Всем известно, от малых детей до стариков, что Слово, Искупителем людям подаренное, одно на всех.

Вот только произносим мы его по-разному.

Если кто, по дурости или по великой любви, что, в общем, едино, другому свое Слово доверит – Слова неравны будут. И опасность не в том, что можно свое достояние потерять, наоборот. То Слово, которое раньше звучало, в себя и новое вбирает. Вот если, к примеру, Хелен со мной поделится Словом, на котором запал ее планёра, да и всякие женские побрякушки, наверное, хранятся… Мне к ним все равно доступа не будет, никак. Мое Слово – от ее Слова произойдет. Может, оно и сильнее окажется, и я куда больше добра на него сложить смогу, но вот Хелен в любой миг ко всему дотянуться сможет… ну, конечно, если будет доподлинно знать, что там у меня спрятано.

Потому и хранят Слово, от детей родных, от жен любимых скрывают. Страшен искус. Как жить, зная, что все достояние в любой момент может тому достаться, кто тебя Слову научил? Не проще ли покончить с тем, от кого ниточка протянулась?

Когда аристократ обучит наследника Слову – то еще игрушка малая. К главной казне все равно доступа не будет. Надо со Слова на Слово ценности передать… если успеешь, конечно… А вот если ценностей особых нет, кроме самого Слова, – то велик искус… велик…

И понятно, что то Слово, что в начале было… которое Искупитель произнес, римских солдат устрашая, нож Сестрой принесенный да копья в него нацеленные разом в Холод пряча…

Это Слово – самое главное.

Словно дерево, от тонкого корня растущее, крону до неба раскинувшее, тянутся, ветвятся Слова, в которых сила и власть всей Державы.

А внизу, тьмой веков скрытое, первое Слово. Изначальное. Истинное.

Искупителем сказанное.

И если знать его, если суметь произнести, потянуться…

Обдало меня таким ознобом при этой мысли, словно я и впрямь это Слово узнал и дотянулся до вечного Холода.

Все!

Все сокровища мира, спрятанные ныне да в прежние века утерянные!

То, что Наполеон в Руссии взял да и унес с собой, на Бородинском поле саблей казачьей сраженный… Сокровища Кромвеля и Марии Антуанетты… Чудесные машины Леонардо… Баронские накопления, казны графов и маркизов… Кладовая Владетеля, залог всей его власти… Церковные богатства… Мелочь, мелкими людишками на Слове потерянная… только таких, безвестных обладателей Слова за две-то тысячи лет немало было…

– Спаси, Сестра… – прошептал я. – Пощади, Искупитель…

Марк будто осунулся и посерел, сказав нам про Изначальное Слово. Сестра Луиза мрачно следила за Хелен.

– Да как ты еще жив, принц… – прошептала летунья. – Как ушел с таким… с такой силой…

– Сестра берегла! – торжественно произнесла настоятельница.

– Сестра того бережет, кто сам не зевает… – Хелен с силой прижала ладони к лицу, словно и позабыв, что одна рука сломана. – Это смерть. Смерть, мальчик. Всем, кто к тебе прикасается. Всем, кто рядом стоял. Просто так… на всякий случай… Я думала, врали…

– Что врали? – тихо спросил Марк.

– Да этап ваш несчастный, на который ты, щенок, попал… Всех каторжников допросили, загнали обратно на судно, велели отойти от берега… а потом линкор его сжег начисто, огненные бомбы не пожалели…

Я даже не вскрикнул – тихое сипение вырвалось из горла, стянутого ужасом. Закричал Марк:

– Как? – Кинулся к Хелен, схватил ее за руки, повторил: – Как?

– Просто! Из главного калибра, в упор! Вместе с командой! Как зачумленных в Черные Годы!

У меня круги поплыли перед глазами. Будто всех я увидал: и душегуба Славко, и верзилу-кузнеца, и хитрого Локи, и безобидного певца Волли, и казнокрада Плешивого, и надсмотрщика с безобидным прозвищем Шутник, и тех, чье имя уже забылось, и матросиков из команды…

– Гад, – вдруг прошептала Хелен. – Ох какой гад… сдохнуть тебе без покаяния…

Не к Марку были ее слова, она мальчишку, на ней повисшего, и не замечала. И не ко мне. Кому-то другому, далекому, проклятие адресовалось.

Огонь и вода. Качается на волнах золотая туша линкора и палит из всех орудий. С неба огонь, под ногами вода, на руках кандалы… Пылает палуба, рушатся мачты, вопят в трюме каторжники, смерть почуяв, капитан в ужасе линкору сигналит…

Смерть. Огонь и вода все скроют. Вдруг да и выдал мальчик кому-то Изначальное Слово? Сам понял и другим передал?

Вдруг кто получит такую власть, которой никогда над миром не было?

– Что же ты наделал! – закричал я, вскакивая. Оторвал мальчишку от Хелен, швырнул на пол. – Зачем? Зачем ты нашел эту книгу? Зачем в руки взял, зачем рассказал, как посмел уйти с ней?

Значит, пока я по Лузитании скитался, железо на монеты обменивал да с комфортом через Державу ехал, товарищи мои этапные от огня и воды лютую смерть приняли? Не было у меня среди них друзей, да только все едино – вместе нас судьба свела, а потом…

Потом Марк, по глупости своей, по незнанию простой жизни, как бродяжка в тюрьму попал. Судье надерзил, забывшись, кто он такой… и вошел на этап, словно прокаженный в здоровое селение.

Я все тряс младшего принца, а тот даже не сопротивлялся. Дурацкий платок, под которым он прятал коротко стриженные волосы, свалился на пол.

– Зачем? – кричал я. – Зачем, зачем…

Будто все остальные слова забыл…

– Думал, не станут сильно искать, – отчетливо произнес Марк. – Думал, не поймут, что у меня на Слове. А они поняли. Знали. Про эту книгу знали, только найти не могли. Не там искали. Отпусти меня, Ильмар! Отпусти!

На меня его властность врожденная не действовала, я как Марка с этапа тихим беспомощным пацаном запомнил, так уже никогда принцем высокородным не приму. Другое меня остановило – в глазах у него были слезы. Плакал маленький принц Маркус, и не за себя, дуралея, чья жизнь – как последний лепесток пламени на гаснущей свече, а за всех тех, заживо в факелы превратившихся. И за дубину Славко, что не упускал случая над ним поиздеваться, и за глупого доброго Волли, что вечно уговаривал ему подпевать, и за кузнеца-славянина, ласково успокаивавшего перепуганного мальчишку…

Нет, не хотел он того. Не хотел и не ждал.

Отпустил я Марка, и тот стоял, пошатываясь, слезы глотая. Молчала настоятельница Луиза, и гордость, что на миг мелькнула в ее глазах – «поняли теперь?» – исчезала. Молчала летунья Хелен, перестав балансировать на грани произнесения своего Слова. Молчал и я, глядя в окно, где били фейерверки над шумным карнавалом… Обнял я Марка, похлопал по спине, а потом глянул в глаза Хелен.

– Что еще ты сказать позабыла, Ночная Ведьма?

– Ты о чем, Ильмар-вор?

– Хелен-летунья, не надо! Говори начистоту.

– В чем ты меня упрекаешь, Ильмар?

– Двойную игру ты ведешь, Хелен!

Летунья тряхнула головой, с иронией спросила:

– И давно заподозрил?

– По пути сюда, Хелен. Уж больно ловко ты сломанной рукой рычаги тягала.

Хелен молча посмотрела на свою руку. Вздохнула.

– Да, Ильмар. Нет там ни перелома, ни трещины. Только ушиб был…

Настоятельница печально покачала головой.

– Решила выдать Маркуса Владетелю, – сказал я. – Мной как ищейкой попользоваться, а чтоб уж совсем тебя не подозревал, беды не ждал – калечной прикинуться?

– Не выдать, а домой доставить, – неохотно сказала Хелен. – И тебе, Ильмар, впрямь было прощение обещано, полное. Так что… я не лгала. Так бы все и прошло, как я тебе говорила. Маркусу – прощение и ссылка, мне полная реабилитация, тебе – прощение и титул.

– И ты поверила? – спросил я.

– Да. Я не знала, что в той книге. Не знала!

Марк медленно отошел от меня, спросил, заглядывая Хелен в лицо:

– Так у тебя была аудиенция… с Владетелем?

Летунья молчала.

Младший принц мимолетно глянул на меня. Глаза у него блестели, но уже не только от слез, но и от робкой надежды.

– Он сам сказал? Ночная Ведьма, он сам сказал, что я буду прощен?