Хаману разрешал всем селиться в городе, но потом выдергивал сорняки, если они опять брались за свое. Когда город стал настолько велик, что он не мог заниматься всем сам, он обратился к тем мужчинам и женщинам, которые уже носили его медальоны на шее. После этого оставался только маленький шаг, и появились темплары, разбитые на три бюро и одетые в желтую одежду. А после появления темпларов стены и дворец выросли, можно сказать, сами собой.

Это были золотые годы Урика, ласковые дожди выпадали каждый год, когда солнце спускалось в надир[2] или поднималось в зенит. Это были годы перед тем, как Раджаат призвал их выполнить свой долг, прежде, чем Доблестные Воины восстали против своего создателя и Борс превратился в Дракона, чье безумие опустошило некогда зеленые Центральные Земли.

Когда Борс пришел в себя, он нашел Ур Дракс, в который поместил тюрьму Раджаата и принял на себя задачу хранить от него Атхас и особенно своих товарищей, Доблестных Воинов. План Борса работал на протяжении долгих тринадцати столетий — вечность, с точки зрения обычных смертных — но недостаточно долго с точки зрения Хаману.

Он опустил взгляд вниз и продолжил свой путь через трясину, заполнившую улицы пустынного города в молчании, запретив себе думать. Грязь стала тоньше. Когда Хаману подошел к разрушенным заклинанием стенам, которые отделяли дворец Борса от города, он оказался у границы непрерывного вихря, созданного Тихианом. Как и обещал Виндривер, порывы ледяного ветра чередовались с серными испарениями. Земля была скользкая, ненадежная, на ней ничего не росло.

Присев на цыпочки, чтобы создать себе хоть какое-либо укрытие, Хаману вынул бусинки с заклинанием из шкатулки. Он поднял их над головой, дав теплу своей руки растопить их, превратить в просвечивающее желе, которое потекло вниз по руке и телу. Хотя это и не делало его полностью невидимым, но больше он не был совершенной имитацией преданного высшего темплара, он стал незаметным и не привлекающим к себе внимания существом, ящерицей, как две капли воды похожей на ту ящерицу-критик, которая пожертвовала своей жизнью ради этого момента.

Он опять прислушался к окружающей местности и нашел путь, ведущий в сердце Ур Дракса и к лавовому озеру. С каждым шагом теплый туман становился все краснее и краснее. Было искушение списать все эти изменения на Принесшего-Войну, на настоящая причина была много проще: солнце начало опускаться, дневной свет гас.

Хаману выругался. Не везет! Он потерял слишком много времени в Серости. Ночь будет темной и густой, как смола. А если он хочет увидеть озеро лавы своими собственными глазами, придется идти на четвереньках. При этом он так близко от костей Раджаата, что сомнительно, что хоть что-нибудь в состоянии скрыть его. Идти вперед при таких обстоятельствах было глупостью, смертельной глупостью, по меньшей мере для смертных. Бессмертный Хаману пошел, шаг за шагом.

Он сделал около сотни осторожных шагов, оглушаемый громом Тихиана, но избегая света синих молний, которые скорее всего и вызывали гром, когда он опять приподнялся и сел на корточки, чтобы оценить ситуацию. Он был так близко к Черной Линзе, что было трудно ощущать что-либо другое, кроме ее пульсирующей силы. Хаману был настолько поглощен поисками тела первого волшебника силы под Черной Линзой, что вначале даже не заметил, что ее присутствие становится сильнее, хотя он сам не двигается.

Насколько Хаману мог понимать магию Раджаата, Черная Линза скорее была артефактом тени, чем чистой примитивной тьмы. Он была — или должна была быть — менее могущественной после солнечного заката, когда теней почти нет. Если не…

В голову Хаману пришла мысль, очень простая и тем не менее влекущая за собой такие последствия, что он опять опустился на четвереньки: сила Садиры идет из теней. Днем она ничем не уступала Доблестным Воинам, но ночью она была обыкновенной смертной волшебницей, колдуньей, скорее даже начинающей в выбранном ей искусстве. Что-то вроде Павека в друидстве. Ее собственные заклинания были мелкими и незначительными, простые трюки, она даже не могла летать, и конечно никогда не смогла бы справиться с бессмертным изобретателем волшебства.

Павек смог поднять стража Урика, но только тогда, когда страж хотел, чтобы его подняли. Могли ли заклинания Садиры связать Раджаата, если он не хотел быть связанным?

Хаману не сомневался, что волшебница из Тира искренне собиралась заточить Раджаата в могилу навсегда. Живой бог Урика в этом ошибиться не мог. Пять лет назад, когда они все стояли недалеко от этого места, он осторожно и аккуратно проверил сознание Садиры — ночью.

Живой бог Урика поменял мнение о самом себе.

По ночам Садира была свободна от волшебства, которое она получила от народа тени в Башне Пристин — белой башне Раджаата, в которой он создавал своих Доблестных Воинов. По ночам она искренне верила, что поместила как кости так и Черную Линзу в место, из которого их невозможно достать и использовать во зло Атхасу. Днем же, она, возможно, тоже верила в это, но днем у нее в руках была теневая магия Раджаата, и не исключено, что ее вера была вызвана желанием Раджаата.

Нет сомнения, что они застали первого волшебника врасплох в тот день, когда был убит Борс. Они сразились с ним и победили. Но когда Хаману и оставшиеся в живых Доблестные Воины дали Садире бросить Черную Линзу в лавовое озеро вместе с костями Раджаата, не исключено, что они все плясали под дудку Принесшего-Войну. Они бросили его в идеальное место для зализывания ран: тень Черной Линзы.

Прихоть Льва — его собственное благодушие может быть доказательством длительного воздействия Раджаата на него самого!

Теперь, с такими мыслями, горящими в сознании, не было ни малейшей необходимости рисковать и подходить ближе. Хаману хотел бы узнать побольше о Садире: что она видела и чувствовала пять лет назад, что она делала с того времени, но, находясь в Ур Драксе, ответы на эти вопросы не получишь. Начав медленное отступление, Хаману осознал, что теневые охранные заклинания, которые Садира оставила около озера, достаточно ослабели и давали возможность сущности Принесшего-Войну просачиваться из Пустоты в его кости, плававшие в озере лавы рядом с Черной Линзой.

Король-Лев стал как можно меньше и незаметнее, укрепил иллюзию ящерицы, когда очередная синяя молния Раджаат пронзила туман. Хаману был ближе к лавовому озеру, чем сам думал, настолько близко, что при свете от вспышки молнии смог заметить куски расплавленного камня, плавающего по темной поверхности озера, настолько близко, что с ужасом увидел, как обсидиановый осколок вынырнул из лавы и исчез в тумане.

Медленно и осторожно Хаману сделал следующий шаг назад. Влажный серный воздух прошептал его имя.

— Хаману. Лев Урика.

Голос не Раджаата… скорее Тихиана. Тихиан был узурпатором, чем-то совершенно незначительным, высшим темпларом Тира, червяком, дерьмом под ногами баарзага, который предал всех и вся, запутался в сетях собственной лжи.

— Раджаат сказал, что Хаману из Урика является ключом к новому Атхасу. Он сказал, что когда ты станешь Драконом, мир изменится. Борс из Эбе, сказал он, был только свечой. Ты станешь солнцем. А я говорю, что, если это правда, тебе нет необходимости красться, переодетым в ящерицу.

Тринадцать веков, немалый срок, во всяком случае за это время можно научиться понимать, когда тебе бросают вызов и когда тебе лучше его не принимать. Не очень приятно узнавать, что Раджаат делится мыслями с этим червяком, но жизнь и так не слишком баловала последнего Доблестного Воина, ничего нового, очередная неприятность.

— И я говорю, — продолжал ветер голосом Тихиана, — что Раджаат хочет преобразовать весь Атхас, и нужен Дракон, настоящий Дракон, способный остановить его. Я знаю, как создать его! Хаману, выведи меня отсюда. Я сыграю роль Борса. Я стану Драконом Тира. Мне этого вполне достаточно.

Хаману подавил приступ неожиданного смеха. Правда состояла в том, что внутренние качества смертного человека определяют силу бессмертного дракона, и, действительно, из этого червяка получился бы не самый сильный дракон. Но это не то, во что верил Тихиан. Трусливый дурак верил, что он получил безграничную силу; и еще хуже, он верил, что может запудрить мозги Хаману из Урика, и Лев поможет ему добиться этого.