Я уговариваю себя, прекрасно понимая: Елица сражалась за нас. Если б и удалось спрятаться, то умерли б зимой. С Елицей избы не поставишь, в землянке холодно. Ребенок… Чем питаться? Урожай на огородах уцелел, но как без мяса и молока? Без железных инструментов и оружия? «Поповцы» не случайно жгли избы, уносили железо и убивали скот. Если кому-то вроде меня и удалось убежать, он был обречен. В этом мире одиночке не выжить. Мне надо к людям. Что, если попадутся «поповцы»? Совру, что сбежал от поганых. Прочитаю молитвы – я их помню. Убивать не станут. Возможно, и не прогонят: работники всем нужны.

Плыву день, второй, третий… По обеим берегам реки – лес. Он подступает прямо к воде, ели и сосны, отбрасывая тени, делают ее черной. Я вижу косуль, приходящих к водопою, кабанов, лосей… Будь у меня лук… Сделать самому? Лук из сырого дерева – чепуха, он не держит упругость, к тому же нет тетивы и наконечников к стрелам. Заостренной палочкой даже перья не пробьешь. Из прутьев орешника я смастерил дротики, здесь их зовут «сулицами», но толку от них… Случайно удалось подбить утку, зазевавшуюся в протоке. Она оказалась жилистой, мясо едва прожевал. Без хлеба плохо, но мне не привыкать.

Ночую в лесу. Для стоянок выбираю сухие места в отдалении от берега. Огонь с реки заметить легко, да и дым по воде стелется. Ставлю шалаш, а то и вовсе сплю под деревом, если нет дождя. Звери не беспокоят: летом они сытые.

На десятый день лес редеет, появляются луга, внезапно замечаю, что один скошен. Там и сям по нему разбросаны копны. Дальше плыть опасно, надо разведать. Пристаю к берегу, прячу челн, иду смотреть. Луг безлюден, в кусты тянется колея. Наезженная – жилье неподалеку. Шагаю колеей, миную рощицу, выбираюсь на пригорок. Впереди крыши, утопающие в садах. Их много, очень много, они полностью обсыпали большой холм. Но главное не это. На вершине холма – крепость. Деревянные стены, башни по углам. За стенами – колокольня с маковкой, на маковке крест. Я приплыл к «поповцам»…

Знакомой дорогой возвращаюсь к реке. Мне следует успокоиться и подумать. Плыть обратно не хочется. Я не знаю, есть ли у большой реки другие притоки и куда они ведут. Я устал жить в лесу: спать на мху и питаться рыбой. Я соскучился по людям, по человеческой речи. Будь со мной Елица, мы бы вернулись. Вдвоем не скучно, а она, наверное, знала, куда плыть. Что делать? Миновать город ночью? А что это даст? Язычники не живут рядом с «поповцами». В конце концов, город лучше: в нем легко затеряться. Надо выдать себя за кого-то. Работника, торговца? У работника – инструмент, у торговца – товар. У меня – малая лопатка и серп. В землекопы не гожусь, до жатвы далеко. А если рыбаком? Наловить рыбы, сложить в корзину и прийти на торг? Потолкаться, осмотреться… Решено!

Выхожу на луг. Те же копны, стерня, и ни души. Сначала нарубить прутьев и сплести корзину, затем поставить вершу… Переночую в лесу, на рассвете поплыву в город. Там наверняка есть пристань…

За спиной конский топот. Заметили и выслали погоню? Худо! Что есть сил бегу к реке. Топот нарастает – не успеваю! Хоронюсь за ближайшей копной. На луг выскакивает всадник. Один? Точно! Присмотревшись, замечаю, что всадник совсем молод – еще отрок. Одет богато: плащ из красного сукна, такого же цвета сапожки и шапка. На боку короткий меч, другого оружия не видно. Сбруя на коне украшена бляхами, да и сам конь… Высокий, тонконогий, с породистой головой и длинной шеей. Дорогой…

Всадник, судя по всему, мной не интересуется, он скачет к реке. Соскакивает с коня и начинает раздеваться. Сбрасывает плащ, пояс, шапку, тащит с ног сапоги. Надумал купаться? Дурак! Вода в реке холодная, а он вспотел. Сомлеет. Я – неподалеку и хорошо вижу мокрое от пота лицо отрока, его потемневшую на спине рубаху. Отрок тащит ее через голову, затем сбрасывает порты. Мгновение – и бросается в воду. Показывается на поверхности, фыркает и машет саженками к середине реки. Решил переплыть реку? Идиот!

Словно в подтверждение моих слов отрок перестает плыть. Неловко машет руками и разворачивается. Двигается неловко, загребая одной рукой. Судорога! Нельзя лезть разгоряченным в воду, следовало остыть. Теперь нужно ущипнуть сведенное судорогой место – раз, другой, глядишь – и отойдет. Но, если не поможет, не надо паниковать! Тихонько греби к берегу… Дядя Саша учил меня, мы купались вместе. Хоть и без ноги, но плавал опекун отменно. Ничего удивительного, плыть можно и с одной рукой…

Отрок запаниковал! Крутится на месте, плещет рукой по воде. Утонет! Челн далеко, не успею! Сбрасываю сапоги, пояс и, теряя на ходу онучи, лечу к воде. Прыгаю! Ух! Вода обжигает. Ночи стоят холодные, прогреваться не успевает. Одежда прилипла к телу, грести трудно. Отрок все крутится на месте. Если б греб, встретились на полпути.

– Спокойно! – кричу ему. – Не маши! Я близко!

Он не слышит и все шлепает руками. Я уже рядом, но он вдруг уходит под воду. Ныряю. Отрок опускается на дно, вытянув руку вверх. Толкаюсь ногами и успеваю ее схватить. Тащу вверх. Тяжелый… Изо всех сил гребу руками и ногами. Воздух в легких кончается. Сейчас не вытерплю и выдохну. Нельзя этого, нельзя, нужно терпеть…

Солнце бьет в глаза. Выпускаю из груди перегоревший воздух, жадно вдыхаю свежий и ложусь на спину. Плыву к берегу, таща утопленника за руку. Под мышки бесполезно – он без сознания, воды хлебнул. Мне надо успеть, счет на минуты… Быстрее, быстрей! Под ногами земля. Волочу скользкое тело на берег. Раз – и животом его на колено! Ладонями жму под ребра. Изо рта отрока сочится вода. Ее мало, но много и не нужно. Человеку, чтоб утонуть, достаточно стакана в легких, говорил дядя Саша. Еще раз! Хватит. Теперь на спину и искусственное дыхание – дядя Саша меня учил. Оттягиваю подбородок, вытаскиваю пальцами запавший язык и яростно вдуваю в рот воздух. Он с сипом выходит обратно. Еще! Еще! Отрок недвижим. Неужели поздно? Нет… Судорога корежит мокрое тело, отрок кашляет, плюется и хрипит. Поворачиваю его на бок, не то захлебнется рвотой. Изо рта отрока бьет фонтан. Будет жить!

Сильные руки хватают меня за плечи и отбрасывают в сторону. Оглядываюсь. Нас обступили люди: их много и все при оружии. За ними – кони. Я и не слышал, как подскакали. Меня вздергивают на ноги и заворачивают руки за спину. Мужчина в богатой одежде склоняется над отроком.

– Княжич! Жив?

Отрок кивает. Глаза его мутные, но сознание пробуждается.

– Слава Иисусу! Успели. Помогите ему!

Мужчина выпрямляется, идет ко мне. У него загорелое лицо и черная борода. Смотрит недобро. С чего бы? Чернобородый размахивается и бьет меня под ложечку. От резкой боли сгибаюсь, в глазах темнеет.

– Вяжите колдуна! – слышу как сквозь вату. – Крепче!..

Большая комната полна народу. Сквозь растворенные маленькие окошки льется свет. Я стою посередине, руки мои стянуты за спиной – так сильно, что я их не чувствую. Обвожу собравшихся взглядом. Здесь только мужчины, молодые и старые, но все при оружии и смотрят хмуро. Прямо передо мной – двое. Старик в богатой одежде и с белыми от седины волосами; и второй, кряжистый и широкоплечий. Этот помоложе, но с белыми нитями в бороде. Взгляд у него цепкий, пытливый.

– Вот! – Чернобородый – тот, что бил меня, выступает вперед. – Колдун, на бреге спымали. Схватил княжича и плевал ему в рот, извести хотел. Еле успели…

За спиной возмущенный ропот. Старик глядит на кряжистого, тот выступает вперед.

– Кто подослал?

Это мне. Молчу. Чернобородый отвешивает мне затрещину. Больно!

– Погоди, Яр! – подымает руку кряжистый. – Успеешь! Дай спытать. Откуда ты, колдун? Из Галича?

– Я не колдун.

– Тогда зачем плевал княжичу в рот?

– Я не плевал.

– Лжа! – ревет Яр. – Все зрели! Плевал!

За спиной снова шум. Как им объяснить? Про искусственное дыхание здесь не слышали, слов таких не знают.

– Я не плевал, а дышал ему в рот.

– Зачем?

– Он тонул. Я вытащил, но он нахлебался воды. Я ее выдавил, затем дышал, чтоб очнулся.