— Ты знаешь, я всегда восхищался тобой, где бы ни видел. И, — добавил он значительно, — пришел к выводу, что ты меня возбуждаешь!

Застыв с побелевшими щеками, Кэтрин уставилась на него. О Боже, мысленно простонала она, только не это! Она отодвинулась от него, все еще надеясь, что неверно истолковала тот огонь, которым горели его глаза.

— Сомнительный способ выражать восхищение, — пробормотала она со сжатым горлом.

Отвратительная улыбка появилась на его лице.

— Даже теперь ты со мной споришь. Другая женщина валялась бы в ногах или рыдала, но ты сопротивляешься мне! Это интересно.

Он поразил ее, когда просто сказал:

— Твой муж не любит тебя. Ты скрывалась от него в Натчезе, уверяю, ты не вызывала у него любви. Я, дорогая, могу избавить тебя от него и сделать самой богатой женщиной Новой Испании!

Кэтрин остолбенело стояла в центре комнаты, качая головой, словно пытаясь отогнать от себя ненужные мысли. Все еще улыбаясь, Давалос подошел к ней. Мозг подал ей сигнал об опасности слишком поздно, но все равно она сражалась, как тигрица, которая рвется на свободу. Однако сопротивление даже нравилось ему, но когда она в третий раз вырвалась от него, он разозлился и скрутил ей руки. Как загнанное в угол животное, Кэтрин оглядывалась в поисках места, где она могла бы укрыться от того, что, как она знала, неминуемо последует. Но вокруг были только голые стены. Глаза ее горели синим огнем, когда она огрызнулась:

— И ты называешь себя мужчиной? Какой же ты мужчина, если можешь справиться с женщиной только тогда, когда у нее связаны руки?

Но Давалос уже ничего не слышал. Он швырнул ее на грязный пол, рванул льняную рубашку и вцепился в ее маленькие крепкие груди. Со связанными за спиной руками, Кэтрин была абсолютно беспомощна, он стянул с нее брюки, и она с ужасом увидела, как выпал ее серебряный нож. Тут похоть его была ей на руку. Швырнув ее одежду в угол, он не заметил ножа.

Кэтрин яростно извивалась, сопротивляясь его телу, била его ногами, но все было бесполезно, и она крепко сжала ноги. Беспомощная, беззащитная, она страдала от каждого прикосновения чужих рук,

ласкающих ее тело. Попытка поцеловать ее кончилась тем, что она вцепилась ему в нижнюю губу, и лишь сильный удар по голове заставил ее разжать зубы. Ничто не останавливало его, а ее сопротивление только придавало ему силы и желания. Она была слишком измучена и почти теряла сознание, когда его тело слилось с ее.

Ярость застилала ей мозг, когда его тело двигалось на ней, она прошипела:

— Кончай, будь ты проклят! Кончай, а то меня вырвет! Меня тошнит!

Наконец все было закончено. Боль между ногами прекратилась, он встал.

Поправив одежду и все еще тяжело дыша, он сказал:

— Джейсона можно поздравить, у него хороший вкус. Несколько месяцев под моей опекой — и тебе не будет равных. Твоему мужу следует поблагодарить меня за то, чему я тебя научу.

Он замолчал, изучающе разглядывая ее тело.

— Если я не убью его, то самой большой наградой для меня будет то, что ты забеременеешь. Пусть Джейсон живет рядом с ублюдком. Проклятая гордость не позволит ему оправиться от такого удара.

Он опустился на колени, глядя на ее алебастровое тело со следами грязи и насилия. Кэтрин молилась, чтобы он не овладел ею снова. Его руки пробежали по ее телу, и по блеску глаз она поняла, что его опять охватило желание. Она уставилась в потолок, как будто желая отделить свое сознание от того, что происходит с ее телом. Но тут звуки из другой комнаты отвлекли его, он посмотрел на дверь, быстро поднялся и неожиданно развязал ей руки.

Как дикая кошка, которой предоставили свободу, она бросилась ему в лицо, но он был готов к этому и закатил такую оплеуху, что у нее чуть не сломалась шея. Кэтрин отлетела в угол комнаты и упала рядом со своими брюками. Белая рубашка едва прикрывала ее наготу. Он холодно сказал:

— Сейчас я уйду, а ты одевайся. Если к моему возвращению не будешь одета, то еще раз насладишься моей любовью. А если будешь сопротивляться, то отдам тебя другим. Коли ты так неразумна, пусть они тебя поучат.

Он открыл дверь и вышел. Кэтрин натянула брюки, подняла нож и снова спрятала его. В какое-то мгновение ей захотелось вонзить нож себе в грудь, но это был трусливый поступок — лучше вогнать его в спину Давалоса. Даже если она мало что выиграет от его смерти и окажется в руках солдат, которых некому будет сдерживать, все равно она испытывала неодолимое желание убить его.

Вернувшись, он связал ей руки, и, помня его угрозу, она не сопротивлялась, когда он поцеловал ее, а его руки пробежали по ее телу. Но этим все и кончилось.

Он бросил ей одеяло.

— Спи, никто тебя не потревожит. — Кэтрин взглянула на него, он противно улыбнулся:

— Я не устал от тебя, нет. Но среди моих ребят ропот. И если я не хочу поделиться с ними тобой, то мне и самому следует воздержаться. Но ожидание только усилит мой аппетит, и, когда мы достигнем Накогдочез, я собираюсь насладиться тобой — а потом, возможно, отдам солдатам.

Глаза Кэтрин горели такой ненавистью, что он почувствовал себя неловко и угрожающе предупредил:

— Только не вздумай бежать! Если моя стража поймает тебя, уверен, они познакомятся с тобой слишком близко, прежде чем вернут тебя.

Он ждал от нее ответа, но она молчала, и он с подозрением посмотрел на нее. Кэтрин быстро опустила глаза. Медленным взглядом обвел он комнату и, придя к выводу, что убежать можно только через окно, решил поставить под него стражу.

Когда дверь за ним закрылась, Кэтрин побежала к окну, оглядывая залитую лунным светом факторию. Ее сердце упало, когда она увидела за окном солдат — один остановился перед окном с ухмылкой, и она быстро отступила в темноту комнаты. Закусив губы, она опустилась на одеяло. Что теперь делать? Одна часть ее существа толкала ее на то, чтобы убежать любой ценой, даже предложив себя охране. Другая, более хладнокровная, шептала: «Подожди! У тебя нет права на ошибку. Будет только один шанс». Так она и прокрутилась всю ночь без сна на полу, не в силах ни заснуть, ни бодрствовать.

Но страха у нее по-прежнему не было. Наоборот, насилие заполнило каждую клеточку ее тела такой холодной яростью, какой она не испытывала никогда, даже тогда, когда Джейсон впервые грубо овладел ею. Хорошо, что она уже ждет ребенка, и Давалос не сможет выполнить свою угрозу. Она с трудом удерживала себя от того, чтобы не крикнуть ему об этом. Хорошо еще, что тело не выдало ее, не обнаружило, что в ней растет другая жизнь. Конечно, она беспокоилась о ребенке, но мысль о побеге владела ею полностью.

Она должна убежать! Должна сделать это как можно быстрее. С каждой милей они все дальше углублялись в незнакомую территорию, разве можно еще откладывать? Кэтрин встала и снова подошла к окну. Оставаясь незамеченной, она видела солдат, которые охраняли главное здание; один из них проверял посты и остановился поговорить с часовым, стоявшим под ее окном, другие охраняли конюшни с лошадьми. Она сжала кулаки, захотелось изо всех сил стукнуть по стене. Но… нельзя. Соскользнув вниз по стене, она села на пол, подобрав под себя одеяло.

Сегодня, сказала она себе, ей этого не сделать. Но завтра она должна обрести свободу. Она молилась лишь о том, чтобы Давалос больше ее не трогал. Если он сделает это еще раз, она пустит в ход нож.

Вспомнив, она вся сжалась от омерзения. Оставшиеся несколько часов до рассвета она просидела на полу, неподвижно, как статуя, глядя на деревянную дверь невидящим взором.

На рассвете они были готовы двинуться дальше. Давалос заставил Кэтрин смотреть, как он убивает ее кобылу. Лошадь кричала в предсмертной агонии, а он улыбался. Кэтрин опять затошнило. Глядя на нее, Давалос пояснил:

— Это лишь маленькое предостережение твоему мужу.

Не сдержавшись, она плюнула прямо в это ухмыляющееся лицо. В итоге еще одна разбитая губа, но и он перестал смеяться. Его лицо потемнело от ярости.

— Храбрый убийца беззащитных животных точно так же ведет себя и с беззащитными женщинами, — снова не удержалась Кэтрин.