— Морозов — пес! Бориска, вор, вон из Кремля! Никиту Ивановича на царство! Никиту Романова! — раздавалось отовсюду. — Гляньте, люди московские, сызнова Борька немцами прикрывается!

Люди из толпы схватились за каменья, выкрикивая оскорбления в адрес иноземцев. Стрельцы же по приказу своего головы подались назад, ощетинившись бердышами и стволами фитильных мушкетов.

— Расходитесь, люди добрые! — вышли из-за немецкого строя думные дьяки и бояре, посланные к толпе. — Челобитные примем, а опосля уходите отсед!

— Шиш! Чего захотели! — подскочил к ним вертлявый мужичонка. — Мы уйдем, а Борька-вор сызнова учнет непотребства свои свершать?!

Сунув под нос опешившему ближнему дьяку сложенную из узловатых пальцев фигу, мужичонка не успел отскочить от удара плетью — стоявший позади дьяка боярин с удовольствием вытянул его плетью по залатанному кафтанишке с чужого плеча. Мужичонка взвыл, часто сыпля проклятия. Толпа снова подалась вперед, загудела. Полетели камни и поленья, полилась кровь…

В короткой и кровавой схватке раздавив массою немцев и разогнав стрельцов, толпа ворвалась в Кремль, ища обидчиков-бояр и сторонников Морозова.

Выждав некоторое время, направился в Кремль и Никита Романов, чтобы утихомирить разбушевавшихся москвичей. На лице его блуждала довольная улыбка. Свершилось.

Утром Грауля в Москве встречали уже в Зарядском переулке, что вел к Варварке, где располагался Ангарский двор. В узком месте, набитом гомонящим людом, идущим к торговым рядам или же оттуда, обоз практически встал. И тут возникшие ниоткуда нахрапистые людишки попытались схватить его за сапоги, а коня — за узду, выкрикивая нечто нечленораздельное. Пробовали они всучить Павлу и какие-то бумаги, крича:

— Возьми ужо!

Нескольких ударов плетью хватило для острастки. А когда бывший рядом с Граулем Евстафий, дружинник из карел, освобожденных на Эзеле от галерной скамьи, вытянул вдоль спины последнего дерзкого мужичонку, Грауль выкрикнул, держа руку на кобуре револьвера:

— Неча тут дурковать, убью! Ко двору идите, коли нужда есть!

И приказал Евстафию передать остальным возницам подтянуться, не отставать и ни в коем случае не разрывать обоз на отдельные повозки. Дружинникам было приказано держать руки на кобурах — Павел не забыл давнишнюю провокацию англичан. Мало ли чего можно было ожидать на сей раз?

Пронесло. А у самих ворот Ангарского двора сызнова появились некие личности, по выкрикам которых стало ясно, что это приказчики и доверенные лица купцов, дежурившие тут в ожидании ангарских людей. Понятно, они желали получить дозволение на торговлю с Ангарией, без которого, по их мнению, в Енисейске делать будет нечего.

Отдав уздцы своего коня Евстафию и распихав непрошеных визитеров, Грауль оказался, наконец, внутри ограды, пройдя через калитку. Здесь к нему подскочил статный юноша в распахнутом кафтане с великой радостью на лице — то Есений спешил для доклада. Четыре года назад Грауль забрал его вместе с сестрой Марфушкой с постоялого двора, пожалев сирот, а сегодня Есений служил при дворе помощником управляющего, который начальствовал тут в отсутствие Павла или кого-либо из ангарцев. Управляющий, как и прочие работники двора, были набраны из дворовых людей купцов Кузьмина и Ложкина, осевших сейчас на Эзеле. Получалось, что архангелогородцев и москвичей при дворе было примерно поровну.

— День добрый, батюшка Павел Лукич! — вытянувшись в струнку и сорвав с головы шапку, прокричал Есений.

— Здорово, горлопан! — приобнял парня Грауль. — А ну, шапку надеть, кафтан запахнуть! Теперь доклад!

— Докладаю! — оправившись, гаркнул юноша. — Никодим Иванович к мастеру Федорцу убыли. Насчет новой бани говорити. А ишшо надобно печь перекласть в третьем корпусе гостевого дома. То к Еремею-мастеру, значит.

— Гостей-то сколько? — сощурив глаз, с улыбкой проговорил Павел, поглядывая на вчерашнего пугливого сиротку, отъевшегося на ангарских харчах.

— Так это… — замялся тот и, после недолгой паузы, глядя на отпираемые дворней ворота, выпалил: — Мужеска пола — тридцать душ, женского тако же тридцать и ишшо шесть, а робят малых дюжина, да есть и постарше. Таковых двадцать да ишшо два будет! — и, довольный собою безмерно, смолк.

— А всего-то сколько? — ухмыльнулся ангарец, на что парень смог лишь смущенно опустить плечи, шмыгнув носом.

Махнув рукой, Грауль оборотился к воротам, наблюдая, как первые повозки заезжали внутрь двора. Повозки с гостями. Так здесь называли тех, кто прибывал на Ангарский двор, надеясь на последнюю возможность разрешить свои проблемы. Таковых за осень набралось семь десятков, в основном это были разорившиеся, погрязшие в кабальных долгах ремесленники и мастеровые, приказчики или холопы.

Управляющий двором архангелогородец Никодим Иванович Ложкин, крестник купца Савватия Ложкина, тестя Тимофея Кузьмина, говорил с каждым, кто записывался к нему «на прием». Он, крепко наученный в свое время Граулем, теперь сам определял степень полезности каждого просящего, а потому принимал далеко не всех. А уж тому, кто докажет свою нужность управляющему, тому Никодим рассказывал про Ангарию — Сибирскую Русь, о тамошнем житье-бытье да опосля сего подвигал человеку бумагу-соглашение на подпись, в которой прописывались условия выкупа семьи из кабалы. Подписав такую бумагу, проситель становился гостем — семья его переезжала на двор, в один из корпусов гостевого дома, а по сухости весенней их отправляли к Коломне, откуда начинался водный путь на восток. Некоторые из них оставались на службе в зауральских факториях, в Тобольске, в Томске или иных, остальные же держали путь до Енисейска.

— Принимай новых гостей, Есений! — Павел хлопнул парня по плечу, отчего тот встрепенулся. — Сели их в свободный корпус. Вона, на черном коне, гляди! — показал ангарец на карельца-дружинника. — Это Евстафий, он начальник охраны обоза, с ним и делай дело.

— Нешто иноземцы сызнова? — удивился парень, завязывая на поясе кушак. — Платья немецкие!

— Свеи это, — ответил Грауль, собираясь идти в палаты. — Все, иди работай!

— Слушаю, Павел Лукич! — Есений бросился было к карельцу, да остановился на полпути, заполошный, и прокричал: — Батюшка Павел Лукич!

— Да что еще? — недовольно нахмурившись, ответил Грауль, уже подошедший к широкой лестнице — главному входу в каменные палаты двора.

— На прием записаны купцы…

— После бани и обеда! — махнул рукой Павел, поднимаясь по каменным ступеням в покои, где с горячим сбитнем его уже ожидала раскрасневшаяся Марфа, старшая сестра Есения, вместе с доброй дюжиной людей, встречавших хозяина Ангарского двора.

Отпив сбитня, Павел передал ковшик одной из поварих и отер губы и подбородок расшитым рушником, поданным Марфой.

— Марфуша, — проговорил ангарец, хитро посматривая на девушку. — Знаю я, семнадцатый год тебе минул, вот подарочек мой! Держи!

Приняв небольшую коробочку, девушка еще гуще покраснела и не успела даже поблагодарить дарителя — Грауль уже прошел в открытые двери.

— А ну, Марфушка, показывай! Да что же там?! — нетерпеливо заговорили, вытягивая шеи, старшие дворовые работники. — Не томи уж!

Внутри щелкнувшей защелкой коробочки на кусочке красной парчи лежали золотые серьги с поблескивающими каменьями.

— Ах, Марфушенька! — всплеснула руками старшая подавальщица Ефросинья. — Нешто Павел Лукич тобою прельстился?

Та ничего не ответила, только прикрыла ладонью чело и побежала вниз по ступенькам. Без лишних слов разошлись и остальные — работы было вдоволь.

После того как Грауль с товарищами хорошенько попарился с дороги в баньке, попил чаю и утолил зверский голод, он поднялся в свой кабинет и принялся работать с бумагами. Осмотрел он и список купцов, кои желали торговать в Сибирской Руси. Вологодские, ярославские да тверские все были торговцы.