– Ну, хорошо, – сказал Загорский, по видимости, несколько утомленный словоизлияниями живописца, – давайте, с вашего позволения, вернемся к вашей истории. Что случилось с вами в Америке в этот раз, и что вас связывало с покойным?

В этот раз американское турне Верещагина началось с выставки в Чикаго, куда он был приглашен тамошним институтом искусств. Но поскольку выставки в американских городах длятся долго и нет смысла все время сидеть при картинах, художник решил, как и десять лет назад, поездить по Америке. Он еще только думал, куда бы направиться первым делом, и тут как раз получил приглашение от архитектора Уиллиса Полка из Сан-Франциско.

– Я подумал, почему бы и нет? От Чикаго – всего три дня пути по железной дороге, увижу сразу несколько штатов. Скалистые горы, пейзажи немыслимой красоты, а в конце – Тихий океан. И решил – еду.

Верещагин явился в Сан-Франциско как раз, когда там шла выставка Уильяма Меррита Чейза.

– Есть такой живописец, бывший председатель Общества американских художников. Импрессионист, но дело свое знает, настоящий мастер портрета, да и пейзажи у него очень недурные.

Как раз в тот день, когда Верещагин явился на выставку Чейза, там же появился и некий пожилой русский господин по фамилии Тимофеев.

– Художник-любитель, мы познакомились с ним в прошлый мой приезд сюда, – объяснил Верещагин. – Он русский американец, родился в Форте Росс. Но дело даже не в нем. Он привел с собой сына, молодого человека, инженера…

– Именно он и лежит сейчас мертвым в пятом вагоне? – перебил его Нестор Васильевич.

Верещагин кивнул.

– Любопытно, – сказал коллежский советник. – Прошу вас, продолжайте.

Когда появился Тимофеев со своим сыном, Верещагин как раз дружески беседовал с американским корреспондентом петербургского издания «Новости и биржевая газета» Варварой Мак-Гахан.

– Василий Васильевич, вы помните такого американского художника Морана? – спрашивала Мак-Гахан.

Верещагин кивал: разумеется, он отлично помнил Морана и не раз бывал у него в гостях. Ему понравился один этюд, который висел у Морана на стене мастерской, и русский живописец под этим этюдом написал: «Из этого вы могли бы сделать нечто чудное. Василий Верещагин».

– Именно! – подхватила Мак-Гахан. – Вы знаете, что случилось потом?

– Откуда же мне знать? – развел руками Верещагин.

– А было вот что, – продолжала Мак-Гахан. – Один местный любитель живописи, увидев вашу подпись на стене под этим этюдом, немедленно, не торгуясь, его купил.

Верещагин улыбнулся.

– Что ж, я рад, что помог моему американскому знакомцу…

– Не спешите, – перебила его Мак-Гахан, – это только половина истории. Поняв, что ваша подпись является наилучшей рекомендацией, Моран стал вешать над этой подписью все новые и новые этюды. И благодаря вашему авторитету все эти этюды идут у любителей живописи нарасхват.

Верещагин засмеялся и покачал головой.

– Меня восхищает деловитость американских художников, но сам я на такое не способен.

Дождавшись, пока Верещагин и журналистка закончат разговор, старик Тимофеев вместе со своим сыном направились прямо к нему. Художник сразу вспомнил Тимофеева, вспомнил даже, что зовут его Петр Михайлович. Однако разговора в этот раз у них не вышло. Петр Михайлович представил Верещагину сына, которого на американский манер звали Эндрю Джоном Тимоти. Это был энергичный брюнет лет тридцати, говоривший на весьма сносном русском языке и первое, что он сделал – отправил отца рассматривать выставку, оставшись с художником один на один.

– Любите живопись? – полюбопытствовал Василий Васильевич.

– К черту живопись, – отвечал его оригинальный собеседник, – у меня к вам дело. Серьезное и очень выгодное.

Дело действительно оказалось весьма любопытным. Мистер Тимоти работал в конструкторском бюро Швана и занимался разработкой двигателей для подводных лодок. К сожалению, в последние годы бюро изрядно захирело и находилось на грани банкротства. Между тем у мистера Тимоти имелось весьма перспективное, по его словам, изобретение, которое он готов был продать русскому военно-морскому ведомству.

– Но почему вы обращаетесь ко мне, художнику? – удивился Верещагин.

– Потому что вы – по образованию морской офицер и оцените мою находку по достоинству.

Верещагин осторожно отвечал, что хоть он и служил недолго мичманом, однако закупками военной техники не занимается. Мистеру Тимоти лучше бы поговорить с русскими дипломатами. Тем более, в Сан-Франциско есть российское консульство.

Мистер Тимоти только невесело улыбнулся в ответ. Все дело в том, что бюро Швана работает на американскую армию, а, следовательно, находится под особенным присмотром секретной службы. Пойди он в русское консульство, его немедленно скрутят и обвинят в предательстве, военном шпионаже и попытке разгласить государственную тайну.

– А почему вы не предложите свое изобретение вашим же военным? – спросил художник, которому вся эта история не без оснований казалась несколько странной.

– Во-первых, потому что они бюрократы и дуболомы, – исчерпывающе объяснил Тимоти. – Они ничего не понимают в технических изобретениях.

– А во-вторых?

Во-вторых, он уже пытался. Он отослал в военное ведомство свою заявку нового двигателя для подводного миноносца – так называются большие военные субмарины.

– И каков был результат?

Результат оказался плачевным. Идиоты из военной комиссии посчитали его проект недостаточно разработанным.

Инженер фыркнул: подумать только, недостаточно разработанным!

– Они хотели, чтобы я прислал им все расчеты и все чертежи, после чего они с чистой совестью могли украсть мое изобретение, – продолжал мистер Тимоти. – Но я не такой дурак.

– Но ведь не имея всех данных, нельзя оценить действенность вашего двигателя, – осторожно заметил Верещагин.

– Можно! – победительно воскликнул инженер. – Все дело в том, что у меня есть рабочая модель. Если бы они хотели, они могли бы убедиться, увидеть все своими глазами. Но им это не нужно. Это косные бюрократы, которые дорожат только своим местом в министерстве. Скажу вам больше: даже если бы они опомнились, я все равно не стал бы продавать им мое изобретение.

Художник был заинтригован: почему же?

– Что вы слышали про контр-адмирала Мэхена? – задал встречный вопрос Тимоти.

Верещагин только плечами пожал.

Инженер объяснил, что Мэхен – известный военно-морской стратег и политический теоретик. Он разработал концепцию сдерживания России путем объединения ряда морских государств вокруг Америки. Мэхен и новый президент США Рузвельт считают, что на Дальнем Востоке нужно проводить политику активной экспансии.

– По их мнению, Россия слишком сильна в этом регионе и потому угрожает интересам США, – добавил инженер. – Но это было бы еще полбеды. Гораздо хуже, что наши политиканы решили спеться с Японией. Сейчас они рьяно вооружают ее против Российской империи и готовы предоставить микадо любую финансовую и военно-техническую помощь. Я же как патриот России не хочу, чтобы мое изобретение попало к япошкам и работало против моей исторической родины.

– Так вы, значит, хотите передать нам свое изобретение бесплатно? – осведомился Верещагин, и в глазах его заплясали веселые чертики.

Тимоти поглядел на него внимательно и неожиданно улыбнулся.

– А что, – сказал он с удовольствием, – это интересная мысль.

Затем умолк, думал несколько секунд и проговорил с явным сожалением:

– Увы, ничего не получится. Я намерен создать семью, а патриотизм, как вы понимаете, на хлеб не намажешь. Единственное, что смогу обещать – продам свое изобретение русскому флоту в два раза дешевле, чем продал бы любому другому.

– Ну, хорошо, – молвил Верещагин, которому уже надоело ходить вокруг да около, – в чем же суть вашего изобретения? Или это секрет?

Суть находки инженера была достаточно ясной. Как известно, исход современных войн часто решается на море. В связи с этим у всех крупных держав есть два флота. Первый – надводный, куда входят всяческие броненосцы и крейсеры. Второй же флот состоит из подводных судов. Подводные лодки имеют то достоинство, что их трудно обнаружить, и они способны атаковать вражеский флот незаметно для противника. Однако есть у них и серьезный недостаток – медленный ход как на поверхности, так и под водой. Если какой-нибудь крейсер обнаружит субмарину, уйти от удара ей будет крайне трудно.