– Как они могут?.. – начала я, но Энди остановил меня, подняв руку.

– Мы говорим абстрактно или рассматриваем конкретный случай?

– Это Брюс, – признала я.

Энди закатил глаза. Он не жаловал Брюса с тех пор, как в первый и последний раз взял его с собой на обед в новый ресторан, дабы написать очередную рецензию. Брюс оказался еще хуже Элен. «Разборчивый вегетарианец, – сообщил мне Энди на следующий день. – Худшего кошмара ресторанный критик и представить себе не может». Мало того, что Брюс не нашел в меню ничего такого, что хотел бы съесть, он еще умудрился поднести уголок меню к свече, стоявшей на столе. Меню загорелось, к столику сбежались три официанта и сомелье, так что Энди пришлось ретироваться в мужской туалет, дабы остаться инкогнито. «Трудно не привлечь к себе внимание, когда тебя окатывают пеной из огнетушителя», – объяснил он свое поведение.

– Я просто хочу знать... – промямлила я. – Никак не могу этого понять...

– Выкладывай все, Кэнни, – оборвал меня Энди. Официант вернулся, поставил мою спаржу перед Энди, паштет Энди – передо мной и торопливо ретировался.

– Извините, – обратилась я к его спине. – Не могли бы вы налить мне воды? Когда вам удастся выкроить минутку. Пожалуйста.

Все тело официанта вздохнуло, когда он потянулся к кувшину.

После того как наши бокалы наполнились и мы поменялись тарелками, я подождала, пока Энди опишет и попробует принесенные блюда.

– Так вот, я знаю, что правда, то правда, это я хотела, чтобы мы на какое-то время разбежались, но теперь мне недостает Брюса, и эта боль...

– Острая, резкая боль или постоянная, ноющая?

– Ты надо мной смеешься?

Энди смотрел на меня, его глаза, карие, невинные, широко раскрытые, поблескивали за очками в золотой оправе.

– Ну, разве что чуть-чуть, – наконец признал он.

– И та и эта, – ответила я. – Я только хочу знать... – Я отпила вина, чтобы проглотить слезы. – Я только хочу знать, значу ли я для него хоть что-то.

– Даже если Брюс и ведет себя так, словно ты для него ничего не значишь, это не означает, что ты ему совершенно безразлична, – ответил Энди. – Возможно, это всего лишь игра.

– Ты думаешь?

– Он же тебя обожал. И там никакой игрой и не пахло.

– Тогда почему теперь он не хочет даже говорить со мной? Как он может полностью... – рубанула я рукой по воздуху, демонстрируя резкий и абсолютный разрыв.

Энди вздохнул.

– Так уж некоторые устроены.

– Ты тоже? – спросила я. Он задумался, потом кивнул.

– Для меня что кончено, то кончено.

Поверх плеча Энди я увидела приближающегося официанта... нашего официанта, за которым следовали два других и черноволосый мужчина в белом фартуке поверх темного костюма. Управляющий, предположила я. Сие могло означать только то, чего обычно боялся Энди: кто-то сообразил, с кем они имеют дело.

– Месье! – обратился к Энди мужчина в костюме и фартуке пока наш официант ставил на стол наши блины, второй наливал воду в стаканы, а третий смахивал несуществующие крошки с чистой скатерти. – Все хорошо?

– Отлично, – устало выдохнул Энди. В это время первый официант положил рядом с нашими тарелками новые столовые приборы, второй поставил на стол тарелку со свежим хлебом, а третий зажег свечу.

– Пожалуйста, дайте нам знать, если вам что-нибудь потребуется. Мы тут же все принесем! – с жаром воскликнул управляющий.

– Обязательно, – заверил его Энди.

Троица официантов выстроилась перед нами, озабоченно глядя на нас, но, поскольку Энди молчал, они разошлись по углам ресторана, продолжая, однако, поглядывать на наш столик, чтобы прибежать по первому зову.

Мне было не до них.

– Я думаю, что допустила ошибку, – продолжила я. – Ты когда-нибудь рвал отношения с человеком, а потом понимал, что это ошибка?

Энди покачал головой, протянул мне кусочек своего блина.

– Так что же мне делать? Он задумчиво пожевал блин.

– Не уверен, что это настоящие лесные грибы. По вкусу обычные шампиньоны, выращенные в теплице.

– Ты уходишь от темы, – пробурчала я. – Ты... О Боже. Я зануда, да?

– Ни в коем разе, – заверил меня Энди.

– Нет, зануда. Я превратилась в одну из тех ужасных женщин, которые говорят и говорят о своих бывших бой-френдах, пока уже никто не может выдержать общения с ними, и они остаются без друзей...

– Кэнни...

– Начинают пить в одиночестве, разговаривать со своими домашними любимцами, что я уже и делаю... О Боже! – Я сделала вид, будто падаю головой в тарелку с хлебом. – Это катастрофа.

К столику подскочил управляющий.

– Мадам! – воскликнул он. – Все в порядке?

Я откинулась на спинку стула, стряхнула со свитера хлебные крошки.

– Разумеется, – успокоила я управляющего и вновь повернулась к Энди. – С каких это пор я стала мадам? – с грустью в голосе вопросила я его. – Клянусь, когда я в последний раз была во французском ресторане, меня называли мадемуазель.

– Не унывай. – Энди передал мне остатки паштета. – Ты найдешь себе мужчину гораздо лучше Брюса, не вегетарианца, будешь счастлива, я буду счастлив, и все будет хорошо.

Я пыталась. Честное слово, пыталась. Но разлука с Брюсом никак не желала выходить из головы, и мне приходилось прилагать максимум усилий, чтобы хоть как-то сосредоточиться на работе, садясь в «Амтрак метролайнер», чтобы отправиться в Нью-Йорк и взять интервью у Макси Райдер, звезды прошлогодней романтической драмы «Дрожь», номинированной на «Оскара». В этом фильме она сыграла блестящего нейрохирурга, у которой диагностировали болезнь Паркинсона. Макси славилась не только мастерством и гривой вьющихся волос, но и тем, что ее постоянно бросали мужчины.

Англичанка, двадцати семи или двадцати девяти лет, в зависимости от иллюстрированного журнала, которому хочется верить, на раннем этапе своей карьеры гадкий утенок, превратившийся, спасибо строгой диете, физическим упражнениям и дантистам (злые языки упоминали и про пластические операции) в красавицу второго размера. Собственно, с таким размером она начала сниматься, но ей пришлось набрать двадцать фунтов, чтобы сыграть первую звездную роль в зарубежном фильме. Назывался он «Шаг навстречу», и Макси сыграла в нем шотландскую школьницу, у которой случился бурный роман с учительницей. К тому времени, когда фильм добрался до Соединенных Штатов, Макси сбросила эти двадцать фунтов, перекрасила волосы в светло-каштановый цвет, порвала со своим английским менеджером, подписала контракт с голливудским агентством, ведущим дела самых высокооплачиваемых киноактеров, и, естественно, основала компанию по выпуску косметики («От Макси», как она ее назвала). В «Вэнити фэр», на развороте, посвященном домам звезд, появилась фотография Макси лишь в боа из черных перьев, соблазнительно свернувшейся под надписью «Кабинет Макси». Другими словами, Макси достигла вершины.

Но при всем своем таланте и красоте Макси Райдер продолжала терпеть неудачи в личной жизни.

Она пошла по пути типичной звезды двадцати с хвостиком лет, проложенному Джулией Роберте: влюблялась в исполнителей главных ролей в фильмах, где играла. Но если Джулии удавалось приводить их под венец, то бедная Макси вновь и вновь оставалась у разбитого корыта. И разрыв никогда не проходил мирно и без шума. Помощник режиссера, в которого она влюбилась на съемках «Шага навстречу», засветился на трибунах турнира «Золотые перчатки» с одной из героинь «Спасателей Малибу». Исполнитель главной мужской роли в «Дрожи», с которым Макси сыграла полдесятка страстных любовных сцен, и чувствовалось, что это вовсе не игра, объявил о разрыве ей, да и всему миру, во время ток-шоу Барбары Уолтер «Десять самых удивительных людей». А рок-звезда девятнадцати лет, которого она подцепила, выходя из депрессии, через две недели после их знакомства женился в Вегасе на другой женщине.

«Просто удивительно, что после всего этого она вообще общается с прессой», – неделей раньше говорил мне Роберто, сотрудник «Миднайт ойл», очень маленькой, никому не известной нью-йоркской пиаровской фирмы, не идущей ни в какое сравнение с агентствами, с которыми обычно работала Макси. Но между «Шагом навстречу» и «Дрожью» она провела шесть недель в Израиле, снимаясь в малобюджетном фильме о кибуце во время Семидневной войны... а малобюджетным фильмам рекламу делают маленькие пиаровские фирмы, чем, собственно, и объяснялось присутствие Роберто в этом раскладе.