Разбудило гоготание каких-то юнцов. Оказалось, что холл находится прямо посреди гостиницы. В левом крыле расположились юные лыжницы, а в правом – юные велосипедисты. Все они находятся здесь на сборах, считая это время самым подходящим для своего вида спорта. По причине разности полов гомозились очень шумно и в основном на пограничной территории.

Поняв, что спать нам здесь больше не дадут, отправились досыпать в Ялту, оставив за занавеской юных туристок.

Были в Гурзуфе. Чудный городок, пельменная замечательная. Вообще, в Крыму нас выручали, кроме хороших людей, пельменные, консервированные овощные салаты и портвейн «Таврида».

Возвращались в Л-д уже без Кузи (он, как всегда, торопился на работу),– втроём в отдельном купе. Я, по традиции, с температурой.

Флоренские очень трогательно ухаживали за мной, а я лечился «Стругурашем».

Эта квартирная выставка имела место на Екатерининском канале между ларьком, что у Кокушкина, и тем, что у Львиного, но не работающим. 

Началось так.

8.03.85. Пятница. Развеска. Поднимаясь по узкой тёмной лестнице, уже на первых этажах встретил достаточно пьяных лиц. По азиатским чертам большинства из них я догадался, что это знакомые Серёжи Чекменёва. Осведомился, дома ли хозяин. Вразумительного ответа не получил.

С первого взгляда было ясно, что выставка обречена. На подоконнике в кухне полусидели две молоденькие, но уже изрядно попиленные девочки и пытались производить действия, подобные пению. Одна из них, получившая впоследствии от меня прозвище «котлетка», была одета во что-то дутое. Из-за отсутствия лица и по цвету одежды она очень напоминала финский флаг.

Вторая была привлекательнее первой. Её даже можно было назвать симпатичной. Звали её Оксана. На ней было классическое розовое платье, всё в пятнах и потёках. В этом платье, по всей видимости, она на выпускном вечере танцевала с первым парнем 8-6 класса, а потом с ним курила под лестницей. Может, даже целовалась.

Перед красотками на одном колене стоял Шинкарёв и пел серенады. На его лице были заметны типичные признаки шинкарёвского опьянения: безысходно-ласковая тоска и доходящая до ярости бесшабашность.

Немного в стороне у плиты стояли художники Семичев и Флоренский. На моё удивление, оба были сильно трезвы. Окружающее безобразие, видимо, воспринималось ими как должное. Таким образом они становились его соучастниками.

В коридоре встретил Кузю – «только заинька был паинька... » В самой комнате, предназначенной для выставки, женщины – жены и подруги художников пытались все же повесить хоть картины своих избранников. (Мои работы, естественно, уже висели.) Но все попытки были тщетны, так как прерывались хождениями гостей выставки, от которых и исходило безобразие. Это были всё Серёжины соседи. Они приходили семьями, с детьми и, по случаю праздника, пьяные и чрезвычайно активные.

Гости шатались по комнате, топтали картины, хватали их, вертели, рассматривали, хвалили, пытались повесить на стенки или приставали к нам. Обсуждение было очень бурным, переходящим в потасовки с угрозами набить морду как участникам выставки, так и зрителям.

Всё смешалось: химические завивки, красные отложные воротнички на пиджаках, разгорячённые лица, бегающие и орущие дети, попранные картины.

Один из участников выставки, Игорь Чурилов, будучи человеком строгих нравственных устоев, не смог всего этого вынести и собрался уносить свои работы восвояси.

Пытаясь спасти выставку, я вышел на кухню. Хозяин сидел в углу на полу и пытался обнять девочку Оксану. Шинкарёв уже не стоял в благородной позе, в которой я его покинул, а лежал под батареей. Рядом примостилась Котлетка. Все они, и даже сам Флоренский, невнятно орали песню про алюминиевые огурцы. К их пению присоединялся дружный хор гостей. В ответ на мои призывы заняться выставкой они только махали руками и еще сильнее затягивали: «Я сажаю алюминиевые огур-цы. У-у, у-у…».

А Лёша Семичев злорадно улыбался. Игорь так и ушёл, унеся свои работы. Ко мне пристал Касым-кровелыцик. Он требовал, чтобы я стал гидом. Рискуя здоровьем, я наотрез отказался. Касыма, слава Богу, привлекла чья-то работа, валявшаяся под ногами «экскурсантов». Схватив её, он набросился на Кузю и потребовал немедленно повесить эту картину на самое лучшее место. Находиться в этом вертепе в трезвом состоянии я более не мог.

9.03.85. Открытие. С утра, попив пива, отправились с Флоренским доводить дело до конца. Но уткнулись носом в замок. Поднялись в другую Серёжину квартиру, где вчера я встретил двух маленьких девочек лет шести. Кто-то спал на матрасе, а в соседней комнате спала Оксана. Хозяина не было. Оказывается, он ушёл в пять утра и ключ от выставки забрал с собой. Вскоре стали собираться посетители, и нам пришлось извиняться.

Квартира постепенно превращалась в постоялый двор. Чтобы время не пропадало даром, принесли «Абу-Симбел». На полу спали дети, а за столом мы с Сашей Флоренским объедались картошкой. Вдруг пронёсся слух, что пришёл Серёжа. Все ринулись вниз. Мы с Сашей поспешили вслед, дабы укорить хозяина. Однако выставка была уже им за ночь развешана. Правда, всё вперемешку. А может, так и правильно?

Посетителей (вчерашней категории) – полным-полно. Поняв, что мы чужие на этом празднике жизни, я и Флоренский покинули экспозицию и направили стопы на лучшие поприща. Причём в разные стороны.

10.03.85. На следующий день я пришёл часам к трём-четырём. Триумф искусства полнейший: вакханалия в полном разгаре.

Художник Шинкарёв, забыв о присущей его опьянению грусти и даже с некоторой злобой, потребовал, чтобы я увёл всех со второй квартиры Чекменёва, ибо ему необходимо остаться наедине с одной дамой. Дама бегала по комнате очень взволнованная, в пальто, суетилась, но вскоре обречённо утихла. Я выполнил просьбу художника жизни, да так старательно, что увёл даже того молодого человека, с которым эта дама пришла.