Моя квартира на третьем этаже покрылась тонким слоем пыли, накопившейся за пять дней, воздух был затхлым. «Ребенку такое не подходит», – думала я, открывая окна, зажигая свечу с запахом ванили, берясь за щетку.

Я покормила и напоила Нифкина. Подмела пол. Рассортировала грязное белье, подготовив его к завтрашней стирке, вынула посуду из посудомоечной машины, поставила в холодильник привезенную от матери еду, прополоскала и повесила сушиться купальник. Наполовину написала список продуктов, которые следовало купить: обезжиренное молоко, яблоки и прочее, вкусное и полезное, когда до меня дошло, что я не проверила автоответчик, чтобы узнать, не звонил ли мне кто-нибудь... не звонил ли Брюс. Я понимала, что это маловероятно, но считала, что у меня должна оставаться хоть тень надежды.

А когда выяснилось, что Брюс не звонил, мне стало грустно, но грусть эта уже не имела ничего общего с той острой, рвущей сердце болью, ощущением, что я умру, если он разлюбит меня, которое я испытывала в тот вечер, который провела с Макси в Нью-Йорке.

– Он меня любил, – прошептала я подметенной комнате. – Он меня любил, а теперь он меня не любит, но это не конец света.

Нифкин, лежащий на диване, поднял голову, с любопытством посмотрел на меня, вновь заснул. Я взялась за список. «Яйца, – написала я. – Шпинат. Сливы».

– Ты – что?

Я склонила голову над чашкой кофе с уменьшенным содержанием кофеина и обезжиренным молоком и поджаренным в тостере бубликом.

– Я беременна. Ношу под сердцем ребенка. Нахожусь в интересном положении. Залетела, БЕ-РЕ-МЕН-НА..

– Хорошо-хорошо, я поняла. – Саманта смотрела на меня, пухлые губы чуть разошлись, в карих глазах – шок. Сонливость сняло как рукой, хотя часы показывали лишь половину восьмого утра. – Как?

– Обычным путем, – небрежно ответила я. Мы сидели в «Ксандо», кофейне, расположенной по соседству, которая с шести вечера работала как бар. Бизнесмены просматривали свои экземпляры «Икзэминер», спешащие мамаши с колясками проглатывали кофе. Хорошее место, чистое и светлое. Совершенно неподходящее для того, чтобы устраивать сцены.

– С Брюсом?

– Ладно, может, и не совсем обычным. Это случилось как раз после похорон его отца...

Саманта ахнула.

– О Господи, Кэнни... что я тебе говорила насчет секса с потерявшими близких?

– Я знаю. Так уж вышло.

Она еще раз вздохнула и потянулась за своим ежедневником, разом превратившись в адвоката, хоть и одетого в черные легинсы и футболку от «Уэллис Уингс»[49] с надписью «Мы сами отрубаем головы нашим курам».

– Ладно. В клинику ты звонила?

– Скорее нет, чем да, – ответила я. – Я решила оставить ребенка.

У Саманты округлились глаза.

– Что? Как? Почему?

– Почему нет? Мне двадцать восемь лет, денег у меня достаточно...

Саманта качала головой:

– Ты собираешься загубить свою жизнь.

– Я понимаю, что моя жизнь изменится...

– Нет. Ты меня не слышишь. Ты собираешься загубить свою жизнь.

Я поставила чашку.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Кэнни... – Она смотрела на меня, глаза переполняла мольба. – Мать-одиночка... я понимаю, трудно встретить порядочного мужчину, который может стать отцом твоего ребенка... Ты хоть знаешь, что произойдет с твоей социальной жизнью?

Откровенно говоря, я об этом как-то не думала. Даже теперь, наконец-то осознав, что Брюс навсегда для меня потерян, я еще не начала думать о том, кто мог бы его заменить... и вообще, будет ли у меня кто-то еще.

– Не только твоя социальная жизнь, – продолжала Саманта, – вся жизнь. Ты думала о том, насколько все изменится?

– Разумеется, думала, – ответила я.

– Никаких поездок в отпуск.

– Да перестань... люди ездят в отпуск с такими крошками!

– А откуда у тебя будут на это деньги? Как я понимаю, ты будешь работать...

– Да. Пусть и неполный рабочий день. Об этом я как раз думала. Во всяком случае, в первое время.

– Значит, твои доходы снизятся и тебе придется тратить деньги на няню, которая будет сидеть с ребенком в твое отсутствие. Все это очень сильно, отразится на твоем уровне жизни, Кэнни. Очень сильно.

Что ж, она говорила правду. Больше никаких трехдневных уик-эндов в Майами только потому, что авиакомпания предлагает дешевые билеты, а у меня вдруг возникает желание погреться. Никаких недель в арендованных апартаментах на горнолыжном курорте в Вермонте, где я целыми днями могла кататься на лыжах, а Брюс, лыжи не жаловавший, – курить травку в джакузи, дожидаясь моего возвращения. Никаких кожаных сапог по двести долларов пара, которые мне совершенно необходимы, никаких салонов красоты, где я платила по восемьдесят долларов, чтобы какая-то девятнадцатилетняя девица соскребла мне с пяток ороговевшую кожу и выщипала брови.

– Что ж, жизнь у людей меняется. Случается то, чего не планируешь. Люди болеют... их увольняют с работы...

– Но над этим они не властны, – заметила Саманта. – Тогда как ты можешь контролировать данную ситуацию.

– Решение принято, – спокойно ответила я. Но Саманта и не думала отступать.

– Подумай о том, что ребенок будет расти в этом мире без отца.

– Я знаю. – Я подняла руку, предлагая ей помолчать. – Я об этом думала. Понимаю, что это не лучший вариант. Если б у меня был выбор, я бы предпочла другой...

– Но ты можешь выбирать, – настаивала Саманта. – Подумай о том, что тебе все придется делать самой. Вся ответственность ляжет исключительно на твои плечи. Ты действительно к этому готова? А если нет, следует ли тебе рожать?

– Но и ты подумай обо всех тех женщинах, которые рожают!

– Ты о живущих на пособие? Или о девочках-подростках?

– Конечно! О них! Множество женщин рожают детей, не рассчитывая на помощь отцов, и справляются!

– Кэнни, это не жизнь, – покачала головой Саманта. – Перебиваться с хлеба на воду...

– У меня есть деньги. – Это прозвучало неубедительно даже для моих ушей.

Саманта отпила кофе.

– А что Брюс? Как насчет того, чтобы привлечь Брюса? Я посмотрела на сцепленные руки, на зажатую между ними салфетку.

– Нет... я понимаю, может показаться, что я прибегла к крайним мерам... но я не собиралась забеременеть для того, чтобы вернуть его.

Саманта изогнула бровь.

– Даже подсознательно? Я содрогнулась.

– Господи, я надеюсь, что у меня не столь примитивное подсознание.

– Примитивность тут ни при чем. Может, глубоко внутри какая-то часть тебя надеялась... или надеется... что Брюс вернется, как только узнает об этом.

– Я не собираюсь ему говорить, – ответила я.

– Разве можно ему не сказать? – удивилась Саманта.

– А с какой стати? – вскинулась я. – Он ушел, нашел себе кого-то еще, не хочет иметь ничего общего ни со мной, ни с моей жизнью, так зачем ему говорить? Мне не нужны его деньги, я обойдусь без тех крох внимания, которые ему придется мне уделять...

– Но ребенок? Разве можно лишать ребенка права иметь отца?

– Перестань, Саманта. Мы говорим о Брюсе. Большом полусонном Брюсе. Брюсе с конским хвостом и наклейкой на бампере «Легализируйте травку».

– Он хороший парень, Кэнни. Может, он будет и хорошим отцом.

Я прикусила губу. Мне не хотелось этого признавать, не хотелось даже думать об этом, но, возможно, Саманта говорила правду. Брюс не один год работал вожатым в летних лагерях. Дети любили его, с конским хвостом или без, полусонного или нет, с «косяком» или без оного. Всякий раз, когда я видела племянников Брюса или подростков, которые провели лето в его отряде, они старались сесть поближе к нему за обеденным столом, поиграть с Брюсом в баскетбол, даже просили помочь с домашним заданием. И хотя мы с ним разбежались окончательно, я ни на мгновение не сомневалась, что он стал бы прекрасным отцом.

Саманта качала головой:

– Я не знаю, Кэнни. Просто не знаю. – Она долго смотрела на меня. – Он же это выяснит, ты понимаешь?