боевая секира? Они устыдились бы того, что тебя можно так легко купить, что ты готов, только помани, покоряться кому угодно и подставлять задницу, как только у твоего господина возникнет желание.

В ярости от того, что Бабури посмел так с ним говорить, Бабур вырвался, отступил на шаг, и изо всех сил врезал кулаком по ухмыляющейся физиономии. Хрустнула сломанная переносица, и хлынула кровь.