А в Кальмаре тем временем тон датчан сменился с благодушного на жесткий и требовательный. На следующий день Сехестед объявил условия мира. Провинция Бохуслен с городом Гетеборг должна будет перейти под управление Копенгагена. Кроме того, шведы должны будут освободить захваченные ими герцогства Бремен и Верден, а также города Висмар и Штральзунд с островом Рюген. Эти земли теперь должны быть под опекой Дании, заявил Ганнибал. Норвежский наместник также озвучил условия, касающиеся шведского флота, — проигравшей в войне стороне запрещалось закладывать и достраивать заложенные корабли в течение трех лет, а также передать датскому флоту пять галеонов в полном снаряжении.

Ангарцы всецело были удовлетворены получением прав на Моонзунд и Пернов с несколькими уездами, получив, таким образом, сухопутную границу с Русским царством. Рига же оставалась во владении Швеции, но поляки с жадным блеском в глазах уже посматривали на древнюю столицу меченосцев, надеясь на слабость своих старых врагов. Шведский двор тем временем получал тревожные вести и из карельской окраины, где, судя по донесениям местных фогдтов, активизировались русские, нарушая заключенный совсем недавно «вечный мир».

К середине месяца полковник Смирнов добился своей цели возмутить население Корельской земли через грамотки. Бумаги, написанные от имени воеводы Ефремова, довели до корельцев, включая и дальние погосты, которые содержали вести о том, что освобожденные от шведа земли снова отданы врагу. Как было уже раз без малого тридцать лет назад. А идти под шведскую корону, видя на своей земле русских стрельцов, выгнавших прочь вражеские гарнизоны, было совершенно невозможно. Посему на предложенный Ефремовым призыв не подчиняться воровскому боярскому отродью, узурпировавшему трон болезного царя Алексея Михайловича, корельцы ответили пополнением стрелецкого войска своими отрядами. Правда, из ополчения в солдаты брали далеко не всех — кормильцев больших семейств, мастеровых да слишком юных отправляли обратно, наказывая беречь семьи да поглядывать по сторонам. Остальным раздавали оружие, добытое у шведов, да обучали азам тактики, а также караульной службе. Таким образом, поначалу небольшое войско воеводы Ефремова под общим руководством ангарского полковника к концу июля насчитывало уже не менее трех тысяч воинов, крепкие и мобильные отряды которого, используя отличное знание корельцами своей земли, наносили разящие удары по небольшим гарнизонам финнов, служащих в шведской армии.

Тревожа набегами вражеские селения, бойцы Смирнова создавали беспокойную атмосферу противнику. Огромными кострами в ночи горели подожженные неизвестными лютеранские кирхи, изгонялись пасторы и их служки, а при оказываемом ими сопротивлении служители культа безо всякой жалости побивались злыми на них корельцами. В ответ фогдты, начальствующие в корельских ленах, небольшими силами своими пытались проводить карательные рейды, но после того, как несколько их отрядов навсегда пропали в густых лесах и приозерных скалах бунтующей провинции, в Выборг снова полетели полные тревоги и гнева донесения с просьбой помочь оружием или прислать хоть небольшое войско для скорого и жестокого наказания мятежников. Якоб Скютте, губернатор Выборгской земли, с оказией исправно посылал сообщения в Стокгольм, докладывая о коварных нападениях русских на земли короны, о посягательствах на жизнь и имущество шведских граждан, несмотря на заключенный с ними «вечный мир». Губернатор не надеялся на скорое решение русской проблемы, зная о бушевавших в Стокгольме страстях, — говорят, под некогда всесильным риксканцлером Акселем Оксеншерной зашаталось кресло, да так сильно, что его отставки и неминуемой опалы, а также удаления всей его многочисленной родни от государственных дел в столице ждали со дня на день. А фаворит Кристины Магнус Габриель Делагарди ходил гоголем, несмотря на жестокие поражения Швеции, наносимые ей Датским королевством не только на море, что не было чем-то удивительным, но и на суше, что стало тяжким сюрпризом. В Выборге знали, что Кристина еще надеялась заключить с Кристианом Датским тот мир, который если и ударит по престижу королевства, то не слишком сильно. Но даже Скютте ожидал, что в случае полного поражения условия мира могут быть самыми жесткими и Швеция, без сомнения, потеряет не только Гетеборг, но и владения в северогерманских землях да устья рек южной Балтики. При том что казна королевства, как шептали при дворе, совершенно пуста, а питать надежду на французские займы было без толку. И в этот критический момент у Стокгольма совершенно не было желания и возможностей посылать малые числом войска, что стояли в финских землях, драться в лесах и скалах мятежной восточной окраины, подарке царских бояр.

Ангарцы же, опираясь на местные ресурсы, к середине лета выбили или уничтожили все шведские гарнизоны в центре восточной Карелии. Кроме того, в корельскую землю стали возвращаться не только бежавшие отсюда люди, но и приходить беженцы из западной Карелии, где усилилось давление на небольшую православную общину. После нескольких встреч и долгих разговоров с беженцами полковник твердо решил, что, наконец, настало время для более решительных действий. Для начала Смирнов послал группу разведки к крепости Нюслотт, стоящей в западнокорельских землях.

Крепкий широкоплечий мужик стоял у ворот чужого дома и не решался войти во двор. Одет он был, как и многие крестьяне того времени, в домотканую рубаху и порты. На ногах его были привычные глазу онучи и лапти, голову же украшала войлочная шапка. Он в нерешительности переминался с ноги на ногу, шептал что-то, поднимая лицо к небу, но сам открыть калитку так и не решался.

— Ладно тебе, Кузьма, входь! А то будешь тут ажно до Пасхи переминаться! — раздался зычный голос из-за ворот.

— Ты уж прости меня, Прохор, не со зла я тогда. Нечистый тогда попутал. — Мужик открыл калитку и вошел во двор. — Доброго здоровья тебе, и жене твоей, и детишкам дай Бог здоровья.

— И тебе тоже всех благ.

Хозяин, тоже косая сажень в плечах, был одет побогаче, чем гость. В позе его и в голосе чувствовалась та уверенность, которой явно недоставало гостю.

То, что хозяин не пригласил гостя войти в дом, уже говорило о пренебрежительном отношении Прохора к собеседнику. Но, видимо, их взаимоотношения были таковы, что хозяин мог себе такое позволить.

— Как Марфа твоя, поправились? — спросил Прохор гостя.

— С Божьей помощью. Уже ходит, — перекрестился Кузьма. — А у тебя все ли здоровы? Хозяйство-то, смотрю, растет потихоньку. — Опытный взгляд отметил вторую корову.

— Так я ж хмельного не пью. Вот у меня все в добро и идет, — усмехнулся Прохор.

Кузьма тяжело вздохнул:

— Ох, я теперь тоже не пью.

— Ой ли! А давно ли зарекся? — ерничал, посмеиваясь, собеседник. — Ты мне еще в артели это говорил. В ногах валялся, а потом что? Кто Федьку чуть бревном не зашиб? Нет, правильно я тебя выгнал, не будет от тебя толку. Коль голова пустая, руки твои золотые ей во вред только. А за прошлое ты сам себя наказал.

— Я теперь хмельного в рот не беру. Крест на том целовал. Нельзя мне, да и желанья нет уже.

Прохор понимал, что бывший его работник пришел по делу, но ждал, пока тот сам заведет разговор на эту тему. Пока шло традиционное переливание из пустого в порожнее.

— Ты же знаешь, я теперь при монастыре, а там отец Серафим всех в строгости держит. Дай ему Бог здоровья, кабы не он, меня бы уж в кандалы заковали.

Хозяин усмехнулся в широкую бороду:

— И почему такие руки такому дурню достались? Я тебе уже пять раз говорил, что подкупил он тогда приказных. Вот они драку и затеяли, а ты полез, на тебя же вину и спихнули. Так Серафим тебе платить должен, а теперь взял тебя на поруки, и работаешь у него задарма. Три пуда зерна дал, а пять в долг пишет. А то я Серафимку ентого не знаю!