Иногда комиссар задумывался над тем, кто же пишет детективные романы и рассказы, и с чего все эти люди взяли, будто пострадавшие или родственники убитых бодро рапортуют при допросе, где были и что делали с точностью до минуты. Сестра отца Тайна вообще ничего не говорила, только беззвучно плакала в носовой платок. Это была худенькая, хрупкая дама лет пятидесяти, кроткая и тихая. Благодарно всхлипнув, когда Бреннон подал ей чашку чаю, она молча выслушала все, что он ей сказал, и замерла на стуле. Комиссар сел рядом и мягко спросил:

— Мисс, вы ждали вашего брата вчера?

Женщина замотала головой.

— Почему?

Она несколько раз судорожно вздохнула, и Бреннон придвинул к ней чашку.

— Он говорил перед уходом… — прошептала мисс Тайн и сделала несколько глоточков. — Что понесет крест в починку… Я… Я думала… Он иногда спал на кушетке в кабинете, если задерживался допоздна… Я и решила… — у нее вырвалось короткое рыдание. — Он только не послал сегодня за булочками! Я всегда пекла ему булочки, а он посылал за ними, а сегодня не послал!

«Вот свинья», — подумал Бреннон о епископе Уитби. Мисс Тайн зашлась в горьком плаче. Рукоположенному борову и в голову не пришло ни поискать отца Тайна, ни послать к его сестре служку.

— А я жду, жду… — шептала женщина. — Все жду и жду…

— Какой дорогой ваш брат обычно ходил из собора домой?

— Он брал кэб, — с трудом выговорила она. — Я и не знаю…

— Он заезжал куда–нибудь по дороге, покупал что–нибудь?

— Газеты, сэр, и любил печенье в лавке Брайтов…

Бреннон проводил мисс Тайн до выхода и усадил в кэб. Он сунул ей свою визитку, но едва ли женщина поняла, что ей дают. Комиссар проводил кэб долгим взглядом, размышляя о высокопоставленных чинах; но поскольку эти мысли никогда не были радостными, он их отбросил. Следовало как можно скорее установить личности прочих погибших, чтобы выяснить, в какой точке они все могли пересечься.

Консультант нашелся на заднем дворе. Бреннон поежился: даже он зимой не выходил без пальто, сюртука и шарфа, а Лонгсдейл был без этого всего и не морщился. Он изучал тела с лупой; пес обнюхивал ледяные глыбы.

— Я могу их растопить.

— Покойников? — обрадовался комиссар. — Но Кеннеди боится, что это повредит трупы.

— Я знаю, — Лонгсдейл постучал пальцем по глыбе. — Я взял пробы льда. Как только в моем доме оборудуют лабораторию, я проведу опыты и определю наиболее безопасный способ…

— А! Выбрали дом восемьдесят шесть?

Консультант вздрогнул и уставился на Бреннона:

— Как вы узнали?!

— Увидел вашего дворецкого с телегами.

Лицо Лонгсдейла разочарованно вытянулось, как у ребенка, которому не показали фокус.

— Я‑то думал…

— Что вы думали? — заинтересовался Натан. Он впервые обнаружил в консультанте какую–то человеческую реакцию.

— Я думал, что раз вы рыжий и родились в воскресенье, которое пришлось на первое мая…

— У меня нет дурного ока и третьим глазом я тоже ничего не пронзаю! — рявкнул комиссар, которого с детства допекали этим все соседские кумушки. Лонгсдейл разочарованно вздохнул и потерял к Бреннону интерес. Пес тихо фыркнул.

— Что с черепом? — буркнул комиссар.

— Мистер Кеннеди наносит на него метки. Эта научная дисциплина еще только развивается, мы должны будем сами высчитать объем тканей…

— Короче!

— Уйдет дня три–четыре.

— Где вы будете этим заниматься?

— У себя, конечно, — отозвался Лонгсдейл. — Ваша лаборатория слишком скудно и примитивно оборудована. Рейден как раз должен закончить с перевозкой.

Комиссар обиженно засопел. К счастью, его отвлек дежурный — шеф желал его видеть.

«Рейден», — размышлял Бреннон, поднимаясь к начальству. Комиссар отличался исключительной памятью на лица, но, как ни старался, так и не смог вспомнить лицо дворецкого. Даже цвет волос и глаз стерся из памяти. И это чувство было исключительно неприятным. Почти таким же неприятным, как воспоминание о суеверных бабках, уверявших его отца, что раз ребенок мало того, что родился в майское воскресенье, так еще и рыжим, то он уж точно подменыш!

— Бреннон! — возопил шеф, едва комиссар прикрыл дверь. — Вы опять ходили в собор!

— Да, сэр.

— Каждый раз, каждый, как вы туда суетесь, епископ строчит мэру жалобу на произвол мирских властей! Что вы с ним опять сделали?

— Я искал нашу жертву, сэр.

— Нашли?

— О да. Отец Джозеф Тайн, — Натан бегло описал трагическую судьбу священника. — Поэтому, сэр, я намерен допросить всех попов, которые имели дело с Тайном, и всех, кто мог видеть его в последний вечер. Едва ли наши жертвы ходили в один клуб и вряд ли встречались в одних домах. Единственное, что их связывает — место смерти и дорога, которой они туда добрались. Надо выяснить, где они были в ночь убийства. Если найдем совпадение — ухватим первый след.

Бройд задумчиво пригладил пышные усы.

— А что, если они умерли на озере?

— Но как–то же они туда добрались? Отец Тайн вообще должен был направляться в прямо противоположную от Уира сторону — к ювелирной лавке ван Шпеера. Но не направился.

— Гм… Гммм…

— Кой черт понес его к озеру на ночь глядя? Первая жертва, над черепом которой сейчас издевается Кеннеди, вообще была одета в полудомашнюю одежду. Уир промерз на ярд в глубину, а этот тип шлялся там в одном жилете и тапочках.

— Думаете, он выскочил из дома потому, что его что–то позвало?

— Черт его знает, сэр, — угрюмо отозвался Бреннон. — Пьянчугу его же белая горячка может позвать куда угодно. Но, как знать, вдруг и от консультанта будет толк.

— Мне казалось, вы скептично настроены…

— Да, сэр. Но меня удивляет крест.

— А что с ним?

— Тайн нес его к ювелиру, в починку. А умер с крестом в кулаке, прижатым к груди. Зачем он его достал? Хотел отмахаться от убийцы церковной цацкой?

— Бреннон! Вы все же полагаете… мда…

— Обычный душегуб спер бы золотишко без раздумий.

— Значит, думаете, этот необычный? Так, может, его спугнули.

— А в лед наши покойники сами зарылись?

Айртон Бройд молча нахмурился. Бреннон задумчиво поскреб бородку. Вокруг креста во льду была лакуна. Интересно, почему?

13 ноября

Ночь уже сгустилась до чернильного цвета, когда комиссар наконец решил, что на сегодня хватит. Полицейские с портретами жертв третий день прочесывали частым гребнем Блэкуит, а из списка без вести пропавших с трудом выцедили сорок шесть жертв, подходящих под описание безлицего покойника. Бреннон велел обойти родичей и друзей всех сорока шести, пока Кеннеди и Лонгсдейл возятся с восстановлением лица. Оставалось допросить нищих у собора и жителей окрестных домов. Но это комиссар наметил следующим пунктом — число полисменов не безгранично, а прочие преступники тоже не сидели без дела; одной поножовщины вполне хватило бы на пару газетных колонок мелким шрифтом. Однако больше всего комиссара беспокоило то, что в преддверии праздничных гуляний мэр строго запретил «распространять пугающие слухи среди честных горожан!» Как будто неведомый убийца ограничится нечестными…

«Ведь даже не ограбили», — думал Бреннон. За долгие годы он повидал всяких убийц — и сумасшедших, и маньяков, и садистов — но ни один из них не смог бы прикончить жертву таким образом, даже если б и хотел.

Натан попрощался с дежурными и вышел в кристально холодную ночь. Было безветренно, ясно и безлунно. В небе искристо мерцала россыпь звезд. Задрав голову, комиссар постоял на месте, вздохнул, запахнул плотнее шарф и двинулся к дому.

Роксвилл–стрит опустела. Флаг на ратуше печально повис, тускло, как оловянные, поблескивали кресты на соборе, слева темнел парк, справа — мерцал свет в окнах. Около дома восемьдесят шесть Бреннон замедлил шаг. Огни в доме не горели, и он был так же темен и безмолвен, как раньше. Особняк больше напоминал склеп, чем обиталище живых, и в памяти Натана возникли полузабытые деревенские суеверия насчет ночных кровососущих тварей и псах из преисподней. Но поскольку ничего об этих преступных сущностях комиссар так и не смог припомнить (тридцать лет прошло, черт побери!), то он отвернулся от дома и зашагал по Роксвилл–стрит, по иронии судьбы — в сторону озера.