— Ну ладно, думай, как знаешь, — сказал я.

Он похихикал, встал и двинулся дальше.

Я шел за ним и вскоре почувствовал, как пол под ногами снова стал ровным. Потолок над головой поднялся, а сам туннель расширился. Мы подошли к выходу из пещеры. Несколько минут Дворкин постоял там, выделяясь темным силуэтом на фоне более светлого неба и держа перед собой высоко поднятый посох. Снаружи была ночь, и свежий, пахнущий солью и морем воздух выветрил наконец мускусный запах зверя, что стоял у меня в ноздрях.

Еще через мгновение Дворкин уже шагал дальше, в широкий мир, под бархатные небеса, утыканные свечками звезд. Следуя за ним, я даже задохнулся сперва, увидев столь поразительное зрелище. И не только потому, что звезды в безлунном, безоблачном небе сияли каким-то доисторическим светом, и не только потому, что граница между небом и морем вновь оказалась полностью размытой. Самое основное — это то, что Путь светился какой-то ацетиленовой голубизной среди этого моря-неба, и все звезды над ним, под ним и вокруг него с геометрической точностью образовывали фантастическое кружево, рождая ощущение, будто мы висим в центре космической паутины, где Образ является истинным центром, а все остальные светящиеся линии — лишь точное отражение и повторение его рисунка.

Дворкин шел прямо к площадке, на которой сиял Путь, к тому ее краю, где виднелся темный сектор. Остановившись, он взмахнул своим посохом и обернулся как раз в тот момент, когда я подошел к нему.

— Вот она, — воскликнул он, — эта проклятая дыра в моем мозгу! Эта часть моего разума как бы отключена, и теперь я способен думать только с помощью того, что еще уцелело. И я не представляю, как можно исправить нанесенный мне ущерб. Если ты считаешь, что можешь восстановить Образ, то должен быть готов к мгновеному уничтожению каждый раз, пересекая разрыв. Уничтожит тебя не черный сектор, нет – сам Образ, когда ты будешь замыкать линию. Спасет ли тебя Камень – не знаю, может и не спасти. Но все равно это будет очень нелегко. И с каждой вновь прочерченной линией будет становиться все труднее и труднее, а силы твои при этом будут неизменно уменьшаться. В последний раз, когда мы обсуждали эту возможность, ты явно опасался за свою жизнь. Может, ты хочешь сказать, что с тех пор стал значительно храбрее?

— Может, и хочу, — произнес я. — Другого выхода нет?

— Я знаю только, что можно сделать все заново. Начав с чистого листа, как я некогда поступил. Иного способа я не знаю. Чем дольше ждать, тем будет хуже. Так почему бы тебе не принести сюда Камень и не одолжить мне твой клинок, сынок? Лучшего способа я не вижу.

— Нет, — возразил я. — Я должен знать больше. Расскажи мне еще раз, каким образом было нанесено повреждение.

— Если ты о том, кто из твоих детей пролил кровь на узор – не знаю. Но так произошло, и тут уже ничего не поделаешь. Темные стороны нашей натуры в них сильнее. Возможно, они слишком близки к хаосу, породившему нас, ибо им не приходилось, как нам, развивать волю, чтобы подавить хаос в себе. Я считал, что ритуала прохождения Образа для них хватит, ибо ничего сильнее придумать не мог. Я ошибся. Они восстают против всех первооснов и даже пытаются уничтожить сам Образ!

— Но если мы начнем все сначала, не получится ли так, что подобное просто повторится вновь?

— Не знаю. Но есть ли иной выбор? Разве что сдаться и вернуть все к изначальному хаосу.

— А что станет с ним, если мы начнем все заново?

Дворкин довольно долго молчал. Потом пожал плечами:

— Понятия не имею.

— А каково будет следующее поколение?

Он захихикал:

— Ну и как ответить на подобный вопрос? Без понятия.

Я вытащил проткнутую ножом карту Мартина и передал ему. Дворкин долго рассматривал ее, освещая концом своего посоха.

— Это скорее всего сын Рэндома, Мартин, — сказал я, — именно его кровь была пролита здесь. Не знаю, жив ли он еще. Как ты думаешь, чего бы он достиг?

Дворкин оглянулся на Образ.

— Так вот что там было за украшение. Как тебе удалось достать оттуда карту?

— Ее достали, — ответил я, не вдаваясь в подробности. — Это ведь не твой рисунок, верно?

— Разумеется, нет! Я этого мальчика ни разу в жизни не видел. Однако эта история дает ответ на один из твоих вопросов: если уже существует поколение твоих внуков, то твои же дети его и уничтожат.

— Как мы уничтожим их?

Он посмотрел мне в глаза очень внимательно:

— С каких это пор ты стал любящим и преданным отцом?

— Кто же изготовил Козырь Мартина, если не ты?

Дворкин опустил глаза и поковырял карту ногтем.

— Мой лучший ученик. Твой сын Бранд. Его стиль. Видишь, что они творят, обретая хоть каплю мощи? Может ли хоть один из них пожертвовать своей жизнью, чтобы сохранить королевство и восстановить Образ?

— Может быть, и да, — сказал я. — Бенедикт, Джерард, Рэндом, Корвин…

— На Бенедикте знак рока. Джерард обладает волей, но не умом, Рэндому не хватает мужества и решительности. Корвин… Разве он не стал изгоем?

Я мысленно вернулся к нашей последней встрече: тогда Дворкин помог мне выбраться из темницы и попасть в Кабру. Мне пришло в голову, что у него насчет моего плена были свои соображения, хотя он явно не ведал тех обстоятельств, из-за которых меня ослепили и замуровали в подземелье.

— Неужели именно поэтому ты принял его обличье? — продолжал между тем Дворкин. — Неужели это следует понимать как упрек мне? Неужели ты снова меня испытываешь?

— Корвин больше не изгой, и местонахождение его известно, — сказал я, — хотя у него множество врагов как среди членов нашей семьи, так и в других краях. Я уверен, он предпримет все что угодно для сохранения нашего мира. А как по-твоему, есть у него шансы на успех?

— Корвин, кажется, провел долгие годы вдали отсюда?

— Да, это так.

— В таком случае он, видимо, сильно изменился. Не знаю.

— Он изменился. И точно знаю, что горит желанием попробовать свои силы.

Дворкин снова внимательно посмотрел на меня; потом, не сводя с меня глаз, произнес:

— Ты не Оберон.

— Нет.

— Ты тот, кого я вижу перед собой.

— Именно так.

— Понятно… Я не учел, что это место тебе может быть известно…

— А я и не знал о его существовании до недавнего времени. Впервые меня привел сюда Единорог.

Глаза Дворкина изумленно расширились.

— Это… весьма… интересно, — пробормотал он. — Уже очень давно…

— Так как ты ответишь на мой вопрос?

— А? Вопрос? Какой вопрос?

— О моих шансах на успех. Как ты думаешь, смогу ли я восстановить Образ?

Он медленно приблизился ко мне, остановился и положил правую руку мне на плечо, левой при этом приподняв свой посох, который качнулся, и его голубой свет вспыхнул примерно в футе от моего лица, но ни малейшего жара я не ощутил. Старик смотрел мне прямо в глаза.

— Да, ты изменился, — промолвил он наконец.

— Достаточно ли, — спросил я, — чтобы выполнить эту задачу?

Дворкин отвернулся.

— Возможно, попробовать стоит. Даже если мы обречены на неудачу.

— Ты поможешь мне?

— Не знаю, — ответил он, — буду ли я в состоянии. То, что происходит с моими чувствами, с моими мыслями… безумие то накатывает, то отступает… Даже сейчас я чувствую, что не в состоянии полностью контролировать себя. Может быть, я слишком взволнован? Нет… лучше нам вернуться назад, в пещеру…

У себя за спиной я услышал звяканье цепи. Обернувшись, я увидел грифона; голова его медленно покачивалась из стороны в сторону справа налево, хвост — слева направо, раздвоенный язык мелькал в воздухе. Он начал описывать вокруг нас круги, потом остановился, оказавшись между Дворкином и Образом.

— Он знает, — сказал Дворкин. — Он способен чувствовать, когда я начинаю меняться. Он ни за что не подпустит меня даже близко к Образу… Хороший Виксер. Ладно, возвращаемся. Все в порядке, Виксер… Пойдем, Корвин.

Мы двинулись по направлению к пещере, Виксер следовал за нами, при каждом шаге позвякивая цепью.