Домой вернулся в предвкушении ночи любви с самой желанной женщиной в мире. Уже представил и распланировал, как проведем выходные на природе за городом. Но дома меня ждал огромный сюрприз — Джен, во всей своей искусственной красоте. И как она могла мне нравиться? Не знаю!

Когда вошел, испуг прошиб меня до увлажнившейся рубашки. Но, я не за себя испугался, а за Машу. Судорожно стал изучать пространство в поисках ее. От Джен понял, что она приехала недавно и решила переночевать у меня, так как очень соскучилась. О посторонних в квартире не упомянула, и я с облегчением вздохнул. Не хочу, чтобы Маша чувствовала себя лишней.

Разговор с бывшей невестой дался очень не просто. Вот когда узнаешь о человеке, и его натуре. Было сказано много гадостей обо мне, много угроз, много лживых признаний в любви. Теперь я мог распознать, когда человек искренне любит — достаточно посмотреть ему в глаза. Говоря о том, что глаза — зеркало души, Толстой не солгал. Человек может отлично владеть собой: мимикой, голосом, жестами, походкой. Может вовремя сказать что-то особенное или промолчать благоразумно. Может за смешком или кашлем скрыть дрогнувшие интонации. И только изгнать из глаз глубокую грустинку, огонь ненависти или любви, холод равнодушия и лёд разочарования он не сможет. Да, глаза — зеркало души.

Я поставил точку в наших отношениях, отменил свадьбу, успокоил ее тем, что мы во время остановились, и не сделали глупость, о которой потом жалели бы. Джен была в ярости, но спустя час смирилась, и ушла, даже не хлопнув дверью.

Радостный, помчался к моей шоколадке, сообщить, что теперь мы можем не скрывать свои чувства. Я готов был кричать на каждом углу о своей любви. Но жизнь мне подкинула очередную порцию испытаний. Полночи колесил в поисках Маши, на уши поставил Андрюху, Мансура, но девушка как сквозь землю провалилась. Не знал что думать, весь извелся, кулаки болели от полученных травм во всём виноватых глухих стен. Тупица! Какого хрена я ничего ей не сказал? Черт возьми!

Я знаю, о чем вы спросите: Почему же не признался? Я сам себе задаю этот вопрос, но ответа на него нет.

Если до меня дошло, что я люблю Машу, и очевидно, что я вскружил ей голову, как так получилось, что она позволила надеть не мое кольцо?

Отличный вопрос! Но сначала: урок естествознания. Что вы знаете о лягушках?

Вы знаете, что если лягушку бросить в кипящую воду, она может выпрыгнуть оттуда? Но если положить ее в холодную воду и подогревать на медленном огне, она останется в ней. И сварится заживо. Она даже не попытается выбраться из воды. Она даже не поймет, что погибает. Пока уже не станет совсем поздно.

Мужчины, как лягушки.

Испугался ли я своего прозрения? Конечно, испугался, но не за себя, теперь я боялся потерять Машу. Оно было огромным. Судьбоносным. Потому что уже слишком поздно. Я уже закипел — для шоколадки.

Весь вечер я смотрел, как она спит, прижимал ее хрупкое тело к себе. И строил планы… для нас. То, что мы вместе будем делать, места, в которые мы пойдем — завтра и на следующей неделе и в следующем году. Я проигрывал в голове слова, что ей скажу, как расскажу ей о своих чувствах. Представлял ее реакцию, и как она признается, что чувствует то же самое. Это было как кино, ужасная мыльная опера, на которую я бы никогда не пошел, но с радостью пережил в реале. Жестокий, высокомерный адвокат встречает упрямую девочку своей мечты, и она завладевает его сердцем навечно.

Тогда мне следовало знать, что это все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Вот посмотрите.

Когда увидел ее, прижавшую к моей рассечённой губе платок, не поверил своим глазам. От заботы самой вкусной в мире сладости кайфовал, не чувствуя боли, притянул к себе, обнял — это было самым важным в тот момент.

Маша опять удивила, подбрасывая чувства еще выше — пощечина была больнее ударов полученных от моего соперника. А видеть, как Нефтяник обнимает ее, что-то щепча, прикасаясь к ее ушку губами — подобно клеймению раскалённой подковой. Спас меня от тюрьмы обморок Маши. Тогда я готов был убить друга.

Нас привез Мансур, поговорив — выяснили отношения, и я был рад, что мы поняли друг друга. Вызвал нашего семейного доктора Петра Васильевича — он осмотрел девушку, успокоил своей уверенностью, что у нее, скорее всего, на почве нервного срыва произошел сбой. Но я попросил, чтоб дождался, когда Маша очнется для тщательного анализа состояния здоровья.

Всю дорогу до ее дома не выпускал из рук. Уложил в постель, в ожидании, когда очнется, начинаю ходить по комнате кругами. Как без-пяти-минут папашка под дверями родовой, в ожидании того, что то, чего он ожидает должно выйти целым и невредимым.

Надо было ей сказать. Прошлым вечером. Когда у меня был шанс. Надо было объяснить ей, как много она для меня значит. Что я к ней чувствую. Я думал, у меня еще будет время. Я думал, что подойду к этому вопросу с осторожностью.

Если бы Мансур не был другом, то наверное сейчас он уже не дышал бы. Наблюдаю внимательно за Машей, за каждой эмоцией, которые отражаются на ее лице, за каждым чувством, что мелькает в ее глазах. Не верю словам, колпаком накрывающим меня, будто заражает смертельной болезнью, во время эпидемии.

Знаете, как бывает, когда кишечный вирус? Целый день вы валяется с тазиком у кровати, потому что у вас такое чувство, что в любую секунду вы можете блевануть? И потом наступает такой момент, когда вы понимает, что уже подступает. Вас бросает в дрожь, все тело в поту. Боль в голове пульсирует, и вы чувствуете, как ваше горло расширяется, чтобы выпустить наружу всю желчь, что скопилась у вас в желудке.

Вот так и у меня. Прямо сейчас.

Убираюсь проч из этого дома. Прыгаю в машину, несколько раз промахиваюсь мимо кнопки завода двигателя, руки дрожат, как у алкаша, бью по газам. Перед глазами пелена, ускоряюсь, чтоб умчаться, как можно дальше. Душа сама правит в какую сторону ехать, так как мозг не соображает ни чего. Выезжаю на загородную трассу, почти доехал до поселка, поворот, не справляюсь с управлением, мой черный мерен несется на впереди растущую, много лет, сосну. Удар капота о ствол, удар груди о руль. Сознание отключается.

Понедельник, после столь разрушительных выходных, показался затишьем перед очередным смерчем. Обычно в течение дня я постоянно видела или слышала Кирилла, но сегодня всякий раз, когда проходила мимо его приемной, жалюзи и дверь всегда были закрыты. Я остро ощущала отсутствие Химика, и к тому времени, когда рабочий день близился к концу, его полное молчание всерьез начало меня беспокоить. Думала, устроит мне марафон испытаний на выживание, последние, я уверенна, будет в двойном смысле этого слова. Но он пропал, вся неделя прошла как в тумане, не знала, что думать, ходила потерянной потеряшкой, с замиранием сердца в надежде увидеть в холле — проводила половину дня сидя на диванах.

Работа уничтожала нервные клетки, со скоростью протекания реакций, моих, совершенно бестолковых, опытов. Отдел безопасности сообщил, что так и не удалось выяснить, кем были перепутаны реактивы. Ездила в больницу навестить подругу, врач сказал, что ожог не серьезный, заживает хорошо, и через день ее отпустит домой, чему безумно была рада. Хоть один светлый лучик во мраке, в который погрузилась моя некчемная жизнь.

Вечерами, дома сходила с ума от одиночества. За то время, что провела с любимым Химиком, настолько привыкла быть нужной, желанной, дарить свою нерастраченную заботу и любовь, что сейчас понимала, насколько бесполезна жизнь одинокого человека. К концу недели стала замечать ухудшающееся состояние здоровья — меня знобило, температура, как на американских горках подбрасывала неожиданно и с тошнотворным эффектом.

Секретарь Кирилла молчала словно рыба, но пару раз подслушала, как она разговаривает с ним по телефону, записывая указания, от чего у меня сжимались пальцы в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, чтоб заглушить душевную боль физической. Химик меня игнорировал, не отвечал на мои звонки и смс. Даже отправляя письма по электронной почте с отчетами — он не отвечал и на них. Светлана Алексеевна тоже не знала, куда пропал сын Павла Кирилловича, сказала только одно, что Хисин старший через неделю возвращается, дал указание заместителям работать с удвоенной нагрузкой.