Сразу несколько посетительниц бара бросили взгляд в его сторону. Мартин устремился обратно и по дороге остановился около двух девушек в вечерних платьях. Что он говорил, слышно не было, но, к удивлению Раздолбая, девушки приветливо заулыбались. Через минуту высокая брюнетка, похожая на цыганку, и симпатичная сероглазая блондинка уже сидели с ними за одним столиком.

— Is English the only language you speak? German? Hungarian?[17] — спрашивал Мартин, разливая по бокалам принесенное официантом шампанское.

— German very little. English and a bit of Italian,[18] — с готовностью ответила блондинка.

— My English is small, — пожаловалась брюнетка. — Un-derstand good, speak bad.[19]

— Сэрэтэм кирандульми… It is so sad that you don’t speak Hungarian![20] — наигранно посетовал Раздолбай.

— Этот молодой наш, что ли? — тихо сказала брюнетка на ухо подруге, и возмущенный Раздолбай, забыв, что должен не понимать по-русски, выпалил:

— No, I am from Hun…[21]

Мартин ткнул его кулаком в бок и уточнил у блондинки:

— What did she say?[22]

— Is your friend Russian?[23]

— No, Hungarian. We picked him yesterday in «Zilupes» bar. He was drunk like a fish, lost his group.[24]

— I was not drunk enough to love a fish! Little-little…[25] — засмеялся Раздолбай. — Ин болдок модер вадек.

— Мадьяры, мадьяры, вы — братья мои, я с вами — ваш русский брат, — продекламировала блондинка и положила руку Раздолбаю на колено. — This is a poem of my father’s friend. Means that Hungarians and Russian are brothers. My father was a student when he read this in public. He got four years in prison for that, and his friend too.[26]

— Did they break a copywrite or something?[27] — удивился Раздолбай, которого от прикосновения легкой теплой руки блондинки затрясло как от электрического провода.

— I guess, she is talking about nineteen fifty six. You don’t know your own history. Soviet tanks in Budapest, don’t you remember?[28] — пояснил Валера.

— Oh, I was born much later![29] — спохватился Раздолбай, так и не поняв, почему кого-то посадили за стихи о народном братстве и при чем тут советские танки. Рука блондинки ввела его в состояние блаженного оцепенения, и это было единственное, что его волновало.

— Спроси, эти немцы «дедероны» или «бээрдоны»? — снова шепнула брюнетка блондинке на ухо.

— Are you from West Germany or East?[30]

— Oh, West of cause! Hamburg, — с достоинством ответил Мартин. — We are selling here automatisches Melksystem… Hm, a system for milking cows.[31]

— Great! — восхитилась блондинка и решила, что пришло время представиться. — My name is Albina.

— I am Stella, — назвалась брюнетка.

Мартин усмехнулся.

— Girls, I come here very often and know the reality. Tell me your real names, because I don’t like this doggy nicknames like Stella, Izolda, Michelle… Don’t fuck my mind, I bet you are Natasha or Lena.[32]

— You know! — расхохоталась блондинка. — My real name is Olya.[33]

— My name is Geula, — нехотя призналась брюнетка. — Sorry, we have strange names in Latvia. Fuck…[34] как сказать, пусть меня лучше Стеллой зовут?

— She prefers to be called Stella? — перевела Оля-Альбина.

— ОК, I see, — покивал Мартин и без предисловий выдал фразу, которую, похоже, заготовил давно: — Well, Olya and Stella-Geula, we are the best German fuckers, come to our room, money no problem.[35]

Раздолбай чуть не зажмурился. Ему так хорошо было за столом — пьянеть от шампанского и свежего запаха волос блондинки, которая по-прежнему держала у него на бедре свою электрическую лапку, и вдруг Мартин словно врезал им всем доской по морде. Сейчас девушки встанут, поджав губы, и уйдут, даже не оборачиваясь. Но девушки засмеялись.

— Нормальный подкат, сразу к делу! Hundred dollars a night is OK for you?[36]

— Absolutely! And I am ordering half dozen of Asti Mondoro in the room.[37]

«Своя жизнь» вспенилась и понесла Раздолбая горной рекой. В номере он вдохновенно шутил, рассказывал на английском «венгерские» анекдоты и, видя, как охотно смеются девушки и как сверкают от шампанского их глаза, воодушевлялся еще больше.

— You didn’t say what is your name?[38] — сказала Оля, присаживаясь рядом с ним на подлокотник кресла и дотрагиваясь до его плеча.

— Кржемилек! — ляпнул он, не зная ни одного венгерского имени.

Мартин метнул в его сторону безумный взгляд, но девушки не нашли в названном имени ничего странного.

— I will call you Milek, OK? — сказала Оля, обворожительно улыбаясь. — Milek, there are three boys here and only two girls. Do you want us to call a third girl here?[39]

На Раздолбая накатила волна парализующего страха. Представляя «интердевочек» падшими вульгарными созданиями, он заранее отвел себе в этом приключении роль стороннего наблюдателя и теперь глядел на симпатичную девушку, манившую своей доступностью, вспоминал волнительное прикосновение ее руки и понимал, что очень хочет быть не наблюдателем, а участником. Хочет, но боится до одури. Подобное чувство он испытывал, когда оказывался в бассейне, и желание научиться плавать сталкивалось со страхом прилюдно раздеться и показать свое неумение. Только водная гладь не влекла его так сильно, как глубокий вырез Олиного платья, а не уметь до девятнадцати лет плавать было не так стыдно, как оставаться девственником.

— I don’t know… I am in love… A have a girl in Hungary…[40] — забормотал Раздолбай, удивляясь, что совсем не чувствует никакой любви. Страх и желание разрывали его, и, чтобы вырваться из этой ловушки, он бросился к радиоле:

— Let’s dance![41]

Заводная песня «Арабески» о полуночном танцоре подхватила всех, и даже противник танцев Мартин стал неуклюже топтаться в центре комнаты, подпевая и расплескивая из бокала шампанское. Валера и Раздолбай скакали как бабуины, а Оля, войдя в раж, улеглась спиной на закрытую радиолу и, согнув ногу в колене, стала играть на ней, как на электрогитаре. Ее длинное платье задралось и обнажило обтянутое чулком бедро до того места, где за широкой черной резинкой белела кожа. Раздолбай впился глазами в это зрелище, и восторженные мысли: «Своя жизнь! Песец, как круто!» взрывались у него в голове фейерверком до самого конца песни. Мартин снова наполнил бокалы шампанским, смахнул один из них на пол и, подобрав отколовшуюся ножку, зашелся гомерическим хохотом:

— Len… Len… Leningrad glass factory! Look, now we are pouring Western champagne in Soviet glasses![42] — веселился он.