— Мальчик, — тихо окликнул Тамлин.

Джарик вздрогнул, машинально сломав в пальцах стебелек цветка. Юноша поднял голову, с печалью осознав, что, если он не сумеет принять наследство отца, ему все равно повезет больше, чем его друзьям и товарищам. Тогда он умрет раньше их, и ему не придется видеть гибель всего Кейтланда.

Тамлин скрестил руки на груди; во мраке рощи его борода и волосы отливали тусклым серебром.

— Мальчик, что бы ни говорили о твоем отце, помни одно: Ивейн посвятил себя великому делу. За то время, что он служил Кейтланду как Повелитель огня, он спас куда больше жизней, чем погубил.

Джарик молча стоял на коленях. Он не увидел, как Тамлин растаял в воздухе. Одинокий и напряженный, юноша почувствовал, как в его сознании шевельнулось нечто чуждое: значит, сатид уже проник в его кровь. Поскольку до этого кристалл побывал в теле землеройки, он двигался уверенно и быстро и вскоре установил контакт со своим новым симбио-том. Хотя все инстинкты Джарика бунтовали против вторжения в его сознание чуждого существа, юноша заставил себя бездействовать, пока лужайка вокруг не исчезла и перед ним не начали разворачиваться сцены из его детства.

Эти воспоминания оказались более яркими, чем любой сон. Прошлое превратилось в настоящее, и Джарик вернулся в ту пору, когда был всего лишь младенцем на руках у матери. Но связь с сатидом помогла ему воспринимать окружающее с четкостью, недоступной грудному ребенку. Под его ухом быстро стучало сердце матери; женщина поспешно несла сына в лесистую лощину, подальше от человеческого жилья, туда, где листья сморщились от мороза, где плотно переплелись ветви. И вот она подняла руку, в которой был зажат острый нож.

Джарик смотрел, как зачарованный, на блестящую сталь. Он был слишком маленьким, чтобы понимать смертельную опасность, и лишь заметил, как побелели сжатые пальцы матери. Женщина шепотом попросила небеса простить ее и так же тихо прокляла Повелителя огня Ивейна, а потом стала опускать клинок, метя в сердце сына, которого держала на коленях.

Тишину нарушил пронзительный крик:

— Нет!

Под ногами бегущего человека зашуршали листья, Джарик почувствовал, как его мать вздрогнула, как от пощечины. Она все же попыталась нанести удар, но сын кузнеца Керайн схватил ее за тонкое запястье. Ребенка подбросило на коленях матери, и он испуганно заплакал.

Срывающийся голос мужчины перекрыл этот плач:

— Ради Кора! Ты что, сошла с ума? Это же наш сын! Почему ты хочешь его убить? Ведь твой отец разрешил нам пожениться!

Женщина охнула, напрасно пытаясь вырвать руку из его пальцев.

— Это не твое отродье, Керайн! Огни, и зачем ты только сюда явился? Все равно ты не поймешь, сколько бы я ни объясняла!

Женщина рванулась, перехватив нож в левую руку, от толчка Джарик перекатился на живот. Она снова с целенаправленной сосредоточенностью занесла над ребенком нож, почти застав Керайна врасплох. Мужчина вскрикнул, схватил Джарика за край рубашки и отбросил ревущего ребенка прочь.

Женщина начала ругаться с отчаянием и злобой.

Твердые пальцы впились Джарику в бока и перевернули его на спину.

Он продолжал плакать, пока кузнец гневно кричал:

— Ты и вправду сошла с ума, любовь моя! Неужели ты ждала, что я повернусь спиной и подожду, пока ты убьешь нашего ребенка?

Женщина, казалось, и впрямь обезумела и как будто не слышала его слов — как вдруг согнулась и ахнула. Только увидев кровь, струящуюся между ее пальцев, Керайн понял, что его невеста ударила ножом себя. Тогда и он закричал, и его горестный крик слился с пронзительными воплями ребенка. Прижатый к мокрой от пота льняной рубашке мужчины, Джарик почувствовал ужас Керайна, вдохнул запах крови и сырой земли. Только много лет спустя он узнал, что его мать покончила с собой.

Вторгшийся в сознание Джарика сатид жадно и настойчиво поглощал воспоминания о том времени, когда Керайна судили за убийство невесты. Джарика отдали ворчливой старой повитухе, и его непрерывно сторожили гвардейцы графа Морбрита. Старуха была глухой и не всегда слышала детский плач, а гвардейцы коротали долгие дни и ночи за бесконечной игрой в кости.

Керайн был осужден и повешен. Повитуха напоила Джарика снотворным зельем, и он проспал казнь. Впрочем, он все равно был слишком мал, чтобы понять последнюю просьбу осужденного: Керайн попросил, чтобы сироту воспитали в гильдии кузнецов, записав туда как его сына.

А потом было несколько неласковых приемных семей и наконец — койка в холодной мансарде над кузней. Сатид заставил Джарика вновь пережить обиды, унижения, драки с другими детьми и одинокие ночи, когда мальчик прятал лицо в подушку, чтобы других не разбудили его крики, когда его вновь и вновь будили похожие кошмары.

Джарик снова пережил тот ужасный день, когда ему исполнилось десять и стало ясно, что он все еще слишком слаб, чтобы носить слитки некованого железа с телег торговцев в кузню. Разгневанные кузнецы снова послали его работать с мехами, но от дыма он начинал кашлять, и работа, с которой другие дети справлялись легко, была ему не по силам. Прошло два года, но тоненький, бледный мальчик все еще был слишком слаб и робок даже для того, чтобы удерживать кобыл, которых приводили, чтобы подковать.

— Огни, какой же ты никчемный! — воскликнул главный кузнец, швырнув на пол молот так, что тот зазвенел, и уставился на мальчика, испуганно попятившегося в самый темный угол кузницы. — Придется подать прошение графу. Гильдия не может тратить серебро на прокорм такого слабака! Видит Кор, у нас хватает жен и дочерей, нам ни к чему парень, который только и умеет, что готовить и шить рубашки!

На следующий день, лежа на своей койке, Джарик слушал, как кузнецы во дворе под окном мансарды громко спорят, кто из них пойдет с прошением к графу.

Сатид рылся в тоске мальчика, как голодный хищник — в кусках кровавого мяса.

Наконец кузнецы позвали Джарика, протащили его через весь город, а потом ввели в зал совета, подшучивая над его девчоночьей слабостью. В торжественном зале, где на жестких стульях восседали важные чиновники, Джарик слушал, как его покровители излагают свое прошение, то и дело повторяя слова «проклят с рождения» и «не сын Керайна». Мальчик сжал на коленях тонкие руки и отчаянно старался не плакать, пока граф, на рукавах и воротнике которого блестели изумруды, хмуро слушал эти речи.

Спор в зале разгорался все жарче, Джарик чувствовал себя все хуже и хуже — а сатид торжествовал. Но не успел граф вынести решение, как сгорбленный старый писец, который записывал все слова просителей, вдруг вступился за мальчика.

Голос мастера Ивега был тихим, поэтому его предложение услышали не сразу. Но наконец шум затих, и слова старика разбудили эхо в увешанном гобеленами зале:

— Если Джарик в тягость кузнецам, пусть идет в подмастерья к переписчикам. Мне нужна помощь в архивах. Если он будет стараться, то из заработка сможет расплатиться с гильдией кузнецов за свое содержание.

— Значит, решено, — отрезал граф, торопясь вернуться к своим ловчим ястребам.

Это решение изменило жизнь Джарика, сына Ивейна. Мальчик начал изучать буквы и читать книги, и тишина библиотеки стала его убежищем; каждый вечер он боялся возвращаться в мансарду, где его ждали насмешки подмастерьев кузнецов. С годами другие мальчишки становились все более крепкими, загорелыми и шумными, а он оставался худеньким и бледным. В пятнадцать лет его сверстники и парни постарше хвастались на всю пивную и шутя боролись друг с другом за право поцеловать служанку, а эта пышная бесстыжая девица журила Джарика за худобу. И все же она нянчилась с ним и приносила ему теплое молоко от кашля, а когда однажды заметила, что он заглядывает в вырез ее блузки, ущипнула его за щеку, как ребенка. Это снисходительное отношение ранило Джарика куда больнее, чем если бы она оттаскала его за уши, как он того заслуживал.

Прошло два года, но жизнь Джарика не изменилась, хотя он добился больших успехов в новом деле. А потом на него обрушилось заклятие Анскиере и выгнало из Морбрита…