Поэтому надо быть непроходимым тупицей, чтобы атаковать в открытую.

Мы погрузились в ладью и отчалили от берега. Люди короля были все, как один, одеты в цвета рода — красный с золотом. Мы с Людо, единственные темноволосые на судне, выделялись, как вороны среди аистов. Даже леди Йоса, с её белокурыми локонами и в здешнем платье, уже казалась одной из них. На неё, как всегда, глазели. В открытую не осмеливались, но по лицам воинов ясно читалось, что красота будущей королевы им по вкусу. Красота вообще везде в почете. Это уродам приходится нести ответ за свои изъяны.

Её светлость больно стиснула мою руку, не отрывая напряженного взгляда от замка. Утки и лебеди скользили с нами наперегонки, а в черной воде отражались лохматые низко плывущие облака, подсвеченные закатными лучами. Казалось, герб Скальгердов отпечатался даже на небе: солнце затопило его кипящим золотом до самого горизонта, оставив на границе стихий три багровые полосы, дрожащие в воде дорожками пролитой киновари.

Меня охватила дрожь, в висках застучало, а во рту появился противный кисло-металлический привкус. Гребцы завели ритмичную песню, отдававшуюся в ушах буханьем набата. Я больше не различала лиц, мрачных красот этого места и пылающих на небе красок, а вместо длинношеих лебедей видела плывущих по рекам покойников, сделавших воду непригодной для питья. Ещё видела наши фамильные поля, сожженные, кормилицу, как-то по-глупому завалившуюся набок, со стеклянными глазами и обиженно оттопыренной губой — конечно, она обижена, ведь за всю жизнь и мухи не обидела и не заслужила быть зарубленной на пороге моей спальни… видела отцовские пальцы со вздувшимися костяшками, судорожно комкающие простыни, и кровяную жижу, с бульканьем стекающую из почерневшего рта, мать, загораживающую его постель с мечом в руках. Она успела ранить двоих… Я снова слышала гул огненной стихии, треск проваливающейся крыши, скрежет граненных когтей по стене трофейной и вой, с которым огромная туша срывается вниз, проламывая плиты, извивается, раздирает шпалеры в борьбе за свою и наши жизни. А следом — внезапная оглушающая выворачивающая внутренности тишина…

Малиновый воздух дрожит и рассыпается искрами, свинцовые наличники текут от жара, Артур катается по полу, прижимая ладони к лицу и рыдая от боли, а языки пламени сжирают мой прежний мир…

— Праматерь Покровителей! Вы хотите мне пальцы сломать?! — Этот раздраженный возглас возвращает меня обратно на ладью. Ещё какое-то время я тупо смотрю на леди Йосу, недовольно потирающую руку. — Вам-то что волноваться, — шепотом бросает она, — не вы обречены чахнуть в этой тюрьме. Разок раздвинете ноги и станете потом свободны и богаты, будь вы прокляты за это!

Я, тяжело дыша, оглядываюсь вокруг, удивленная, что озеро все ещё на месте: не вскипело и не испарилось от огненного ада моих воспоминаний. Провожу слабой рукой по лбу, платье противно липнет к спине.

В этот момент массивная решетка надвратной башни со скрипом поднимается над головой, роняя на разгоряченное лицо холодные капли, и мы проезжаем под «смоляными носами» и бойницами. Короткий темный тоннель выводит в передний двор к доку и выстроившейся вдоль канала толпе. Люди приветственно кричат, раскручивают трещотки, машут зажженными лучинами, напирают друг на друга, пытаясь разглядеть будущую королеву и прибывших с ней гостей. Все это видится мне словно бы в тумане, картинка расплывается по краям, а звуки приглушены. Всюду мельтешение, в небо срываются нестройной стаей оранжевые фонарики, в нас летят ленты и венки барвинков. Потом ещё одна надвратная решетка, и канал сворачивает к трехэтажному паласу, за которым высится донжон.

Здесь людей уже на порядок меньше и ведут они себя более сдержанно.

Это канал для почетных гостей, оканчивающийся возле центрального жилища. Ступени спускаются до самой воды, где лестницу стерегут два мраморных грифона.

На верхней площадке у входа в палас застыли четыре фигуры в богатых одеждах: король, смазливая девушка лет четырнадцати, наверное, его сестра Бланка, юноша с каштановыми кудрями и серьёзным лицом с правильными мягкими чертами… Мой взгляд остановился на четвертом, облаченном в темно-изумрудный упелянд до земли, отороченный соболиным мехом, и сердце исступленно забилось. Я-то думала, что едва его узнаю. Что годы согнули его, иссушили, убелили сединами и превратили в дряхлого старика, ведь с нашей последней встречи для меня прошла целая жизнь. Но он совершенно не изменился: те же золотистые без единой серебряной нити волосы, короткая борода, скорее даже щетина, высокая широкоплечая фигура, проникнутая небрежным спокойствием, и внимательные серые глаза. Когда они скользнули по мне, я забыла дышать. Узнает ли он девочку, некогда отчаянно молившую взять её в жены?

Но взор регента быстро перебежал на будущую королеву и сосредоточился на ней. Почувствовав руку, я обернулась. Людо. Он успокаивающе сжал моё плечо, и в лихорадочном блеске глаз брата я увидела отражение разрывавшего меня чувства.

Взгляд снова притянуло к стоящему на крыльце человеку — все прочие перестали существовать. Казалось, я сейчас упаду или закричу, или ладья перевернется от сотрясающей меня дрожи. Слава Праматери, он дожил до этого дня, не преставился от какой-нибудь глупой болезни или несчастного случая!

Ведь целых семь лет каждую ночь я видела его во снах и, просыпаясь, разбитая, опустошенная, грезила о встрече. Мечтала о том мгновении, когда всажу кинжал в его черное сердце по самую рукоять и скажу:

«Ты пришел в наш дом, как гость, и подло ударил в спину. Ты убил все, что было мне дорого, лишил будущего, семьи и веры и за это умрешь»

Людо, когда я с ним поделилась, сказал, что речь слишком длинная, а клинок может соскользнуть с ребер, поэтому лучше молча ударить в печень, как он меня учил, и провернуть. Для него важен сам факт, но только не для меня, мне этого мало.

В моем воображении из разверстой раны текла темная и густая, как смола, кровь. Руки шарили по груди, тщась выдернуть кинжал, а в глазах метался ужас и стыд. О, Бодуэн Скальгерд непременно умрет, но сперва увидит свой дом в руинах, королевский род угасшим, а всех, кого любит, отбывшими в Скорбные Чертоги. Если такие, как он, вообще способны любить.

Ещё в моих мечтах у него был сын, гордость и надежда отца: красивый золотоволосый сероглазый малыш, которому я перережу глотку у него на глазах, потому что нет ничего больнее, чем терять тех, в ком течет твоя кровь. А регент должен страдать стократ сильнее, чем страдала я. Из-за него прежняя Лора умерла семь лет назад, сошла с ума от горя, и вместо неё на свет появилась новая, та, в чьих жилах — ненависть, а в душе вечная ночь. С того дня прежний мир раскололся на два: первый тесен, в нем есть место только для меня и Людо, а второй населен всеми остальными людьми, считающими нас с братом проклятыми выродками. А когда люди во что-то верят, их нельзя разочаровывать.

Как во сне, мои ноги поднимаются по ступеням, руки машинально придерживают подол, то и дело выскальзывающий из потных пальцев. Кажется, я кому-то что-то отвечаю, возвращаю приветствия, и мой голос звучит на удивление спокойно.

— Не пялься на него так, — шипит Людо, и я с трудом перевожу взгляд на короля.

Годфрик, как и обещал его дядя, вырос, ещё сильнее вытянулся, но отнюдь не возмужал. В нем по-прежнему не чувствуется силы. Лицо такое же равнодушное и безжизненное, и красота невесты не возбуждает огня в глазах. Гладкие красные волосы разделены на пробор и висят сосульками ниже плеч. Золотой обруч короны смотрится на них тусклой железкой. Есть злая ирония в том, что я куплена на ложе человека, некогда притворявшегося моим женихом…

Её высочество леди Бланка, как я уже сказала, смазлива. Волосы цвета оранжевых полевых цветов обрамляют мягкими локонами лоб и виски и спускаются до талии, кожа припорошена золотистыми веснушками. Не похожа ни на дядю, ни на брата. Гордо вздергивает подбородок, но в карих глазах — затаенная робость, и пальцы нервно комкают подол. Когда Людо подходит ближе, смотрит на него, приоткрыв рот…