— Ну, как, похож на сестрорецкого рабочего? — спросил он.

— Очень, — ответила Шура. — Я таких металлистов не раз встречала.

— Если похож на многих, значит настоящим Ивановым буду. Где прикажете встать?

— Вот сюда… Нет, чуть левее и ближе, — стала командовать Шура.

Но как она ни ставила Владимира Ильича, лицо его в объектив не попадало, виднелись только кепка и парик.

Оставив аппарат на валуне, Шура спустилась к озеру и попыталась вытащить из воды плоский камень.

— Нет уж, позвольте, — остановил её Владимир Ильич. — У меня сил больше.

Он сам вытащил два тяжёлых камня, отнёс их на указанное место и, став на них, спросил:

— Как теперь?

Шура поглядела в фотоаппарат и осталась довольна.

— Стойте… не шевелитесь! — сказала она.

Закрыв объектив, Токарева, как заправский фотограф, забралась под покрывало и долго копошилась в темноте, вставляя кассету с пластинкой. Наконец раздалась команда:

— Не двигайтесь… снимаю!

Шура сняла с объектива крышку, подержала её несколько секунд и опять водворила на место.

— Готово! — радостно сказала она и выглянула из-под покрывала. От непривычного занятия лицо Шуры покрылось капельками пота.

Владимир Ильич хотел напоить гостью чаем с брусникой, но Токарева торопилась засветло добраться до станции и от угощения отказалась.

Миновав заросли ольшаника, она пошла вдоль озера по намытой полосе песка. Сырой песок был твёрд, проваливался только под каблуками. Идти было приятно.

Прошагав с километр, Токарева заметила впереди приближавшуюся к берегу лодку. В ней было трое мужчин. Шуре пришлось бы пройти мимо них. Не желая с кем-либо встречаться, она повернула к заболоченному лесу. Дойдя до невысоких ёлок, Токарева спряталась за одну из них и стала наблюдать.

Мужчины, сойдя на берег, тремя дружными рывками вытащили лодку на песок и стали сгружать с неё вещи: сачки, удочки, котелки, мешки, ватники.

«Рыбаки, — сообразила Шура. — Видно, заночуют здесь».

Вдруг двое мужчин, взяв топоры, направились в её сторону. «Что им надо? — не могла понять Шура. — Неужели видели, где я спряталась?»

Она покинула ёлочки и бегом устремилась в глубь болота. Прыгая с кочки на кочку, Шура несколько раз проваливалась в холодную чавкавшую жижу. Ботинки и чулки промокли, но она не обращала на это внимания, ей хотелось скорей добежать до густых зарослей и скрыться в них.

По пути Токарева заметила глубокую выемку среди корней низкорослой сосны. Она быстро вытащила из корзинки фотоаппарат, завернула его в покрывало и, сунув под корни, прикрыла мхом. Сама же, отбежав шагов на пятнадцать, легла за высокой кочкой, поросшей кустиками голубицы.

Вскоре на болоте появились мужчины с топорами. Один из них принялся выкорчёвывать гнилые пеньки, другой же ходил меж чахлых сосенок и приглядывался, нет ли на них пожелтевшей хвои. Заметив засохшее деревцо, он повалил его и, не обрубая веток, поволок к озеру.

«Сухостой для костра заготовляют, — поняла Шура и принялась себя корить: — Чего ж ты, глупая, залегла. Уже ушла бы далеко. А теперь не поднимешься, вызовешь подозрение».

И она продолжала лежать на сыром мху.

По краю леса сухостоя было мало. Рыбаки прошли вглубь. Порой они тащили хворост так близко от Шуры, что ей приходилось вжиматься в землю. И тогда она всем телом чувствовала холодную влагу, выступавшую из мха.

За каких-нибудь полчаса Токарева промокла насквозь.

Наконец мужчины покинули лес и разожгли на берегу костёр. Шура бросилась разыскивать спрятанный фотоаппарат. Она его быстро нашла, но, сунув руки под корни, почувствовала, что свёрток намок.

«Заржавеет, испортится, — испугалась Шура. — Надо скорей обтереть».

Кроме платка, завязанного на голове, у неё ничего сухого не было. Сняв его, она быстро обтёрла фотоаппарат, уложила его в корзинку и поспешила покинуть опасное место.

На железнодорожную станцию Токарева пришла ночью. Последний поезд уже готов был к отправке. Найдя вагон, где было только два пассажира, Шура села на пустую скамейку и прижалась в углу. Её мокрая одежда могла вызвать подозрения.

На другой день, получив от Токаревой фотоаппарат, Лещенко проявил негатив и, разглядывая его в свете красной лампочки, огорчённо произнёс:

— Ночь в Африке, сплошная тьма.

Снимка не получилось. Второй раз посылать Шуру не имело смысла. «Придётся отправиться самому, так верней», — решил Лещенко.

Вечером с Приморского вокзала он поехал в Сестрорецк. Там емельяновский мальчик Коля в лодке переправил его на покос.

— Что случилось? — спросил Владимир Ильич.

— С первого захода — неудача, — ответил Лещенко. — Шура не сумела вас сфотографировать.

— Ах, обида, как она старалась! — посочувствовал Ильич. — Сильно огорчилась?

— Да я ей ещё не говорил. Расстроится, наверное.

— Жаль, жаль.

Владимир Ильич пригласил позднего гостя к костру, напоил чаем, попахивающим дымом, и уложил спать в шалаше.

Закоренелый городской житель долго не мог заснуть, а когда вздремнул, его разбудил резкий крик козодоя за шалашом. Не понимая, чей это крик, Дмитрий Ильич поднял голову и прислушался. Крик больше не повторялся.

Уже занималась заря. «Сниму и уеду на первом поезде», — решил Лещенко. Он осторожно тронул плечо Ленина и сказал:

— Вставайте, Владимир Ильич, уже посветлело.

— А?.. Что такое? — спросонья не мог понять Владимир Ильич.

— Пора вставать. Я хочу раньше уехать, чтобы сегодня же отпечатать снимки.

— Ага, понимаю, одну минутку…

Ленин поднялся и, захватив полотенце, зашагал к озеру.

Лещенко думал, что Владимир Ильич почистит зубы и ополоснёт лицо, а он вдруг разделся и с разбегу бросился в воду. Поплавав минут пять, Владимир Ильич вернулся бодрым, повеселевшим.

— А вы не боитесь простудиться? — спросил Лещенко. — Свежо ведь?

— Привык. Нашему брату необходимо закаляться. Советую и вам поплавать. Совсем по-другому будете себя чувствовать.

Натянув на себя сатиновую рубашку, куртку, парик, Владимир Ильич постарался обрести такой же вид, какой у него был, когда его фотографировала Шура.

У него даже похоже спадали волосы на лоб.

Сделав два снимка, Лещенко собрался в путь. Владимир Ильич пошёл провожать его. У тропы он остановился и спросил:

— Вы очень дорожите своим авторством?

— Не понимаю, — недоумённо смотрел на него Лещенко. — О чём речь?

— Ну, если у вас получились снимки, вы сможете сказать Шуре, что это её работа?

— Ах, вот вы о чём! — воскликнул Лещенко. — Ну конечно, с удовольствием, если вам так хочется.

И они заговорщицки пожали друг другу руки.

Отшагав пять вёрст пешком, Лещенко успел на утренний поезд.

В вагоне было немного пассажиров. Дмитрий Ильич благополучно доехал до Новой деревни, и только на перроне вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд человека, стоявшего у газетного киоска. «Шпик», — определил Лещенко.

Не оглядываясь, он поспешил нанять извозчика и сказал ему вполголоса:

— Быстрей гони, получишь двойную плату.

Шпик тоже нанял лихача. И поехал вдогонку не один: в пролётке был ещё какой-то тип в тёмных очках.

«Как быть?» — в тревоге раздумывал Лещенко. Он легко бы мог уничтожить негативы снимков, но не хотелось всё начинать заново.

Вскоре на повороте показался трамвай, выходивший на Каменноостровский проспект.

— Догони вагон, — попросил Лещенко. — Вот тебе рубль.

Извозчик задёргал вожжами, и конь помчался.

На мосту через речку Карповку они поравнялись с трамваем, замедлявшим ход. Лещенко, не раздумывая, прямо с пролётки прыгнул на подножку последнего вагона и стал наблюдать, что будут делать шпики. Те поднялись, что-то кричали своему извозчику, но догнать трамвай уже не могли.