– Еще скажите, что смертельно.

Райдо оскалился, надеясь, что человек эту его улыбку верно интерпретирует.

– Ну что вы… это могло бы прозвучать как угроза.

– А вы мне угрожаете?

– Помилуйте, кто я такой, чтобы вам угрожать? – насмешливо приподнятая бровь. И мизинец касается щеки. – Я лишь пытаюсь предупредить вас, удержать от необдуманных поступков.

– Очень вам за это благодарен. – Райдо поклонился.

И Альфред ответил же поклоном, уточнив:

– Значит, не отдадите?

– Нет.

– Зачем вам она?

– Я мог бы спросить вас о том же…

– И я бы ответил, что когда-то я ее любил…

– Когда-то?

– Все течет, все меняется…

– И чувства уходят.

– Увы.

– Или объект их теряет былую привлекательность. Оно и вправду – одно дело любить единственную дочь королевского ювелира, а совсем другое – бездомную альву.

– Время сейчас такое. – Безмятежный взгляд Альфреда скользнул по корявым сосенкам, что вытянулись вдоль дороги. – Альвов любить в принципе небезопасно, вне зависимости от наличия у них дома. Но вы правы в одном. Мои намерения изменились. Раньше я был готов предложить Ийлэ руку и сердце.

– А теперь?

– Спокойную жизнь. Не такую, к которой она, конечно, привыкла, но вполне себе обеспеченную. Маленький домик. Неплохое содержание. Мне сказали, у нее есть ребенок? Я бы и его обеспечил.

– Ее, – уточнил Райдо. – Нани – девочка.

– Как мило. Но, впрочем, мне совершенно безразлично: девочка, мальчик; главное, чтобы не мешал. Вам я кажусь циничным?

– Реалистичным. Значит, жениться на ней вы не собираетесь?

Городские предместья начались с дымов, которые стлались по улицам, расползались, клочьями оседая на ограде, на ветвях больных яблонь и хилых берез. Они ползли, оставляя шлейфы угольной пыли, лишая снег исконной белизны. Воняло.

– Жениться? – Альфред хохотнул. – Помилуйте… вы это всерьез? Во-первых, мои родители и прежде были не в восторге от этой моей идеи, а ныне и вовсе придут в ужас. Особенно матушка. У моей матушки сердце больное – ей нельзя волноваться. И я, будучи хорошим сыном, не дам ей поводов для волнения. Во-вторых… поймите меня правильно, мне нравится Ийлэ, но брать в жены женщину, которой, уж простите за выражение, пользовались? Это несколько чересчур. Да и меня просто-напросто не поймут. Одно дело любовница, но совсем другое – жена. Женщина, с которой произошло несчастье определенного толка, не может рассчитывать…

– Изнасилование, – перебил Райдо, – называйте вещи своими именами.

– В обществе не принято говорить об изнасилованиях.

– Полагаете, молчание избавит от проблемы?

– Отнюдь. Скорее уж сделает ее не такой… заметной. А это для общества куда важней.

– Ясно.

– Вы со мной не согласны. – Альфред вновь констатировал факт. – Вы думаете, что я сволочь, которая пытается воспользоваться бедственным положением девушки…

– Не так?

– Сволочь. И пытается. Но я предлагаю ей честную сделку. А вы…

– А я уже заключил. – Райдо придержал лошадь. – Ийлэ моя. Сородич. Надеюсь, ваши родители, мнение которых столь важно для вас, растолкуют значение этого слова.

– Увольте. Я и без родителей разберусь.

– Рад за вас.

Запах хищника стал сильней.

Раздражение? Гнев? Или… напротив, Альфред выглядит донельзя довольным собой, словно получил от Райдо именно то, чего добивался? А чего, собственно говоря, добивался? И что получил?

– Где нашли тело? – Райдо втянул воздух.

Город. Маленький, но все одно город, и запахи переплетаются: не ковер, не узор, скорее уж путаные обрывки…

…нить-след, что возникает в переулке, теряется среди иных следов.

Грязная мостовая мечена не единожды, что колесами, что ногами. Дома стоят тесно, смыкаются стенами, фасадами обращены к мостовой. Старые фонари. Телега с просевшей осью встала поперек улицы, почти перегородив.

– Шериф расскажет. – Альфред поднял воротник. – Кажется, снова метет. В это время года снежные бури случаются частенько. Вам, наверное, непривычно.

– Мне многое здесь непривычно, – нейтрально ответил Райдо. – Но как-нибудь разберусь.

А небо и вправду потемнело.

– Гостиница здесь дрянная. А вот мой отец будет рад гостям, не всем, конечно, но вам определенно будет рад. Он, знаете ли, предпочитает дипломатию.

– А вы?

– А я уверен, что дипломатия хороша исключительно как альтернатива. Порой дела требуют куда более решительных методов. Полицейское управление – прямо по улице, темный дом. Не пропустите.

– Вам надоела роль провожатого?

– Боюсь, что при всей моей к вам… симпатии у меня и собственные дела имеются. Но был рад встрече. И разговору. Если случится вдруг, что Ийлэ перестанет быть вам нужна…

– Непременно вспомню о вас.

Альфред поклонился и меховую шапку приподнял; поклон этот при всем его изяществе выглядел сущим издевательством.

Пижон.

Ийлэ ему нужна… тихий домик… содержание… Райдо заставил себя сделать глубокий вдох. Он и сам удивился тому, что этот человек его разозлил. Спокойствием своим. Уверенностью, что все будет именно так, как хочется ему…

…он ведь привык к такому… получать то, чего желает…

Не на этот раз.

И Райдо пришпорил лошадку: если он хотел вернуться домой сегодня, стоило поспешить.

Ийлэ ждала.

Она ненавидела ожидание.

В старой башне холодно. Ветер проникает сквозь заслоны каменных стен, и стены эти, бугристые, неровные, изнутри влажноватые, больше не кажутся надежными.

– Он вернется, – сказала Ийлэ, поправляя меховое одеяло. – Он обещал вернуться… я не верю обещаниям, но ему без нас не выжить.

Темно. И скрипят старые переборки, наводя на мысль, что башня эта – древняя… и отец еще говорил, будто бы перекрытия давно пора менять. Но у него все руки не доходили, а может, просто забыл, а прошлую зиму башня простояла брошенной. И крыша обвалилась. А весной – дожди. Вода стекала по этим вот стенам, размывая серый раствор. Дерево разбухало, а потом сохло по летней жаре, чтобы осенью вновь напитаться влагой. Оно хрупким сделалось, это дерево. И башня кряхтит, постанывает, предупреждая Ийлэ, что надо уходить.

Бежать.

Некуда бежать.

– А жить он хочет. – Ийлэ говорила шепотом, который самой ей казался гулким, громким. Звуки вязли в камне. – Он заботится не обо мне, он заботится о себе… – Ийлэ двигалась на ощупь.

Она ведь когда-то играла здесь в прятки. Давно, так давно, что от той ее памяти ничего не осталось… или нет?

В корзинке Райдо свечи оставил, целую связку. Но огонек все соскальзывал с воскового фитиля, скатывался едва ли не на пальцы, но не ранил.

Страшно.

Ийлэ помнит, какую боль может причинять пламя. И стискивает зубы: потом, позже она позволит этому страху ожить, но сейчас ей нужен свет. Старую башню заполнили хламом. И хорошо. Интересней в прятки играть…

А тот, другой, действительно умер.

Райдо убил бы его? Или присоединился бы к игре? Тот, другой, иногда позволял своим псам присоединяться…

Он нашел бы Ийлэ в башне с легкостью. Он позволил бы подумать, что у нее получилось сбежать, на этот раз получилось, а потом…

Свечу удалось-таки зажечь. Квелый огонек, слабый, но темнота отступает, всего-то на шаг. Этого довольно, чтобы оглядеться. Старый комод, который прежде стоял в охотничьей гостиной, правда, исчезли резные накладки.

Паутина. Пыль.

Он стоит здесь давно, как и зеркало, разрезанное пополам трещиной, и сломанный стул. Старой мебели здесь много. Она теснится. Цепляется друг за друга, создавая шаткие горы, готовые рухнуть от неосторожного движения. Но Ийлэ очень осторожна. Она крадется в этом лабиринте, шаг за шагом пробираясь к неприметной двери, скрытой за другой дверью. Кажется, ее сняли со шкафа… точно, и шкаф этот прежде стоял в маминой спальне, правда, тогда он был украшен позолоченными медальонами. Куда подевались? Сняли. И отнюдь не псы, им не было дела до таких мелочей, как медальоны или ручки, инкрустированные янтарем.