– Выходит, от мормонов не спрятаться ни на этом, ни на том свете, – заключил помощник.

Загорский глянул на него чуть насмешливо: кто бы говорил! Разве Ганцзалин забыл, что в Китае приняты посмертные браки?

После тщательного осмотра места происшествия тело инженера увезли в морг. У всех пассажиров проверили документы и составили список, включая номера купе, в которых они ехали. Затем, наконец, путешественникам дали свободу, и Верещагин с Загорским и Ганцзалином смогли выйти из поезда и добраться до станционного буфета.

Буфет этот больше напоминал салун из рассказов о Диком Западе, каковым, вероятно, и был совсем недавно: при входе – распашные двери «летучая мышь», грубо сколоченная стойка бара, полки за ней, уставленные батареями разномастных бутылок, а также пиво в металлических кэгах, стоявших прямо на полу. По всей площади буфета – крепкие деревянные столы и стулья, в дальнем углу – пианино, в другом углу – стол для бильярда. На втором этаже располагалась гостиница.

Впрочем, приглядевшись, они обнаружили неожиданную деталь – в бутылках не было алкоголя, все это были прохладительные напитки.

– Судя по всему, тут предстоит заседание общества трезвости, – заметил Ганцзалин.

– Нет, я ведь говорил, что Солт-Лейк-сити – штат мормонов, – отвечал коллежский советник. – А мормоны не переносят алкоголя и табака, да и вообще ничего возбуждающего. Они, кажется, даже чая с кофием не пьют.

– А пиво? – и помощник показал на металлические кэги, стоявшие в дальнем углу. – Или у них там тоже лимонад?

– Пиво, я думаю, это компромисс. Надо же что-то пить проезжающим, да и в самом городе, скорее всего, не одни мормоны живут.

Обслуживал публику крепкий бармен с квадратной физиономией и два угрюмых индейца-мохаве с оплывшими лицами и длинными нечесаными волосами, которые свисали вниз, как грива у мустангов.

Загорский, Верещагин и Ганцзалин уселись за самым дальним столиком – так, что их нельзя было подслушать. Говорили они по-русски, чтобы их никто не понимал, но береженого, как известно, даже американский бог бережет.

– Итак, подведем итоги, – негромко начал Загорский, после того, как индеец, который изо всех сил старался не встречаться глазами с клиентами, принес им три кружки светлого пива. – Инженер Эндрю Тимоти, который собирался продать русскому флоту свой электрический двигатель, убит – и это плохо. Однако все его документы украдены убийцами – и это хорошо.

– Почему это хорошо? – спросил Ганцзалин, отпил пиво и поморщился – кислое.

– Потому что пока личность его не установлена, имя его не попадет в газеты, и никто не узнает, что его нет на этом свете. Это дает нам время, чтобы попытаться вызволить его чертежи у американской почты. Пока что Тимоти для властей – Джон До, так тут зовут безымянных покойников. Как только станет известно, что инженер убит, чертежи его сделаются для нас недоступными.

– Но они и сейчас для нас недоступны, вы же сам об этом говорили, – возразил Василий Васильевич.

Загорский слегка улыбнулся. Да, чертежи недоступны для них и сейчас, но это можно изменить.

– Каким образом? – спросил Ганцзалин, снова сделал большой глоток и снова поморщился – пиво по-прежнему казалось ему кислым.

– Мы отправимся к главпочтамту в Вашингтоне, организуем наблюдение и, когда увидим, что кто-то пытается получить посылку Тимоти, выследим его и отберем чертежи.

Верещагин удивился: неужели господин Загорский хочет использовать убийц инженера, чтобы с их помощью завладеть его изобретением?

– Именно так, – отвечал Нестор Васильевич. – Уверяю вас, в этом гораздо меньше риска, чем пытаться получить их самим.

– Но ведь в паспорте должна быть фотография, – возразил Ганцзалин.

Коллежский советник пожал плечами. Насколько ему известно, обязательных фотографий на американских удостоверениях личности до сих пор нет, а те, которые есть – довольно низкого качества. Таким образом, убийца, имеющий документы инженера, легко может получить посылку как мистер Тимоти, поскольку пока не известно, что тот убит.

– Но убийца ведь не знает, что мистер Тимоти послал чертежи почтой, – возразил Верещагин.

Загорский согласился – не знает. Именно поэтому надо будет сделать так, чтобы убийца – или убийцы – об этом узнали. Но не прямо сейчас, а спустя некоторое время. Например, когда они с Ганцзалином доберутся до Вашингтона, они попробуют получить чертежи на почте.

– Как это можно получить чужую посылку, – недоумевал Верещагин, – да еще и не имея документов?

– Законным образом – нельзя, – отвечал коллежский советник. – Но мы все-таки попытаемся. Скажем, например, что нам поручил это мистер Тимоти, который по причине большой занятости не добрался до места.

– Чистая фантастика, – нахмурился Василий Васильевич. – Нет никаких сомнений, что вам откажут.

– Разумеется, откажут, – не возражал Загорский. – Мы устроим скандал, и убийцы, которые следуют за нами, поймут, чего мы хотим. Поскольку у них есть документы покойного инженера, они, в отличие от нас, смогут получить посылку. И вот тогда мы подстережем их и отнимем чертежи.

Верещагин глядел на него с явным сомнением.

– Что вас смущает в моем плане? – спросил Нестор Васильевич.

– Все, – сказал художник, – все абсолютно. Он мне кажется совершенно несерьезным.

– Как говорят шахматисты, лучше иметь плохой план, чем играть вовсе без плана, – заметил коллежский советник. – Опыт учит нас, что обстоятельства меняются, и план всегда можно скорректировать или заменить другим, лучшим.

Художник отвечал, что, пока Загорский будет жонглировать планами, бандиты могут убить его, Верещагина. Они ведь думают, что бумаги инженера у него.

– Разумеется, вас могут убить, – кивнул коллежский советник. – И более того, непременно попытаются это сделать. Но тут, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Это раз. Кроме того, вы теперь не один, а под нашей с Ганцзалином опекой. Без ложной скромности скажу, что это лучшая охрана на всем белом свете. Лучше даже, чем у американского президента.

Верещагин заметил, что это плохое сравнение, потому что совсем недавно американского президента Мак-Кинли пристрелили, как кролика. Таким образом, слова об охране президента не слишком его обнадеживают.

– Во-первых, я сказал, что мы лучше президентской охраны, – возразил Нестор Васильевич.

– Гораздо лучше, – хвастливо добавил Ганцзалин.

– Во-вторых, если вас это успокоит, знайте, что вас пристрелят не раньше, чем пристрелят нас с Ганцзалином, – продолжал Загорский. – А это дело очень и очень непростое. Таким образом, у вас очень приличные шансы добраться до Вашингтона живым и здоровым.

Верещагин только головой покачал в ответ на такое заявление. Они что же, собираются всю оставшуюся дорогу дежурить возле дверей его купе?

– Нет, разумеется, – отвечал Нестор Васильевич. – Это было бы совершенно пустым делом. Чтобы убить человека, совершенно необязательно входить в его купе. Его можно убить через стенку из соседнего купе, можно выстрелить в окно, прострелить крышу и даже пол вагона. Результат один – человек отдает Богу душу и отправляется на встречу с апостолом Петром.

– Значит, вы уверены, что меня все-таки попытаются убить? – осторожно спросил художник.

– В этом не может быть никаких сомнений, – отвечал Загорский.

– Вот черт! – огорчился Верещагин. – Скажу вам честно, я не затем ехал в Америку, чтобы меня тут похоронили.

Коллежский советник отвечал, что в этом есть и вина самого художника: зачем он ввязался в шпионскую историю с двигателем? И Загорский лукаво поглядел на живописца.

– Возможно, я поступил не подумав, – покаялся Василий Васильевич. – Но мной двигал естественный патриотизм и, что греха таить, любопытство.

– Патриотизм – прекрасная вещь, в любопытстве тоже нет ничего слишком уж плохого. Но вместе они образуют весьма взрывоопасную смесь, – заметил Загорский.

Немного подумав, художник предложил обратиться в местную полицию: может быть, ему дадут какую-то охрану?